О том, как проектирование пространств превратилось в инструмент бизнеса — от производственных линий Форда до торговых центров и люкс-шоурумов, — рассказывает Владимир Алексеев, инженер и основатель производственной компании MAKE VIBE и бренда дизайнерской мебели HOMERAVE.
Истоки эргономики
На египетских рельефах видны рабочие, тянущие каменные блоки с помощью канатов — археологи находят у их останков характерные деформации суставов и позвоночника.
У греков и римлян тело работника тоже становилось предметом наблюдения. Гиппократ писал о «профессиях, подтачивающих здоровье» — например, кузнецах, чьи лёгкие разрушает дым, и писцах, у которых «высыхают жилы от неподвижности».
Задолго до того, как появилось само слово «эргономика», человек уже пытался сделать труд менее изнуряющим. Первые намёки на эргономическое мышление встречаются буквально в начале цивилизации: в форме, материале и логике инструментов. Каменные топоры и копья древних культур оттачивались под удобный захват, чтобы не скользили в руке. Колёса и блоки в Месопотамии имели примитивные стабилизаторы и упоры, уменьшавшие риск травм. А в античной Греции уже появляются формы, близкие к современному пониманию комфорта: сиденья театров из камня имели лёгкие вогнутые выемки под ноги, чтобы зрители могли двигать ступнями во время представления и улучшать, таким образом, кровообращение.
Римляне продолжили эту линию, подгоняя инструменты под человеческое тело: рукояти кузнечных молотов делались овальными, чтобы те лучше ложились в ладонь, а столы и скамьи в мастерских имели наклонные поверхности для снижения нагрузки на спину.
Но впервые всерьёз задумались о систематическом влиянии условий труда на здоровье лишь в XVII веке. Итальянский врач Бернардино Рамаззини в книге «О болезнях ремесленников» описал сотни профессий и их типичные недуги — от слепоты у ювелиров до астмы у мукомолов. Он не просто наблюдал симптомы, а предлагал конкретные меры: менять позу, прерывать однообразные движения, проветривать помещения.
Так забота о теле в труде впервые стала предметом науки. Однако развитие профилактических мер и эргономических подходов, например измерение профессиональной усталости и разработка принципов научной организации труда, началось лишь в начале XX века. В этот период внимание к телу работника стало частью индустриальной логики: измерялись усилия, выстраивались графики движений, стандартизировались рабочие позы. Именно из этого рационализаторского подхода вырастет следующая эпоха, когда тело станет элементом сложных технических систем.
Другой путь развития: human factors
В США после Второй мировой войны начала активно развиваться другая ветвь эргономики — исследование человеческих ошибок. Оружие и техника стали настолько сложными, что ошибка по невнимательности (перегрузка, замешательство, нелогично размещённые кнопки и шкалы) могла обнулить усилия всей инженерной команды. В те годы нередки были авиационные катастрофы, например, случай, когда самолёт ВВС США врезался в Скалистые горы. Комиссия, состоявшая из психологов и инженеров-аэронавтов, установила, что причиной аварии стало то, что пилот неправильно прочитал высотомер из-за неудачного дизайна прибора. С учётом особенностей человеческого восприятия был разработан новый тип высотомера — с одной легко читаемой стрелкой.
Внимание сместилось с технологий на взаимодействие между машиной и пользователем. Исследователи начали задаваться вопросами: где должен быть рычаг, какой длины должна быть ручка, сколько времени занимает реакция. И оказалось, что даже малейшие сдвиги в размере, цвете, логике расположения могут радикально снизить количество ошибок. Понятие «человеческий фактор» стало частью инженерного языка: теперь человек рассматривался как элемент системы наряду с машиной, интерфейсом и информационными потоками. Цель состояла не только в том, чтобы устранить ошибки, но и в том, чтобы настроить человека, сделать его устойчивым элементом технологического контура. В дополнение к удобству эргономика стала вопросом безопасности, а параллельно возникла наука о человеческих факторах как направлении прикладной психологии.
Сегодня эта область науки занимается не только созданием безопасных и удобных конструкций, предотвращающих ошибки человека, но и проектированием простых, интуитивно понятных устройств для повседневного использования. Сфера её применения охватывает медицину, социальное обеспечение, авиацию, транспортные системы и общественные объекты. Но началось внедрение этого принципа «управляемого комфорта» с промышленности и гражданских отраслей, где человек становился оператором сложных автоматизированных систем.
