«Мелочи жизни» с Киллианом Мерфи о несвободе совести
Первый полнометражный продюсерский проект Киллиана Мерфи и его кинокомпании Big Things Films по иронии назван Small Things Like This. На этом ирония заканчивается. Оскароносная звезда громких «Оппенгеймера» и «Острых козырьков» Мерфи снял тихий, но оглушающий по своей силе фильм и заявил о себе как о скрупулезном и добросовестном продюсере.
Да и как иначе, ведь история о доброй совести к тому обязывает.
В основе «Мелочей жизни» Тима Милантса — роман ирландской писательницы Клэр Киган, номинированный на Букера. В основе романа — реальные события, а точнее, трагедии жертв так называемых приютов или прачечных Магдалины, воспитательно-исправительных трудовых лагерей, где «грехи» с «падших женщин» отмывали принудительной тяжкой работой, издевательствами и, учитывая ужасающую статистику, смертью. За 230 лет существования этих «прачечных» через их «очистку» прошли тысячи матерей-одиночек, женщин, подвергшихся насилию и отвергнутых своими семьями девушек. Многие из них вместе с младенцами захоронены в безымянных братских (сестринских) могилах, неподалеку от таких приютов. Об этой страшной странице истории католической церкви, под сенью которой притаились эти работные дома, снято немало ужасающих по своим подробностям фильмов, включая «Сестры Магдалины», «Филомена» и «Секс в холодном климате». «Мелочи жизни» тоже посвящен более чем 56 000 девушек, которые были отправлены в «приюты Магдалины» между 1922 и 1996 годами, но стоит в этом киноряду особняком.
В «Мелочах жизни» нет ужасающих кадров или разговоров о тягостных подробностях измывательств («отмываний») над «заблудшими душами», заточенными в монастыре ирландского городка Нью-Росс середины 1980-х. Здесь нет того, от чего хочется отвести взгляд с экрана, но при всей созерцательности и лаконичности происходящего, хочется вжаться в кресло, настолько «достоевское» это кино, о больной совести человеческой.
У добропорядочного угольщика Билла жена и пять дочерей, грязные от угля руки и чистая душа. К нему незаконнорожденному сыну, рано потерявшему мать и воспитанному в доме богатой вдовы, грязь как-то не прилипла. Он обыватель и, как написали бы в школьном сочинении, «маленький человек», не боящийся труда. Но есть у этого физически сильного с натруженными руками работяги одна слабость. Эта слабость – совесть. Он видит нищету и недетские страдания, рано повзрослевших мальчишек, бездомно скитающихся и пьющих молоко, оставленное для кошек, видит и ранится увиденным. Нищему ребенку он помогает мелочью, завалявшейся в кармане. За эту трату с него «вычитает» рачительная до пенни жена, измеряющая семейное счастье в еженедельных взносах на банковский счет. Привычно под Рождество развозя мешки с углем, Билл встречает на территории монастыря запуганную и изможденную девушку Сарру. Саррой звали его мать. Но это тоже мелочь. Девушка взывает о помощи, но Билл отвечает, что это не его дело. Это встреча навсегда меняет его жизнь. Не к лучшему, но во имя его. Дома он долго и тщательно раз за разом моет руки. Но от воспоминаний, сердечного надрыва, мольбы, обращенной к нему, не отмыться…
Пересказ сюжета «Мелочей…» ничего не сообщит о фильме, сотканном из контрастов черного угля и белого снега, черных нарядов монахинь и белой души угольщика, черных преступлений и белых конвертов, за содержимое которых покупают молчание горожан, черного равнодушия и «белых» – бессонных – ночей. Самое страшное здесь происходит за кадром и после титров, озвученных граем воронья. У этой рождественской, в полной мере диккенсовской (неслучайно здесь упомянут его Дэвид Копперфильд) истории три финала: финал фильма, в котором одна душа спасет другую. Второй финал, где художественность и благостность будут стерты правдой в жизни, в которой, как советуют в фильме «есть вещи, которые лучше не замечать», финал подразумеваемый и совсем не оптимистичный. И финал третий – финал Истории, в которой, как писал Александр Володин Зиновию Гердту: «Правда почему-то потом торжествует. Почему-то торжествует. Почему-то потом. Почему-то торжествует правда. Правда, потом. Ho обязательно торжествует. Людям она почему-то нужна. Хотя бы потом. Почему-то потом. Но почему-то обязательно».
«Мелочи жизни» от частной трагедии, от черной главы истории восходят до бытийного общечеловеческого вопроса о цене права на спокойную совесть, о добре и доброте в их не абстрактном, а прикладном значении. Как персонаж «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана угольщик Билл, если бы был поразговорчивее, сказал бы: «Я не верю в добро, я верю в доброту». «Это частная доброта отдельного человека к отдельному человеку, доброта без свидетелей, малая, без мысли. Ее можно назвать бессмысленной добротой. Доброта людей вне религиозного и общественного добра».
«Мелочи жизни» – не воспитательно-исправительное кино, оно не занимается морализаторством с экрана и лишено претензии. Это острое и пронзительное по своей немногословности и сдержанности кино, о том, что «Бог в мелочах» (а дьявол в деталях) и обитает он не там, где определил для него человек, а там, где его не полагаешь встретить. О праведниках, не подозревающих какую миссию несут они на своих плечах. И о пресловутой чаше, в которой «прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки»…
«Мелочи жизни» инкрустированы цитатами и ассоциациями. Кадры фильма сжаты в проемах дверей и окон, стиснуты рамками, решетками, строгой, суровой геометрией. По сути, это притча, по форме – триллер. В нем в обыкновениях людского невмешательства сгорает человечность, а в камине благопристойного дома жгут детские письма к Санта Клаусу, мечты и надежды. В нем свет церковных свечей тускл, а свет от бессонных, мучающихся сомнением глаз нарушает сгустившийся мрак жизни, покрытой пеплом книг о разумном, добром и вечном и золой безразличия. Это хладнокровное, не клянчащее слез кино, от которого хочется укутаться потеплее и затем передать это тепло ближнему. Редкий, парадоксальный случай фильма, разоблачая бесчеловечное, становящегося гимном человечности. Чего уж там мелочиться!
Свежие комментарии