Художественное переосмысление мифа о Джеки Кеннеди. Роман выходит в издательстве «Бель Летр» в переводе Ирины Крейниной. «Сноб» публикует фрагмент из первой главы.
Ей скажут, что нет сердцебиения, дыхания, пульса.
В холле, где она сидит, веет ледяным холодом — белая плитка на стенах, черный линолеум на полу. Клинт стоит рядом с ней, на расстоянии, достаточном для того, чтобы понимать друг друга без слов. Остальные неуверенно топчутся, сбившись в отдельные группы. Взволнованные приглушенные голоса, опущенные головы. Кто-то выходит, кто-то возвращается. Через толпу протискивается медсестра.
Три с половиной секунды — вот как быстро все случилось, — буквально несколько мгновений между первой пулей, просвистевшей мимо машины, и второй, попавшей в цель.
Если бы она посмотрела тогда вправо!
Если бы с первого раза поняла, что это за звук!
Если бы мысленно не сетовала на жару, сухость в глазах, на то, как их неудачно бросило друг к другу, когда автомобиль поворачивал, как сблизились их руки и расплылись черты лица.
Если бы она не думала о том, как ей хочется снова надеть солнечные очки, и о том, почему он всегда настаивал, чтобы она их сняла: «Джеки, это для того, чтобы тебя могли рассмотреть. Позволить другим увидеть тебя». Она слишком сосредоточилась на всем этом, прикидывала, как бы улизнуть от адской жары, спрятавшись в обещавшем прохладу туннеле впереди...
Она махнула рукой, и солнечный блик ярко сверкнул на браслете.
На сиденье между ними лежали розы, они начали соскальзывать на пол, а она пыталась придержать их рукой, чтобы они не упали.
Потом эти розы не выходили у нее из памяти — лепестки, обагренные его кровью, сломанные под ее коленями стебли. Три раза в тот день на пути в Даллас кто-то вручал ей цветы, причем всякий раз желтые. Теперь они стали красными.
Впоследствии она будет повторять это снова и снова. Каждый раз, когда ее будут просить рассказать о тех часах, и даже без всякой просьбы, она будет говорить об этом. Слова еще не оформились в ее сознании, но потом она будет описывать темную радужную влагу, которой напитались розы, сломанные и раздавленные в ненавистном белом зное, когда она инстинктивно подскочила, чтобы схватить оторванный выстрелом фрагмент его черепа.
Иногда (все это будет позже) она будет спрашивать у Бобби, как могло случиться, что в те несколько секунд ее мозг уловил так много деталей, но при этом так мало удержалось в памяти.
Его убили из-за того закона.
Она это знала.
Закона о гражданских правах, который он хотел принять.
Вот за что его убили.
***
В то утро, когда они покинули Белый дом — в четверг, всего за день до страшных событий, — Джек был безмятежен. Он сказал, что впервые за много лет спина болит не так сильно. «И что же мы будем делать, если застрянем на ферме у Линдона?» — спросила она. Кеннет в это время укладывал ей волосы. Джек зашел в комнату и стоял сзади и немного в стороне. Он встретился с ней взглядом в зеркале и пожал плечами.
— Будем кататься на лошадях, — ответил он.
Перед тем как выйти из комнаты, Джек протянул ей документ. «Если хочешь знать, чем я живу, прочти это».
— Это для Техаса?
— Нет, я просил Нойштадта изучить тот ракетный кризис и набросать отчет, чтобы понять, в какой момент все пошло наперекосяк.
Она бросила взгляд на бумагу. «“Скайболт” и Нассау. Формирование американской политики и англо-американских отношений». Сверху и снизу слева было напечатано:
«Совершенно секретно».
Он стоял посреди комнаты, будто чего-то ждал.
— Я прочитаю, — сказала Джеки.
Он тронул карман пиджака, пальцы пробежались по темно-синей ткани.
— Я также собираюсь передать экземпляр Макмиллану, — произнес Джек. — Во всяком случае, подумываю об этом. Почему бы тебе не взять документ с собой — потом посмотришь и скажешь, стоит ли.
— Конечно, — ответила она.
Он, вроде бы удовлетворившись, вышел.
Но ее мысли были заняты речью, которую ей предстояло произнести по‐испански на встрече с латиноамериканцами в Хьюстоне. Джеки положила отчет в стопку вещей, которые собрала в последний момент.
Однажды, несколько лет назад, ты уехал с вечеринки с другой женщиной. Блондинка в серебристом платье, в котором ее тело сияло лунным светом. Мы были женаты не первый год, но такое случилось впервые. Мне казалось, будто я смотрю на себя откуда-то со стороны и вижу, как ты уходишь с ней, а все в зале поворачиваются ко мне. Я попыталась изобразить пустой, ничего не выражающий взгляд — такое лицо бывает у жен, которые все понимают и которым все равно.
***
Она сидит на металлическом складном стуле в коридоре больницы Паркленд и курит. Внутри нее холод и тишина, хотя все вокруг суетятся: топот ног, голоса, ужасный больничный запах.
Она думает, куда делось ее пальто, а потом понимает, оно на ней. Опускает взгляд на колени, на юбку... Лучше бы не смотрела туда!
