К столетию Зои Богуславской в издательстве «КоЛибри» выходит книга воспоминаний о великих современниках — Владимире Высоцком, Лилии Брик, Майи Плисецкой. «Сноб» публикует фрагмент, посвященный периоду до брака с Андреем Вознесенским.
Компания по борьбе с космополитизмом все не утихала. Меня не утвердили ни на одну должность, которую мне предлагали. Взяли только внештатно в журнал «Октябрь» (о мистика!) младшим редактором в отдел прозы. Кроме этого, я недолго читала спецкурс по истории искусства в театральном училище, все интенсивнее продолжая писать в стол. Бедный Борис вынужден был слушать отрывки моих сочинений, не поощряя меня особо, но и не препятствуя. И как-то неожиданно меня стали активно публиковать: сначала появилась повесть в «Знамени», затем в «Юности», «Новом мире».
Потом у нас появилась своя небольшая двухкомнатная квартира. Неподалеку был громадный парк, Щербаковская улица только отстраивалась. На лето мы почти каждый год уезжали втроем в Коктебель, Борис учил сына плавать, развивал в нем мужские черты. Бывало, вел с ним вполне взрослые беседы….
Я стала в «Советском писателе» старшим редактором. Меня взял внештатно к себе Михаил Борисович Храпченко*. Так что для моей карьеры важны были Леонов и Храпченко. Михаил Борисович обожал Леонида Леонова, и он действительно был несказанно талантлив.
Храпченко поручил мне «провести беседу с Леоновым о природе писательского творчества». Храпченко, боготворивший Леонова, подчеркнул, что писатель всегда ему отказывал, но теперь удалось его уговорить с условием, что беседу с ним проведу я. «Он тебе доверяет, — сказал шеф, знавший о будущей книге**, — а это дорогого стоит».
…Согласие Леонова дать в журнал хоть какой-нибудь материал было для редакции успехом знаковым. Классик печатался редко, свои романы и пьесы отдавал в «Новый мир», в другие журналы как исключение. «Откомандировав» меня к Леонову, Храпченко напутствовал: «Не отпускай его, работай до тех пор, пока все не будет готово». С тем я и должна была отправиться к Леонову. И надо же такому случиться, что на следующий день я тяжело заболеваю. Температура зашкаливает за сорок. Храпченко мне этого не простит, последний шанс утвердиться в журнале потерян.
Накачавшись лекарствами, почти теряя сознание, я пыталась в течение нескольких дней «разговорить» классика, наводила его на темы, которые мне казались значительными для него, сенсационными для журнала. И ни о чем не пожалела — Леонов оказался исключительно интересным собеседником. Его мысль, петляя по странным извивам памяти, порой уходила глубоко, и появлялись интересные размышления, абсолютно новые и совершенно необычные. Как могла, я старалась будоражить его воображение, спровоцировать его на комментарии к некоторым ситуациям его книг и моментов биографии. Это было такое наставление писателям, и в результате сложился ликбез про то, что есть писатель. Он мне позволил записать свой мастер-класс.
Публикация леоновского эссе, названного «Труд и талант»***, стала бесспорным успехом журнала, она была включена в программы многих вузов, обсуждалась на десятках семинаров и конференций. Что касается меня, я увидела журнал много позже, после сдачи материала я свалилась с язвой двенадцатиперстной кишки. Месяц больницы, долечивание (реабилитация) в одном из желудочных санаториев Подмосковья, паника вокруг моей болезни родителей вышибла начисто мысли о делах журнала. Уже дома, после больницы, из письма Храпченко я с изумлением узнала, что гонорар, выписанный Леонову (естественно, для него по самой высшей шкале, как платят ему за лист прозы), он принять отказался. «Деньги по праву принадлежат Зое, — якобы сказал он, — появление этого материала полностью ее заслуга». В письме ко мне Храпченко выражал радость по поводу того, что сейчас, в этот тяжелый для меня период, он может стать посредником в таком добром жесте Леонида Максимовича.
Я была тронута сентиментальным жестом хмурого Леонова, но шефа «разочаровала». Я отказалась принять щедрый дар. За что? Я выполняла поручение редакции, получаю за работу зарплату, а мысли, изложенные в статье, полностью принадлежат Леонову. Редакция добыла для меня путевку в профильный санаторий (что было крайне непросто), мне полагалось бесплатное лечение, что и произошло. Мое возвращение в журнал решили озорно отметить.
И тут, на вечеринке, после подпития, ответсекретарь (взяв с меня все мыслимые клятвы молчать) проговорился, что путевка в санаторий не была бесплатной, она стоила дорого. Ввиду категорического требования Леонова перечислить гонорар мне редколлегия приняла решение оплатить этими деньгами мое лечение в санатории. Они были уверены, что я об этом никогда не узнаю.
