30 ноября пройдет первая международная конференция по кинотерапии «Кино как лекарство для души». Организатор конференции, клинический психолог Ирина Гросс, поговорила с Натальей Мещаниновой, Олегом Маловичко и Данилом Чащиным о том, как кино помогает справляться с личными кризисами.
Наталия Мещанинова, писатель, режиссер
«Когда в твоей супружеской постели есть кто-то третий из прошлого жены, хочется с этим разобраться».
В 2023 году вы сняли автобиографический фильм «Один маленький ночной секрет» про девочку-подростка и отчима-педофила и сказали, что это фильм про вас. Такое откровение для многих зрителей стало терапией.
Для меня это тоже терапия — откровенно поговорить и, главное, найти решение. Вопросы поднимают многие, но важно показать, что есть выход. Не обязательно, что зритель примет именно мое решение, но он увидит, что выход есть.
Как вы решились отдать роль «отчима-педофила» своему мужу Степану?
Еле-еле решилась. Для меня это был самый большой страх — запутать собственную психику. Поставить любимого мужчину на роль самого страшного мужчины в своей жизни.
Я очень боялась, но он настаивал на том, что должен играть эту роль сам. Там смешно получилось: на пробы ко мне практически никто не пришел, а те, кто приходили, не могли показать нужную глубину. Никто не хочет примерять на себя роль педофила: у кого-то дети, а кто-то вообще не знал, что такое бывает, и перепугался. Мы с удовольствием сыграем маньяка, но мы не понимаем, как прикоснуться к теме педофилии.
А Степа понимал. Он пришел на пробы, и сразу стало понятно, что он должен это играть. Он поправился для роли на 30 килограммов. У него была своя цель — разобраться с этим. Что-то там было важное для него. Когда в твоей супружеской постели есть кто-то третий из прошлого жены, и этот кто-то мешает здоровой связи, конечно, хочется с этим разобраться. И это классно сработало для нас, потому что мы перестали вообще про это думать после того, как сделали фильм. То, что раньше могло выливаться из нас пьяными слезами, просто перестало нас трогать.
Вы показываете настоящие эмоции в фильмах, и это помогает людям подключиться.
Моя школа — это документальное кино, которое я снимала несколько лет. Тяжелая работа, когда важно уловить состояние героя и принимать решения прямо в моменте. Нажать кнопку записи или выключить? Подойти ближе или отойти дальше? Спросить что-то? Понять, притворяется человек или он правда на грани? Миллион вопросов, которые ты решаешь через камеру. Этот навык остается с тобой, и ты учишься видеть людей по-другому.
Что вас побуждает писать?
Когда мне было очень плохо, например, у меня на глазах погибла моя собака, и я не могла буквально вздохнуть, я поняла, что единственный способ с этим как-то справиться — написать. Я написала текст, выражающий мои чувства. Он был очень красивый — ну, такая прямо литература. Я старалась, чтобы он был не просто обрывистый, а серьезный, как работу это воспринимаешь. Написала, и мне стало полегче. Это и подвигло меня на написание книги. Точнее, тогда это были посты, мне нужно было, чтобы это перестало быть какой-то страшной штукой внутри меня, черной, которой я не могу ни с кем поделиться.
Что самое главное в кино, чтобы это работало как терапия?
Любящая интонация, любящие глаза режиссера, автора. Потому что когда человек смотрит на своего героя с позиции бога, или свысока, или снизу, со стороны, с холодным носом, оценивающе, осуждающе, не дай бог, и так далее — вот тогда подключения, как правило, не происходит. Потому что интонация определяет все. Можно не уметь что-то снимать, могут даже актеры странно играть, но вот твоя авторская интонация, как ты разговариваешь, в какой позиции — это для меня самое важное.
Данил Чащин, режиссер театра и кино
«Я до 35-ти лет не спился, стало быть, жизнь удалась».
Ты в шутку говоришь, что устал от глубокого театра и хочется поверхностного кино. Как тебе новая жизнь?
Многому приходится учиться прямо на киноплощадке. Но театральный опыт помогает. Прежде всего с разбором персонажей. Я имею в виду мотивации героев и источники боли, которые заставляют их действовать так или иначе. Нет плохих или злых людей, есть причины, которые побуждают к поступкам. Думаю, умение найти это исходное событие — и есть режиссура. Иногда актеры вначале репетиций мне говорят: «Я бы так не сделал». А я отвечаю: «Но твой герой так сделал». Что отличает тебя от твоего персонажа? Какие у него ценности? Что для него важно? Чего он боится? От чего он убегает? Что у вас общего? С кем он ведет диалог? Мы все так или иначе ведем диалог с прошлым, родителями, собой.
