В галерее «Дали & Пикассо» открылась новая выставка работ Сальвадора Дали, большинство из которых впервые экспонируются в России. Владелец коллекции Александр Шадрин рассказал «Снобу» о том, как и через кого собирал произведения сюрреалиста, а также о том, как дружил с Михаилом Шемякиным и как придумал уникальный конкурс для народов Севера в России.
Как вы начали заниматься коллекционированием?
Для того чтобы заниматься коллекционированием, нужно иметь свободные финансы. Все финансирование культуры начинается тогда, когда появляются сверхденьги, которые направляются не на производство или обогащение, а на создание окружающего мира. Это интереснее, чем просто зарабатывать деньги. Вы можете заработать много-много денег, но вы не будете жить так интересно.
Первые деньги, заработанные еще в 1988 году, я направил сначала на покупку местных уральских художников, а уже потом начал собирать Дали и Пикассо. Может быть, повлияли мои детские воспоминания. В 14 лет в библиотеке, в закрытом хранилище, я смотрел каталоги. И это был другой мир! Босх был в открытом доступе, а Дали находился в спецхранилище. Запретный плод всегда сладок. В итоге, когда у меня появилась возможность выезжать за границу и посещать музеи там, выставки работ Дали были первыми, на которые я отправился. Но я никогда не думал, что у меня будет своя коллекция.
Первую выставку Дали в России проводил Миша Черепашенец в 1994 году. Тогда я уже хотел купить работы, но я хотел купить именно так, чтобы не было никаких вопросов, то есть у того, кто либо работал с Дали, либо владел авторскими правами. Поэтому стал искать, изучать, налаживать контакты. И основной массив работ я приобрел именно у тех, кто работал с Дали: Бенджамин Леви, Жан-Кристоф Аржеле, Пикассо — у галереи Мадура (мастерская Мадура во французском городе Валлорисе, где Пабло Пикассо создал тысячи работ с 1947 по 1971 год. — Прим. ред.). То есть работы куплены у тех, кто непосредственно общался с художником. Потому что, если невозможно купить у художника, надо приобретать у тех, кто был знаком с ним, чтобы не наткнуться на подделку.
В перестройку все началось с вашего знакомства с Михаилом Шемякиным…
Да, я работал с ним. Я первый в Советской России провел ему около сотни выставок — ему, его жене и дочери. Так что я для Миши очень много сделал. Ну и он для меня много сделал. Он ввел меня в этот мир. Нас познакомил Александр Глезер (писатель, поэт, журналист, издатель, коллекционер, один из организаторов «Бульдозерной выставки» в Москве. — Прим. ред.), за что я ему очень благодарен. Миша Шемякин много рассказывал о художниках, очень аккуратно рассказал правду про все, что происходило. Очень аккуратно, понимаете. Потому что мир художника, особенно нонконформистов, очень сложный. Если была бы возможность работать в России, они бы не уезжали никуда.
С конца 1980-х годов вы начали проводить постоянную выставочную деятельность. Стали успешным дилером. Как возникла такая идея, как вы взялись за нее?
Кстати, ни разу никто не задавал так вопрос (смеется). Во-первых, я не видел ничего в этом страшного, потому что это же организация бизнеса. Как и сейчас, хотя уже, правда, меньше занимаюсь, я отдалился, но сын занимается.
Я занимался этим как бизнесмен. Спросил Шемякина: а чего ты не выставляешься? И все — заключил контракты. С музеями вел переговоры, тогда еще все по телефону делалось. Это было довольно примитивно. Но на ура прошло. Я скажу, что выставки Шемякина пользовались еще более грандиозным успехом, чем выставки Дали. Народу было больше. В Москве, когда первый раз Шемякин выставлялся в 1990-х годах, был фурор. У него действительно тогда финансовое положение было довольно тяжелое. А я прилетал каждые две недели, привозил ему наличные. Но это большого труда не составляет. Самое сложное было организовать рекламу. На завоевание каждого нового города уходило две недели: изучить средства массовой информации, с кем рекламу вести, как вести. Каждый город имеет свою специфику. За две недели я все изучал и организовывал бизнес-проект по продвижению выставки. Это было интересно.
