11 ноября 1821 года родился Федор Михайлович Достоевский. О том, как писателя вместе с остальными «петрашевцами» чуть не казнили в 1849 году и что происходило «за кулисами» показательного процесса автор «Сноба» Егор Спесивцева поговорил с кандидатом филологических наук, доцентом Школы филологических наук НИУ ВШЭ Анастасией Першкиной.
Чтобы лучше понимать, о ком мы говорим — каким был молодой Достоевский?
Молодой Достоевский — достаточно восторженный, любящий литературу юноша, который уже принял в своей жизни некоторое количество «взрослых» решений. Чтобы лучше понимать, каких именно решений, нужно пару слов сказать про его семью.
Отца Достоевского принято вспоминать как человека жестокого и деспотичного. Мне кажется, это уже целая традиция: когда мы говорим про литераторов, там всегда есть очень хорошая, «душевная» мать, которая с ребенком читает литературу, посвящает его во всякие жизненные вопросы, приобщает к религии, и есть суровый отец, который зарабатывает деньги и какие-то привилегии для семейства, поэтому имеет право принимать разные жизненно важные решения за своих детей — как сам захочет.
С Достоевским сложилась такая же история: его отец должен был быть священником, но сбежал из родительского дома, пошел учиться на медика и в итоге стал очень неплохим врачом. Мы знаем, что он участвовал в войне 1812 года — не в Бородинском сражении, конечно, но точно лечил тех, кого увозили в тыл. Он дослужился до дворянства, причем до потомственного — то есть до такого, которое наследуют дети. Чтобы дети продолжали эту дворянскую историю, он выбрал для них военное поприще, и старших сыновей, Михаила и Фёдора, хотел отдать в инженерное училище.
Но Михаил туда не прошёл.
Да, Михаил для таких заведений оказался слабоват здоровьем, поэтому учиться в Петербург повезли только Фёдора. Решение это принималось, конечно, без разбора, что интересует ребенка, а ребенок был с самого начала вполне литературный. Отец Достоевского это стремление особо не поддерживал — считал, что служба важнее, поэтому Федора всё равно отправили в училище. Он там учился, но учился плохо: всё, что связано с математикой, с тем, чтобы посчитать и начертить, ему не давалось.
Достоевский несколько раз остается на второй год, с трудом заканчивает учебу и очень недолго служит по специальности. В 1844 году он принимает первое «взрослое» решение: уходит в отставку, бросает инженерию и начинает заниматься литературой.
В 1845 году Достоевский знакомится с группой молодых литераторов, которые приближены к критику Виссариону Белинскому и самому популярному среди молодежи журналу «Отечественные записки». В рамках этого круга у него случается первая публикация: выходит и сразу становится очень популярным роман «Бедные люди». Все говорят, что «родился новый Гоголь», хотя старый Гоголь в это время еще жив.
Достоевскому очень нравилось быть в кружке Белинского: там и общение, и литература, и новые знакомства. Вот только самому этому кружку Достоевский нравился не сильно: он отличался от остальных по образованию и статусу (Фёдор был потомственным дворянином в первом поколении, а люди круга Белинского — уже даже не во втором). Да и характер у него «странненький» — юноша был не очень социализированный.
Поэтому Достоевский «порывает» с кругом Белинского?
Да, разрыв происходит в 1846 году. С одной стороны, он, действительно, завязан на эмоциях и взаимной неприязни, а с другой — связан с художественными принципами. Достоевский хочет добавлять в реальность странные, мистические элементы, пишет повесть «Двойник», а кружку Белинского такое не нравится — они стремятся описывать жизнь, как она есть. Покинув кружок Белинского, Достоевский ищет, с кем бы еще пообщаться, и знакомится с Михаилом Буташевичем-Петрашевским.
Что нам важно знать о Михаиле Буташевиче-Петрашевском?
Михаил Петрашевский — интересная фигура. Здесь важно снова сказать о дворянстве: для середины XIX века сословная принадлежность — один из главных способов «осознания себя». Ты не просто принадлежишь к неподатному сословию, которое давным-давно изъяли из перечня тех, кого могут физически «наказать», но и представляешь интеллектуальную элиту, можешь определять пути развития общества.