Поворачивает голову назад и глядит сквозь людской поток на противоположную стену.
«Миссис Кеннеди, может, сходим в уборную и поможем вам умыться?»
«Миссис Кеннеди, мы привезли вам вещи, чтобы вы могли переодеться».
Все постоянно что-то твердят.
Двери первого травматологического отделения открываются, и в коридоре все стихает. Она поворачивается к вышедшему врачу и читает на его лице то, что и так знала, — по‐другому и быть не могло при всем желании. Она встает, как будто понимает, как все должно происходить. Будто заранее существовал некий сценарий, и Джек знал о нем, и ей сейчас придется исполнить свою роль.
Она проходит мимо доктора, несмотря на то что персонал пытается преградить ей путь. Протискиваясь внутрь, она представляет себя клинком, режущим толпу. Миновав строй мужчин в операционной, направляется к телу того, кто принадлежит ей. Он лежит под простыней, обнаженный. Она целует его ноги, склоняет свое лицо над его прекрасным лицом. Оно и сейчас такое же красивое, как раньше. Она снимает кольцо и пытается надеть ему на мизинец, но оно застревает на первом же суставе, и это огорчает, но она не стаскивает его обратно. Его прекрасная, пробитая пулей голова отвернута раной в другую сторону, глаза открыты и спокойны.
Взгляд еще не стал пустым.
Мы сотканы из звезд, и я полюбила тебя с первого взгляда. Я любила тебя, даже осознавая, что из-за этого что-то во мне сломается.
***
Накануне вечером в номере отеля кто-то развесил по стенам коллекцию взятых на время из музея картин. Шестнадцать чудесных живописных полотен: Моне, Ван Гог, Прендергаст.
Джек нарисовал милые каракули в блокноте, лежавшем рядом с телефоном. Лодка с раздуваемым ветром парусом летит по волнам. В углу — какая-то фигурка.
— Это птица? — спросила Джеки. — Или воздушный змей, или такое облако?
— Это солнце, — ответил он.
— Нет, не может быть, — возразила она. — Что это все-таки?
— Я еще не решил, но что-то летит. — Он лежал на кровати. — Иди-ка сюда.
Мир не отбрасывает теней, время искривлено. Не существует до и после, есть только резкий и страшный звук, и все замедлилось, и твоя голова дернулась назад, руки поднялись к горлу, во взгляде растерянность. Я это помню. И помню, как подумала: со стороны кажется, будто у тебя болит голова.
***
— Миссис Кеннеди, вице-президент Джонсон возвращается в Вашингтон, он хотел бы, чтобы вы полетели с ним, — говорит Клинт, приставленный к ней агент Секретной службы.
Джеки стоит в больничном коридоре. Дверь первого травматологического отделения снова закрыта. Бригада врачей еще что-то там делает. Ей сказали что, но она сейчас не может вспомнить и снова чего-то ждет на металлическом складном стуле. Подняв голову, она смотрит Клинту в глаза — такие же молодые, живые, темные, как и всегда.
— Мистер Хилл, объясните, пожалуйста, вице-президенту Джонсону, что я никуда не поеду без президента.
— Да, миссис Кеннеди, — отвечает тот и уходит.
Покидая свой дом в Вирджинии несколькими днями ранее, она в последний момент прошлась по комнатам, чтобы посмотреть, не забыла ли что-то. Нашла книжный дайджест с пометками Джека — он обвел в кружок те книги, которые хотел заказать. Смятый журнал завалился под диван, откуда торчал лишь его краешек. А еще она обнаружила игрушечный вертолет Джона, рассыпавшиеся из коробки мелки. Красный носок.
Как-то раз, много лет назад в Хайянис-Порт, еще до того, как мы поженились, солнце залило комнату светом, а на лужайке кувыркались дети в коротеньких белых шортиках с пятнами от травы. Я искала тебя. Прошла через гостиную. Вы с отцом и Бобби разговаривали в комнате за коридором. Ты не знал, что я тут. Я услышала, как твой отец произнес мое имя, и остановилась. Я слушала, как вы втроем обсуждали мои достоинства: из добропорядочной и создающей иллюзию состоятельности семьи, красивая, но не слишком. А потом и недостатки: некоторый излишек интеллектуального снобизма и французского шика.
К горлу подступила тошнота: вы втроем говорили обо мне, как об участке земли, который необходимо оценить и измерить перед приобретением. Я бросила взгляд назад, ища пути отступления — дверь неподалеку выходила на лужайку перед домом, где стояла моя машина.
Но я не могла сбежать от тебя.
Потом вы с Бобби вышли из комнаты, а за вами и отец. Джо притормозил, увидев меня. Он понял, что я услышала лишнее.
***
С улицы вкатывают пустую каталку бронзового цвета. Металлическая конструкция на маленьких резиновых колесах. Фигуры O’Доннелла и Пауэрса вырастают перед Джеки. Она собирается спросить: «Что вы делаете?», но потом понимает, что они пытаются заслонить от нее происходящее, чтобы она ничего не видела. Доктор просит ее уйти.