Одним из ключевых принципов этого времени стало «соответствие формы функции» — ergonomics by design. Однако, в отличие от довоенной эргономики, где удобство было гуманистической целью (как, например, в мебели Баухауса, рассчитанной на естественную позу человека и рациональное использование пространства), теперь оно становилось инструментом поддержания эффективности. Проектировались системы, где оператор не должен был расслабляться: эргономичный пульт должен был удерживать его внимание на грани комфорта и готовности.
Характерный пример — пульты управления атомных электростанций, проектировавшиеся с конца 1950-х годов в США и СССР. На первый взгляд, их интерфейсы созданы для минимизации ошибок: большие стрелочные приборы, визуальная группировка элементов, стандартизированные цвета и шрифты. Но в действительности эта удобная среда была рассчитана на постоянную включённость и настороженность оператора, чтобы он не выходил из режима контроля даже на мгновение.
Так эргономика оказалась встроенной в режим труда. Человек должен был не столько чувствовать себя комфортно, сколько быть готовым непрерывно взаимодействовать с машиной. Эта логика (удержание, непрерывная оптимизация, настройка тела под алгоритм) станет определяющей для всех последующих форм «управляемого комфорта».
Офис или лаборатория послушания?
Профессия получает институциональные границы, свои научные журналы, стандарты и роли в междисциплинарных командах. Эмпатия и забота о человеке становятся технологией: описываемой, измеримой и подлежащей масштабированию. А то, что масштабируется, рано или поздно попадает в руки бизнеса.
Так в 1960-е годы принципы эргономики и исследования человеческих факторов вышли за пределы заводов и лабораторий — в офисные пространства. Если раньше предметом внимания был оператор, управляющий машиной, то теперь объектом проектирования становился человек, управляющий информацией (и человек, сидящий).
Офис, прежде воспринимавшийся как нейтральная административная среда, постепенно превращался в экспериментальную площадку для изучения производительности, поведения и внимания.
Одним из первых масштабных проектов в этой области стала система Action Office, созданная дизайнером Робертом Пропстом для компании Herman Miller в 1964 году. Пропст исходил из гуманистических идей: он считал, что современный работник нуждается в пространстве, которое поддерживает движение, концентрацию и индивидуальные привычки. Его концепция предполагала гибкие модули, регулируемые поверхности, свет, возможность менять положение тела и среды в течение дня. Эргономика в этом понимании должна была возвращать человеку контроль над пространством.
Однако уже через несколько лет проект был переосмыслен бизнесом. Гибкая структура превратилась в cubicle (кубикл) — стандартный офисный модуль, предназначенный для оптимизации пространства и повышения управляемости персонала. Принцип индивидуальной настройки уступил место принципу повторяемости.
Архитектура маршрутов и потоков — контроль движения
Интересно ещё, что компания Herman Miller, начавшая с офисного пространства, экспортировала принципы управляемого комфорта в публичные инфраструктуры: в 1967 году дизайнер Дон Чэдвик создал для неё систему сидений Tandem Sling Seating, предназначенную для аэропортов. Эти кресла, позже установленные, в частности, в аэропорту Чикаго О’Хара, стали образцом «гуманистического» дизайна, рассчитанного на короткое пребывание человека в транзитной зоне. Конструкция позволяла сохранять осанку, распределять вес тела и визуально структурировать пространство ожидания. Однако и здесь принцип комфорта подчинялся функциональной задаче — управлению потоком людей. Удобство было рассчитано ровно на то время, чтобы пассажир чувствовал себя спокойно, но не задерживался дольше необходимого.
Аэропорт середины XX века вообще становится образцовым примером архитектуры движения. Здесь человек почти никогда не находится просто так, его маршрут заранее просчитан. Похожие принципы начинают внедряться в торговых пространствах. Здесь маршруты планируются с той же точностью, что и производственные линии: покупатель должен пройти мимо максимально возможного числа товаров, задерживаясь в нужных точках. Даже ширина проходов, высота полок, направление движения тележки — результат исследований человеческих факторов. В отличие от аэропорта, где движение подчинено времени, в супермаркете оно подчинено вниманию.
Ещё в 1916 году сеть Piggly Wiggly впервые предложила покупателю двигаться по заранее спланированному маршруту: от входа — вдоль полок — к кассе. Это был переворот в торговле. Человек перестал обращаться к продавцу и сам стал участником процесса, встроенным в траекторию, где каждый поворот и каждый шаг были рассчитаны на повышение вероятности покупки. Ширина проходов, расположение корзин, уровень полок — всё проектировалось с учётом человеческого роста, угла зрения и траектории руки.