Петрашевский осознает себя именно так. Это начитанный, крайне образованный, говорящий на нескольких европейских языках дворянин, увлеченный идеями утопического социализма (и социализма в принципе). Что еще важнее, он имеет ресурсы для того, чтобы заниматься не только самообразованием, но и образованием окружающих его людей: собирает их у себя и выдумывает, что бы такого почитать, чтобы жизнь (по крайней мере интеллектуальная) стала насыщеннее и лучше.
Что представляли из себя встречи «петрашевцев»?
Они собирались разным составом, участников в среднем могло быть от 20 до 50 человек. Разброс большой, но и та, и другая цифры верны — численность зависела от конкретной «пятницы» (кружок Петрашевского собирался по пятницам — прим.ред.). Если описывать среднюю «пятницу», это от 20 до 30 человек разного сословия, не только дворяне, но и так называемые «разночинцы»: врачи, учителя, преподаватели университетов. Приезжали люди из других городов — Москвы или, например, Нижнего Новгорода. На каждой «пятнице» была своя повестка: накануне встречи все участники обычно должны были прочитать какой-то текст, чтобы затем его обсудить. Это могла быть короткая статья или целая книга, читали тогда чаще всего по-французски.
Важная деталь: тексты для обсуждения предоставлял сам Буташевич-Петрашевский. У него был ресурс раздобыть какую-нибудь французскую книгу, не переведенную на русский язык, которая с трудом, но попала на просторы Российской империи. Эту книгу участники кружка читали по очереди, передавая ее из рук в руки. Читали тогда быстрее, чем сейчас: за вечер человек мог «проглотить» книгу в 300 страниц. Не потому даже, что ему безумно интересно ее читать, а просто потому, что книжку нужно было поскорее передать другому. «Начитанные», они собирались на обсуждение.
То есть, грубо говоря, это книжный клуб?
Да. Но здесь важно оговориться, что речь идет именно об основном кружке Буташевича-Петрашевского. В какой-то момент внутри этого кружка стали формироваться второстепенные кружки, у которых активность была уже немного другого рода: там уже не читали, а думали, чего бы такого написать. Или сделать.
И один из таких «второстепенных» — это кружок Спешнева?
Именно так. Николай Спешнев — фигура для достоеведения очень важная, потому что именно в нем специалисты видят главного прототипа Николая Ставрогина из романа «Бесы». В советском достоеведении сформировался своеобразный культ Спешнева: в нем очень настойчиво стремились найти те отрицательные (и просто странные) качества, которые мы как читатели видим в Николае Ставрогине. Современные исследования, которые проводятся по материалам «дела петрашевцев», такую тесную связь между этими образами в некоторой степени разоблачают: те, кто добрался до архивов Спешнева, которые после его отправки на каторгу так и лежат в Иркутске, замечают, что привычный нам образ Спешнева очень сильно демонизирован. Мы так долго искали в Ставрогине Спешнева, что начали в Спешневе видеть Ставрогина.
А как на самом деле?
Спешнев — на самом деле богатый молодый дворянин, который действительно посещал «пятницы» Буташевича-Петрашевского и захотел на его основе сделать что-то «свое» порадикальнее: подтвердить прочитанное «не словом, а делом». Есть документы, подтверждающие, что он думал о создании тайной типографии, хотел распространять политические тексты, которые должны были к чему-то побуждать людей. Обсуждались целые акции, которые Спешнев планировал проводить. Все это было на словах. Очень важно, что реализованы его замыслы никогда не были.
Самое интересное, что деятельность кружка Спешнева расследователями «дела петрашевцев» не изучалась. О существовании такого кружка внутри основного кружка петрашевцев никто из правительственных комиссий не знал. Участники дела тоже не «сдали», что помимо «пятниц» Петрашевского общались еще где-то. И это принципиально важный момент: судили не «спешневцев», а «петрашевцев». То есть людей осудили фактически за то, что они по-французски читали всякие книжки.
Почему так случилось?
Во всем виновата Франция, а точнее революция 1848 года. Российская империя — это большая европейская держава, и, конечно, власти следили за тем, что происходит в других странах: из соображений не только внешней политики, но и «миграции идей».
Естественно, царское правительство и сам император Николай Первый опасались, что революционные настроения из Франции «придут» в Российскую империю. Поэтому власти в 1848 году начинают поиск сообществ, связанных с чем-то «французским». Будущие «провокаторы», которые и пишут доносы на петрашевцев, появляются на «пятницах» через несколько недель после французской революции. На тот момент «петрашевцы» существовали уже больше двух лет, и никому до них не было дела.