А какие у вас связи по коллекции Сальвадора Дали установились?
С Бенджамином Леви я долго вел переговоры. Леви — владелец авторских прав на большинство скульптур, которые находятся у меня. Так вот, мы с ним договорились, дочка вела переговоры, я прилетел и просто, как купец, выбирал. Это куплю, это беру, это беру, вот к одним часам «Постоянство памяти» подошел, говорю: беру — нравятся мне эти образы времени. Он говорит: нет, не продается. Почему? А часы одни на три музея. То есть 18 лет мы искали эти часы! И в итоге купили у какого-то коллекционера, на аукционе.
Графика покупалась у Жан-Кристофа Аржеле. Дали закрывали в доме, чтобы он никуда не вышел, потому что знали, что он прохиндей — деньги получит и уйдет. Пьер Аржеле, отец нынешнего владельца галереи, он жил в закрытом пространстве, пока Дали не закончит и не подпишет работы.
Фрэнк Хантер, главный специалист по подлинности графических и скульптурных работ Дали, президент Фонда архива Дали, знает нашу коллекцию, мой сын Ярослав Шадрин с ним приезжал на встречи, он нам подсказывает, что покупать, а еще он написал предисловие к нашему каталогу.
Еще одна большая коллекция собрания вашего фонда — артефакты индейцев доколумбовой Америки, золото ацтеков и инков, которые были показаны в России в рамках проекта «Эльдорадо. Сокровища индейцев».
Не золото, а артефакт, потому что там золото, тумбага, либо камень, жадеит. Но там не только золото, есть тотем шамана. Шаманский портал Хосе Бенитеса Санчеса — мы в Мексику ездили, проводили годы переговоры с его сыном, чтобы нам продали портал в виде круга.
Золото покупали на аукционах в Америке. Из других стран вывезти золото нельзя, и должна быть информация об этом золоте, провенанс. Если этот предмет не был известен до 1980 года, он изымается из оборота и поступает в страну предполагаемого происхождения. Поэтому покупать надо на аукционах, где информация открыта. А консультантом у нас выступал, например, Спенсер Трогмортон, попечитель музея Метрополитен, директор департамента доколумбовых приобретений. Мой сын с ним сдружился, был у него дома. Он говорит: давай я тебя буду консультировать, бесплатно. Так он удивился, что русские интересуются. И сейчас знают в мире, что мы купили эти предметы, и из Америки поступают нам предложения выкупить обратно эти предметы.
Лучшее у нас — это, конечно, корона Уари. Причем мы сами готовили всю информацию о том, что это за предмет, описание для таможни, когда ввозили в Россию. Нет специалистов по доколумбовскому золоту. В Европе в частных коллекциях этого золота нет, в России нет в музеях. Есть подарок колумбийского одного премьера в Испании, но, возможно, это золото будет изыматься и отправляться обратно в Колумбию — вопрос об этом уже подняли. О том, что все предметы, которые были незаконно вывезены, должны быть отправлены обратно.
Есть проект фонда, которым вы гордитесь?
В современной России мы единственные, к примеру, провели конкурс среди наших малых народов «Графика народов Севера». От Архангельска до Владивостока были художники на конкурсе. Мы привезли 30 художников в Москву и научили их печатать линогравюру. Среди этих 30 художников было три председателя Союза художников. То есть люди уже в возрасте соревновались со своими студентами за право приехать в Москву, пожить здесь. Мы их обучили. И они напечатали линогравюру. Потому что не все умеют ее делать, это целая технология. А обучали их лучшие преподаватели столичных вузов. Единственное условие: художники должны были работать в местной технике, представлять местную культуру. Итоговую работу они сделали, часть тиража оставили нам, часть забрали с собой, и мы продаем их работы в своей галерее и направляем деньги им.
То есть такая просветительская миссия у фонда есть?
У нас во всем просветительское, потому что я все-таки изначально учитель. И главное: нам хотелось бы донести подлинное в нашем видении, а наше видение находит отклик не только в России, но и на Западе.
Беседовала Елизавета Авдошина
Свежие комментарии