В 1950-х эту идею масштабировал архитектор Виктор Грюн, спроектировавший первый полностью крытый торговый центр — Southdale Center (1956). Грюн мечтал создать «идеальный общественный интерьер» — искусственный город, защищённый от климата и хаоса улицы. Но в итоге его проект стал моделью контролируемой среды. Она легла в основу превращения торговых центров в «третье место» позднего капитализма — не в смысле Рея Олденбурга, как пространства спонтанного общения, а в его инверсии: социально запрограммированное, регулируемое и эргономичное «общественное» пространство, где комфорт служит инструментом контроля потребления.
Контроль потребления
Пространства, в которых человек должен последовательно выполнять действия, начинают проектироваться как управляемые сценарии, а не как места для общения или отдыха. Особенно отчётливо это проявляется во второй половине XX века с ростом индустрии фастфуда. Вернее сказать, решающим стал не сам факт появления фастфуда, а то, как он был организован благодаря McDonald’s.
Компания не была первой, кто придумал быстрое питание, но именно она превратила его в глобальный феномен, благодаря эргономике, перенесённой из промышленности в кухню и зал. История успеха McDonald’s — это история эргономики, применённой не к телу оператора, а к телу потребителя. Братья Ричард и Морис Макдональды в 1948 году радикально перестроили свою кухню, вдохновившись принципами производственной линии Форда. Они провели полевой эксперимент: на пустой парковке мелом нарисовали план будущей кухни и расставили сотрудников, имитируя их движения. Так они добивались минимальных пересечений траекторий, точности жестов, синхронности действий. В результате появилась так называемая Speedee System — «система скорости», где каждая секунда и каждое движение имели значение.
Это была первая в истории эргономическая кухня, спроектированная не под повара, а под поток клиентов. Жарочная поверхность, фритюр, сборочная зона выстроились в последовательность, исключавшую лишние движения; инструменты и упаковка были стандартизированы до миллиметра. Ту же логику перенесли в зал.
Подобные пространства (от атомных пультов до офисов, аэропортов и фастфудов) стали лабораториями управления вниманием, временем, движением и потреблением. Они доказали, что человек может быть встроен в систему, направляющую его поведение через среду, но одновременно обозначили её предел: чем масштабнее система, тем дальше она от человека. Когда бизнесу нужно управлять миллионами, как в аэропорту или торговом центре, побеждает принцип потока: комфорт дозируется, сценарии стандартизируются, контакт сводится к интерфейсу.
От потока к человеку
Однако у этого подхода есть и другая сторона. Не все бизнесы работают с обезличенным потоком. Есть компании, для которых человек — не статистическая единица. То, что в супермаркете регулирует траекторию тележки, в отеле премиум-класса превращается в движение света, направляющее гостя. То, что в фастфуде ускоряет оборот столов, в бутике становится вниманием к естественному человеческому движению: положить сумку, присесть, оглядеться.
Чтобы не слепо перенимать чужие модели управления вниманием, важно понимать, что у каждого бизнеса — свой цикл клиента. В аэропорту он измеряется минутами, в отеле — днями, в медицинской клинике — состоянием, а в ресторане — настроением. Там, где решение принимается быстро — в кофейне to-go, салоне экспресс-услуг, точке выдачи — пространство должно ускорять оборот, помогать пользователю двигаться быстро и предсказуемо. В категориях высокой вовлечённости (ювелирных бутиках, галереях, премиальных шоурумах, винотеках) действует обратная логика: здесь ценны не минуты, а внимание. Задача дизайна здесь — помочь человеку замедлиться и вовлечься в атмосферу.
Кресло, например, с точки зрения поведенческого дизайна — это интерфейс. Когда человек садится и опирается на подлокотники, он расслабляется, снимает мышечное напряжение и настраивается слушать, рассматривать — покупать, в конце концов. Необычная форма создаёт микроритуал: потрогать фактуру, устроиться, найти удобное положение.
В бутике Alrosa Diamonds стоят наши стулья — K+R_CHAIR и K+R_ARMCHAIR. Это, на мой взгляд, хороший пример того, как инженерное решение влияет на поведение гостя. Здесь работают мельчайшие нюансы геометрии: достаточная глубина сиденья, нейтральная высота, ощутимые подлокотники, устойчивость базы.
Для бизнеса дизайн — это инструмент управления поведением клиентов. Для проектировщиков — профессиональная задача. А для всех нас — повод осознать, что мебель, освещение и планировка — это не нейтральный фон, а активные элементы, которые на нас влияют и являются частью «сделки» с заведением или пространством.
Иногда дискомфорт создаётся намеренно — он встроен в бизнес-модели многих компаний и даже в городскую среду, чтобы подталкивать людей к определённым действиям (например, быстрее уходить).
Разница в том, насколько честно создатели пространств говорят о своих намерениях и оставляют ли людям выбор.
Свежие комментарии