Власти даже начали задумываться о чем-то вроде провокации: зачем выискивать какой-то мотив, когда его можно создать, а потом устроить показательный судебный процесс? Это очень важный момент: процесс сразу задумывался как показательный. Царская власть искала, кого бы разоблачить и осудить — и нашла «петрашевцев».
Что было формальным поводом для ареста?
Один из главных пунктов — издание кружком Петрашевского «словаря иностранных слов». Идея была такая: рядом с понятными, уже известными русскому человеку словами там должны были фигурировать слова из «революционного» французского языка, которые самим своим появлением могли «побудить людей к действию».
Что это были за слова?
Например, «национальность». Или «оратор». Сами по себе они, по мнению петрашевцев, транслировали революционные представления о чести и долге. До последних букв алфавита они дойти не успели — может, на букве «р» и случилось бы что-нибудь этакое, но словаря и в незаконченном виде хватило, чтобы привлечь внимание цензоров. Ни одна книжка на территории Российской империи не издавалась без разрешения цензурного комитета. Петрашевцы официально подавали свой «словарь» цензорам, зафиксирована их долгая переписка, где те говорят «что-то вы здесь странное пишете», а они отвечают: «Нет, мы просто слова объясняем».
Как происходит арест петрашевцев?
Арестовали всех сразу, ночью на 23 апреля. Это была большая спланированная операция по всему Петербургу: массовый арест, ко всем домой пришли примерно в одно время, чтобы никто никого не успел предупредить. По документам в первый заход арестовали порядка 35 человек, Достоевский был среди них. Мы знаем, что он неплохо провел этот день: писал свой роман «Неточка Незванова» — последний из написанного до ареста, так и незаконченный, до нас дошла всего одна его часть. Гулял, погода была хорошая. Домой пришел поздно, и его почти сразу арестовали.
Всех петрашевцев собрали в большом зале. Это происходило странно, потому что в этот момент они не изолированы друг от друга. В какой-то момент с ними рядом не было даже жандарма, то есть им никто не мешал договориться, как себя вести, но этой возможностью они не очень пользуются, и их разводят по одиночным камерам.
Началось судебное разбирательство: для Достоевского оно было болезненным не потому даже, что он под судом и непонятно, что будет дальше, а потому, что по делу начали привлекать его семью — допрашивали старшего брата, Михаила, несколько дней под арестом провел младший брат Андрей. Достоевский этот процесс переживал очень тяжело: боялся, что из-за него братья могут пострадать.
Петрашевцы предполагали, что их ждет казнь?
Они не подозревали, что все могло закончиться настолько плохо. До последнего момента они не верили, что это будет именно казнь. Это вообще было такое общее свойство всех «сидельцев» после «декабристов»: вот декабристы, да, понимали, что все точно будет плохо, потому что они сделали такое, за что «хорошо» не бывает. Можно еще вспомнить Каракозова, но с ним тоже всё понятно: он стрелял в царя. А петрашевцы ни в кого не стреляли, на бунт никого не поднимали — просто читали, иногда писали что-то. То есть у них было ощущение, что все будет хорошо. Все же более-менее знали уголовное законодательство: для казни нужно какое-то действие.
Довольно часто встречается упоминание о Достоевском как об «одном из важнейших преступников» — из-за того, что он читал всем письмо Белинского Гоголю. Насколько это представление соответствует действительности?
Это популярный достоеведческий миф, который подкрепляется разными историями. Особенно фактурно он запечатлен в сериале «Достоевский» с Евгением Мироновым: там Достоевского как главного революционера и самого опасного человека выводят на казнь в числе первых — он чуть ли не руководитель этого «тайного общества».
На самом деле он сперва должен был увидеть, как казнят его друзей — и самого Буташевича-Петрашевского, которого вывели первым. Кровавый снег и прочий ужас. Казнь предполагала иерархию: «главные» — в первую очередь, остальные потом. Достоевский, конечно, был в первой десятке (из 21), но никак не в числе первых. Сами организаторы этого процесса не признавали в нем идеолога или руководителя.
Что вменялось Достоевскому?
Во-первых, да, чтение письма Белинского Гоголю. Это известный в XIX веке текст, в меру скандальный, там Белинский ругает Гоголя — прежде всего за его православие.