— Вы думаете, меня расстроит вид гроба? — спрашивает она. — Я видела, как убили моего мужа, он умер у меня на руках. Я вся в его крови. Разве могу я увидеть что-то худшее?
Кажется, доктор, озадаченный и смущенный, съеживается в своем белом халате. Ее сознание не в состоянии анализировать все эти детали, удивляться им, обдумывать их значение. Дэйв Пауэрс спорит с судмедэкспертом, который утверждает, что надо провести вскрытие здесь, в Техасе, согласно закону штата. Отскакивая от линолеума, их голоса становятся громче и переходят в крик, разносящийся по всему коридору. Пауэрс объясняет, что вице-президент и Леди Бёрд Джонсон ждут миссис Кеннеди в аэропорту Лав-Филд. А миссис Кеннеди ждет президента. Медицинскую экспертизу можно провести и в Вашингтоне, вне зависимости от того, что там говорится в этом дурацком техасском законе об убийстве и его юрисдикции.
Она перестает следить за тем, что происходит вокруг. В какой-то момент каталка с гробом с большими ручками плавно выезжает из первого травматологического отделения. Она знает, что он там, а значит, пора идти. Он уезжает, и она уедет с ним. Гроб холодный на ощупь, и Джеки выходит за ним к катафалку. Клинт просит ее сесть в машину, которая поедет следом, но она объясняет: «Нет, мистер Хилл. Я поеду с президентом». Она забирается в заднюю часть катафалка, и Клинт карабкается за ней. Им приходится ехать, прижав колени к груди, хотя в передней части автомобиля, где находится Джек, места больше.
Не надо было позволять тебе приезжать сюда.
Гроб не пролезает в дверь самолета, и приходится наклонять его, чтобы протиснуть под углом. Она стоит внизу у трапа и наблюдает. От взлетной полосы поднимается жар. Кровь
Джека запеклась на ее чулках. Можно было бы сказать этим людям, что у них ничего не получится, гроб не пройдет. Они перекидываются словами, но ей снизу их не разобрать. Клинт оглядывается на нее. Она читает в его глазах предупреждение за миг до того, как они отламывают ручки гроба. Раздается ужасный скрежет металла, отрываемого от деревянного корпуса. Гроб впихивают в салон самолета. Она поднимается по ступеням.
Но вылетать сразу нельзя. Необходимо дождаться судью, который примет присягу вице-президента. На кровати в президентском отсеке кто-то разложил для нее чистое платье, жакет, чулки. Два голубых полотенца с символикой президентской авиафлотилии Air Force One лежат рядом с одеждой. Ее лицо, забрызганное кровью, мелькает в зеркале в туалетной комнате. Намочив салфетку, она принимается стирать эти следы. Нет. Зря. Надо все оставить как есть. Его кровь, ее лицо, зеркало — все это принадлежало им несколько часов назад, а теперь ничего не осталось.
В дверь тихонько постучали. Входит Леди Бёрд и предлагает прислать кого-нибудь, кто поможет Джеки привести себя в порядок.
— Что, если бы меня там не было? — спрашивает она у Леди Бёрд.
Одна перчатка — правая — была утром белой, а сейчас темная от крови. Левая потерялась. Где она могла ее оставить?
— Давайте переоденемся, — мягко предлагает Леди Бёрд.
— Нет, — отвечает Джеки. — Я хочу, чтобы все видели, что сделали с Джеком.
Позже она уже не сможет припомнить, произнесла ли это вслух.
— Леди Бёрд, пришлите сюда, пожалуйста, мистера Хилла и мистера О’Доннелла. Я хочу передать распоряжения для своей матери и мисс Шоу. Это касается детей.
Судья, которая должна принять присягу вице-президента, оказалась миниатюрной женщиной в коричневом платье в белый горошек. В самолете стоит удушающая жара. Из-за тепла тел и скопившегося в салоне горячего застойного воздуха маленькое пространство с низким потолком разогрелось до предела. Людей набилось много, слишком много. Орел на ковре, так же как и раньше, простирает крылья, несмотря на то что присутствующие попирают их ногами. Кто-то хватился Библии. «Она на ночном столике в спальне», — шепчет Джеки стоящему рядом O’Брайену. Тот выходит, чтобы найти книгу. Фотограф уже забрался на диван и сверху нацелил свою камеру. Свет отражается от его очков, пока он упирается спиной в изгиб стены, переходящей в потолок, сгорбившись, как тролль, пытаясь захватить всех в объектив. Заработали двигатели — затарахтели, закашляли, — и кто-то взял ее за локоть. Линдон. Он хочет, чтобы она встала рядом с ним. Все жмутся друг к другу в тесном пространстве, как сельди в бочке. Маленькими шажками она двигается туда, куда ее направили, и смотрит на свои руки. Странные, будто чужие, с непривычной полоской бледной кожи у основания безымянного пальца — следом от кольца.
— Вы не обязаны туда идти, — сказал ей Кенни O’Доннелл десятью минутами ранее в спальне. Он был раздавлен произошедшей трагедией, в один миг перечеркнувшей всю его жизнь.
— Мне кажется, я должна отдать этот долг своей стране, — ответила она.
Свежие комментарии