И это твоя цель в режиссуре — искать исходное событие для тех или иных поступков?
Цель — приблизить зрителя к актеру. Чтобы зритель, смотря кино или спектакль, мог себя ассоциировать с героем. Это, знаешь, как с роялем.
С каким роялем?
Стоят рядом два рояля, ты играешь какую-то ноту, и на другом рояле такая же струна резонирует.
Что думаешь про формулу терапевтического кино?
Есть принцип: боль — матушка, ресерч — батюшка, любовь — мачеха. Мне кажется, это и есть формула. На нее я и опираюсь.
Что я могу найти? Какую-то свою травму, то, что меня царапает, что меня выводит из состояния равновесия, что меня заводит.
Я сейчас буду работать над «Анной Карениной». Но где я, а где Каренина? И вот я нахожу для себя точки соприкосновения с героиней и понимаю, что я и есть Анна Каренина, хотя мы живем в разное время, у нас разный пол, разный возраст, разный социальный статус. Но есть что-то такое, что нас объединяет.
Что?
Ощущение старения. Понимание того, что жизнь проходит, тело предает.
Ты себе не нравишься?
Это не только про тело, а про изношенность, про инертное восприятие. Хочется этот горящий страстный взгляд как можно дольше сохранить. Детский, наивный, свежий, любопытный. Потому что, знаешь, с этим уже сидел, туда ездил, про это говорил. Начинаешь чувствовать какую-то сытость и пресыщенность...
Так, про боль понятно, ресерч — это погружение в среду, тоже ясно. А почему любовь — мачеха?
Матушку любят, потому что это родная кровь. А мачеха — это не родной человек, но которого тебе надо полюбить. Ты должен полюбить группу, с которой работаешь, хоть никого из них раньше в глаза не видел. Ты должен полюбить историю, которую рассказываешь, ты должен впустить это в сердце. Мачеха — это любовь, которая появляется вследствие вложенных сил. Без любви ничего не работает.
Как ты сам чувствуешь, ты в своих работах помогаешь себе?
Я часто люблю приводить пример Владимира Ворошилова, основателя игры «Что? Где? Когда?». У него спрашивали, кому должна быть интересна передача в первую очередь — зрителям или знатокам? И Ворошилов отвечал: главное, чтобы было интересно мне. А там уже остальные, наверное, могут присоединиться.
Какая из твоих работ больше всего на тебя повлияла?
В МХТ имени Чехова я поставил спектакль «Леха…». Про своего деда. Я вспомнил, что ни разу не сказал ему «я тебя люблю», пока он был жив. Он сильно болел, а я даже не позвонил ему в тот момент.
Как его звали?
Василий. У нас, в общем-то, не было отношений. Мы даже ни разу по-настоящему не поговорили. И я понял, что в конце его жизни я мог бы набрать его номер и спросить, как он себя чувствует. Но я этого не сделал. Пока люди живы, нужно больше с ними общаться. Мы думаем, что мы их знаем, но на самом деле мы их только помним. На этот спектакль всегда приходила одна женщина. Я много раз видел ее. Говорю: давайте я вам буду делать проходки, билеты ведь не дешевые. А она отказалась — «не-не-не, я буду сама покупать». И вот она приходила на спектакль, наверное, раз пятнадцать. И потом объяснила, что для нее это как встреча с папой, которого она похоронила. Ее отец был похож на актера Виктора Кулюхина. Такой был, своего рода, психологический сеанс. Этот спектакль помог этой женщине. Она говорила, что после него ей хочется жить. И мне после ее слов тоже хотелось жить. Ради этого все и делается. В конце концов, мы делаем спектакли и фильмы для зрителей. А награды, премии, победы — это все самообман.
Что такое театр?
Три недели не есть сладкое.
Почему?
Это притча: у одной женщины ребенок заболел сахарным диабетом, и врачи запретили ему есть сладкое. Но, как все дети, он любил сладости и не слушался мать. Один человек посоветовал: «Идите к Махатме Ганди, он вам поможет». Тогда она пошла к Махатме Ганди и попросила его сказать мальчику, что тому нельзя есть сладкое. Ганди согласился, но попросил мать с ребенком прийти через три недели. В назначенный срок Махатма Ганди сказал мальчику какие-то правильные слова, что есть столько сахара не нужно. И, о чудо, мальчик перестал есть сладости. Женщина спросила у Ганди, почему ей надо было ждать три недели. И Ганди ответил: «Эти три недели я сам не ел сладкое». Чтобы убеждать кого-то в чем-то, я сам должен быть уверен в этом. Тогда посыл звучит с другой силой, тогда я хозяин своих слов. Зритель — такая собака, которая не всегда понимает, но хорошо чувствует. Она чувствует, где правда, где есть проделанная работа, где есть эти три недели.