«Православие, самодержавие, народность» на тот момент — основы государства, поэтому письмо оправданно считается опасным. При этом письмо Белинского изначально предназначалось для публичного прочтения: автор так и предполагал. В XIX веке вообще существовала особая культура писем, где были отдельные «интимные» моменты и отдельные идеологически насыщенные части «для всех». Письмо Белинского Гоголю — текст, который должен был «циркулировать» среди читающей публики.
Во-вторых, Достоевскому вменялось, что он знал об агитационной поэме, обращенной к солдатам, которую написал один из петрашевцев, но не доложил об этом властям. По задумке эта поэма должна была быть отправлена в какие-то военные части чтобы их там читали солдаты, что-то понимали про свою солдатскую жизнь и бунтовали. То есть Достоевского приговаривают к расстрелу за то, что он не «донес» и читал письмо.
Возможно, глупый вопрос: почему дворян предпочитали расстреливать? Чем это благороднее повешения? Или здесь какой-то другой символизм?
Это такой миф про «силу крови»: должна пролиться дворянская кровь. Она настолько сильная и классная, что если уж казнить, то надо бы ее пролить. Простолюдина можно казнить бескровно, у него кровь обычная, а «чистую» надо проливать. Вот декабристов, кстати, вешали, и это было нарушение правил — дворян так не казнят. Хотя здесь я, если честно, не уверена, была ли в законе прописана такая норма.
Понимаете, в законодательстве XIX века вообще говорится о том, что Российская империя — страна без смертной казни. Этот тезис и сам Достоевский повторяет в своих текстах. Подразумевается, что в Российской империи не было распространенной смертной казни, которая может быть применена за широкий список преступлений.
Если казнь, то это прецедент.
Да-да. В той же Франции существовало знаменитое гильотинирование: это вид смертной казни, который легко применялся к простолюдинам за убийства, например. В Российской империи смертной казни за убийство (как постоянной практики) не существовало. Она применялась очень редко, прецедентно, для тех, кто покушается на Отечество: попытка смены государственного устройства, политический заговор…
В «Идиоте» есть знаменитый фрагмент, в котором Достоевский описывает, по сути, собственную неслучившуюся казнь. Если мы сравним это описание с тем, как Достоевский рассказывает о случившемся брату в письме сразу после отправления на каторгу — насколько это разные ситуации, что отличается?
Эти тексты очень похожи. В «Идиоте» Достоевский несколько отточил детали, поскольку это все-таки литература, и кусок для него очень важный, отдельно вычитанный. С точки зрения подбора слов в «Идиоте» получилось лучше. Но для понимания эмоций Достоевского я всем советую прочитать его письмо брату. Это именно что человеческий документ, эмоционально очень насыщенный:
«Сегодня 22 декабря нас отвезли на Семеновский плац. Там всем нам прочли смертный приговор, дали приложиться к кресту, переломили над головою шпаги и устроили наш предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты, был в уме моем, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый! Я успел тоже обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними. Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что его императорское величество дарует нам жизнь. Затем последовали настоящие приговоры».
Инсценировка казни была задумана с самого начала?
Да, всё было решено за месяц до. Преподносилось, конечно, так, что уже готовятся всех расстрелять, и тут приезжает гонец с императорским помилованием: как будто Николай проснулся с утра, вспомнил, что сегодня за день — и передумал. На самом деле все было известно заранее. Ничего не знали только сами петрашевцы. И надо сказать, что Достоевский свою «казнь» еще неплохо выдержал. Среди приговоренных был человек по фамилии Григорьев, который «помешался» прямо на месте. Не выдержал ожидания и натурально сошел с ума. Достоевский на пороге смерти, напротив, ощутил, что был бы счастлив жить в любых условиях — лишь бы жить. Вслед за этим у него произошла переоценка ценностей: «А что я сделал такого, чтобы здесь оказаться?». Видимо, так было делать не надо. И на это наложилась религия.
Но религиозным Достоевским был и до этого?
Да, в какой-то мере. Момент с петрашевцами в биографии Достоевского сложный, потому что он очень специально был истолкован советским достоеведением.
Сам по себе Федор Михайлович не очень вписывался в идеологические требования Советского Союза к текстам прошлого. Как минимум, ему безразлична была отмена крепостного права, которую большевики считали главной реформой XIX века. Достоевский сам не был помещиком, крепостные у его отца были только в юности, то есть никакой семейной вины он не ощущал. Тем более, что во время казни он все свои особые права и состояние потерял.