Работать в Ленинский комитет я ужасно не хотела идти, но мой знакомый Игорь Васильев меня почти заставлял. Как-то Игорь принес какую-то статью — в литературе он был совершенно бездарным, и я ее отредактировала для «Октября». Он начал за мной ухаживать неистово, но совершенно безответно. И потом решил сделать дело своей жизни и пригласить меня в Комитет по Ленинским премиям в качестве заведующей отделом литературы. …
Это, должно быть, было заседание комитета, на котором обсуждали кандидатов того 1965/66 года. Казалось, оно уже заведомо несколько необычно, потому что были выдвинуты некоторые кандидатуры, прорвавшиеся исключительно из-за хрущевской оттепели. В тот день, который не предвещал ничего особенного, был выставлен на Ленинскую премию «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.
…Это была невероятная повесть. Страницы «Нового мира», где она была опубликована, были разорваны в клочья от желающих прочитать. Путь героя, который прошел сам писатель, и христианская сентенция в конце, после всех этих мук и лишений. Один из самых обыкновенных дней заключенного Ивана Денисовича выворачивал наизнанку все благие человеческие свойства. Это был шок! Но, повторяю, заседание не предвидело ничего экстраординарного. Божественная рука генсека уже пропустила повесть, пропустила и одобрила. Я заведовала отделом литературы Комитета по Ленинским премиям и в этом качестве должна была написать обзор для членов жюри. Конечно, члены Комитета не могли сами освоить такое количество разных сочинений — музыкальных, художественных, литературных. Я написала все, что было сказано и обсуждено по этой повести Солженицына в обзоре прессы, который подавался на сессию при обсуждении. Каждый, перед тем как начать обсуждение, мог прочитать эту книжечку, где было рассказано обо всех кандидатах и сделать свои выводы. Каков же был шок у всех присутствующих, когда, лишь только началось обсуждение Солженицына, вдруг вылез человек по фамилии Попов****, министр…
Маленькое отступление: поначалу в Комитете почти не было чиновников, по-моему, туда входила Фурцева, но не больше. Почему именно Попов задал направление этого ветра, который подул совершенно в противоположную сторону, я сказать не могу. Я не знаю, кто ему это все рассказал. Но он вдруг выступил и стал очень сильно осуждать повесть Солженицына, а в конце закричал: «Кто дал такую комплементарную и лживую оценку в этом обзоре?!» Для всех это было равнозначно тому, чтобы утверждать, что пароход был белый, а сегодня он уже стал черный. В таком же шоке была и я. Мы не могли понять, почему мнение этого абсолютного профана в искусстве вдруг так резко поменялось и пошло вразрез с мнением генсека, который лично одобрил это произведение. Попов поднял меня и стал отчитывать за подборку отзывов. Он кричал, был страшно недоволен. И надо сказать, что я всю жизнь считала, что поведение человека непредсказуемо и это даже доказала наука. Ведь один, слыша крик избиваемого ребенка, бежит на помощь навстречу, другой же, наоборот, бежит подальше, чтобы этого не слышать. Мое поведение впоследствии казалось мне героическим: я выпрямилась, хотя я была абсолютно в беспамятстве. Я очень хорошо помню, как, сжав зубы, трясущимися губами я сказала: «Товарищ Попов, вы имеете право меня уволить, но я не позволю на себя кричать».
Наступила гробовая тишина, все ждали, что же будет дальше, но в этой тишине прозвучал голос (я не помню, кто это точно был): «Ну что ж! Это же всего-навсего обзор». Но даже он побоялся сказать правду, что в этом обзоре не было ни одной строчки от меня, все это были цитаты из рецензий, которые тогда пестрили хвалебными отзывами в адрес повести. Дальше все замялось, кандидатуру Солженицына отмели. Я села, обо мне забыли.
Я молча ушла домой, но, придя домой, у меня началась настоящая паника. Главным для меня было даже не столько увольнение, сколько этот крик. Борис с изумлением увидел мое состояние. И в этот момент мне позвонил Вознесенский.
*Советский литературовед, специалист по истории и теории литературы и творчеству русских писателей XIX века.
**Зоя Богуславская писала книгу о Л. Леонове.
***Богуславская З. Леонид Леонов. М.: Октябрь, 1960.
***Скорее всего речь идет об Алексее Попове, который с 1951 по 1965 год занимал разные высокие должности и в том числе был министром культуры РСФСР.
Подробнее узнать о книге можно по ссылке.
Свежие комментарии