Ты сейчас пьешь сладкое какао. Доволен своей жизнью?
Я до 35-ти лет не спился, стало быть, жизнь удалась. Потому что половина людей, которые раньше были в моем окружении, спилась, другая половина сидит. А я вот сижу с тобой и пью какао — спасибо кино, театру и творчеству.
Олег Маловичко, сценарист и продюсер
«Ответственность — это привилегия. Ее нужно заслужить».
Сценарий сериала «Хрустальный» — это была терапия для вас? Насколько я знаю, в основе лежит ваша реальная детская история.
Я бы не стал сужать только до этого сценария: работа над всяким сценарием для меня является своеобразной терапией. Даже сочинение сказки помогает пройти этот цикл: обнаружение проблемы, ее проживание, поиск, выход, катарсис и сброс. Я пишу интуитивно то, что просится из меня, затем пытаюсь это оформить через некие драматургические схемы, приводить в порядок. Но первична, конечно, работа с подсознанием. Я физически чувствую, что во время работы в какой-то момент трудно начать, трудно продолжить где-то в середине, но потом случается прорыв — и ты через некое эмоциональное проживание приходишь к финалу. Если я не чувствую эмоциональной перемены, накопления, а затем сброса, сценарии, как правило, получаются неудачными, я их не очень люблю. «Хрустальный» шел по этой же абсолютно схеме. Он, конечно, во многом более личная работа. Но в целом схема одна и та же. Пока ты внутри себя не найдешь что-то, что у тебя резонирует с этой историей, пока не приправишь собственными эмоциями, ничего, как правило, не получается. Это просто не находит отклик у зрителя. Если не вкладываешь эмоцию сам, эту эмоцию не чувствует зритель.
А ты работал с психотерапевтом?
Нет, никогда.
Как-то ты говорил, что не я пишу сценарий, а сценарий пишет меня. Когда это началось?
Я начал писать 20 лет назад после переживания кризиса. У меня было тяжелейшее расставание. Я находился в каком-то срыве. Чувствовал, что теряю контроль над жизнью. И непонятно, куда меня это занесет. Но вся моя агрессия, все недовольство уходили в текст. В итоге те короткие тексты, которые я писал, привлекли внимание продюсеров, и они предложили мне попробовать то же самое сделать в кино. То есть потеря контроля и стресс привели к тому, что я попытался все это выразить каким-то образом через буквы, а в дальнейшем эти буквы помогли мне справиться с зависимостями, с некоторыми проблемами в жизни. Через писательство я обрел уверенность в себе и некое, как мне кажется, чувство ответственности. Возможно, это просто возраст, но сейчас я в той стадии, когда я начинаю получать кайф от ответственности. Мне нравится, что от меня зависят люди, мне нравится, что я могу помочь, мне нравится, что я могу поделиться. В сериале «Фарго» была прекрасная фраза, я ее запомнил, потому что она срезонировала с моим ощущением: ответственность — это привилегия. Ее нужно заслужить. Я часто к этой фразе обращаюсь, пытаюсь ее под разными углами обстрелять. Она является каким-то гайдом по жизни.
Какие работы изменили тебя? Трансформировали? В каких своих сценариях ты нашел выход для себя?
Изменил «Домовой» — кино о творческом кризисе автора бульварных детективов. Он стал для меня во многом проверочной историей. У меня только-только родился первый сын, страшно не хватало денег, была бытовая неустроенность. Я подумывал о том, чтобы завязать с писательством, которое отнимало какое-то время, и пойти на нормальную, скажем так, работу. Эти переживания, что я не смогу писать, что не реализуюсь, что выбрал неверный путь, — трансформировались в образ пьющего и исписавшегося главного героя, которого исполнил Константин Хабенский. И в его альтер-эго, в исполнении Машкова.Я довольно быстро написал сценарий и выслал его на конкурс, который тогда проводил «Магнум». Победа на этом конкурсе помогла мне справиться с неуверенностью. Не все сценарии так удачно складываются, но этот сложился.
Как считаешь, кинотерапия как отдельное направление имеет какой-то смысл?
Я по роду деятельности читаю массу сценариев начинающих авторов. В одном месте они почти всегда косячат. Они не чувствуют психологии героев, не понимают терапевтической функции. Некоторые интуитивно ее нащупывают, но, мне кажется, психологический ментор им также важен, как ментор-драматург. Мне кажется, это один из горячих трендов современности.
Беседовала: Ирина Гросс
Клинический психолог, кинотерапевт, автор книги «Терапия через кино», психолог Alter
Свежие комментарии