Для Достоевского куда более важной была судебная реформа: когда появились адвокаты, состязательные судопроизводства, суд присяжных. Так он еще и писал о «темной стороне» человека, которую нужно осознать. В зарождающемся советском литературном каноне такой писатель просто так существовать не мог. Советские достоеведы много сил потратили, чтобы воспеть процесс над петрашевцами: рассказать, какие они были социалисты и еще тогда могли «всё поменять». И Достоевского, конечно, представляли как ярого борца за эти самые перемены.
Ни о какой особой религиозности Достоевского речи не шло: ну, да, он был православным, более православным, чем многие его соратники по кружку, но все-таки в первую очередь он «наш», в смысле революционер. Сейчас происходит ровно обратный процесс: Достоевского представляют всё более религиозным, много говорят о его христианстве и процесс над петрашевцами осмысляют совершенно иначе. На самом деле Достоевский, безусловно, был религиозным и до этой «казни», но дальнейшие его взгляды формируются уже в тесной связке с Евангелием.
Кстати об этом: Достоевскому по дороге на каторгу действительно передают Евангелие жены декабристов?
Это правда, но часто с этим эпизодом бывает такая манипуляция: якобы таким образом предыдущее поколение революционеров, декабристы, передают эстафетную палочку своим последователям-петрашевцам, как бы принимают Достоевского в свой круг. На самом деле у жен декабристов просто была такая, как мы бы сегодня сказали, социальная акция: они всем каторжанам раздавали Библию. По правилам это была единственная книга, которую можно читать, а внутри были вложены деньги.
Как и в современных тюрьмах, заключенные тогда имели право распоряжаться деньгами, что-то себе покупать. Деньги могли понадобиться для маленькой взятки надзирателю. И, конечно, когда ты уезжаешь из Петропавловской крепости, никаких денег у тебя нет, их забрали. Другой возможности передать деньги не было. Конечно, жены декабристов могли знать, что среди тех, кому они передают Евангелие, есть осужденные по политическому делу, но это все равно была не разовая акция. Простые крестьяне, которые кого-нибудь зарезали, тоже получали Библию и денежку.
Несостоявшаяся казнь Достоевского, по-моему, очень похожа на то, что Жан-Поль Сартр описывал в рассказе «Стена»: там тоже человек дожидается смертной казни, правда не минуты, а целые часы, и потом его отпускают. Достоевский буквально пережил «Ужас, приоткрывающий Ничто» — и это, мне кажется, справедливо было бы считать началом его «экзистенциализма». Не просто христианского поворота, а очень индивидуального его варианта.
Я думаю, что это справедливо. Для Достоевского вообще очень много значат «пороговые» состояния. То есть буквально, у него очень многие события происходят «на пороге»: если герои ссорятся, то именно на выходе из комнаты. И казнь, безусловно, была для него таким «пороговым» состоянием, поворотным событием. Но здесь еще много чего совпало: на это впечатление ведь наложилась и эпилепсия.
У Достоевского сложилась своя философия эпилепсии: он понимает ее как особое откровение, которое человек переживает в экстремальных обстоятельствах. Насколько мне известно, существует даже термин «эпилепсия Достоевского», и он медицинский: припадки, которые он описывает у себя в дневниках, письмах и художественных текстах отличались от тех, которые были зафиксированы в науке прежде. Он первым описал эту форму эпилепсии, и под нее теперь некоторые случаи «подтягивают».
История «казни» Достоевского, как вы ее понимаете, — это история о чем?
Безотносительно сути идеи, от которой Достоевский отказывается, меня пугает сама возможность такого кардинального переворота. Это очень страшная правда: с человеком может произойти что-то такое, после чего он всё «передумает». В этом смысле, конечно, симптоматичен роман «Бесы». Первый раз я читала его, еще не зная всей этой истории, а сейчас снова и снова перечитываю и вижу, как он вписывает туда себя. И не так важно, как он относится к 1840-м годам, к современной ему революционно настроенной молодежи — просто страшно, что человек был одним, а стал настолько другим. Его так сильно травмировали, что он искренне считал каторгу заслуженной.
Беседовал Егор Спесивцев
Свежие комментарии