Поэт Алексей Никонов об альбоме «Последних танков в Париже» — «2084»

20 лет назад группа «Последние танки в Париже» выпустила поворотный альбом «2084». Лидер коллектива, поэт Леха Никонов, рассказал автору «Сноба» Егору Спесивцеву историю создания культовой пластинки — от начала и до конца.

Разговор об альбоме «2084» я предлагаю начать немного заранее.

Я переехал в Питер. Когда мы писали «Гекс@ген», я еще в Выборге жил. Это был полу-питерский, полу-выборгский альбом: днем я ездил на студию к Тропилло (Андрей Владимирович Тропилло, звукорежиссер, музыкальный продюсер — Прим. ред.), а ночью уезжал в Выборг. Утром следующего дня возвращался, досводил и опять уезжал. После записи «Гекс@гена» у нас случился концерт в Берлине: нас отвезли туда на автобусе, мы сначала отыграли там, а потом поехали играть в Париже.

И вот как раз в Париже, когда мы жили там на сквоте каком-то, около Пер-Лашез, я помню, что сказал: «Парни, надо альбом новый записывать». С нами был Ясин Тропилло — звукорежиссер, который нам досводил «Гекс@ген». Начинал его записывать другой человек, но он был не в теме вообще, и Ясин тогда нам сильно помог. В этот раз он тоже сказал: «Ребята, я запишу». Идея была такая: мы делаем гитарный альбом. Не как «Гекс@ген» полу-панковский, а реально с тяжелыми гитарами, но при этом лирический, мажорный. Изначальные желания были такие.

Мы приехали в Питер, где-то в 2002 году я как раз уже переехал, и оставшиеся два года каждый день ездил на эту ****** студию и осознавал, как же ***** я пою. До альбома «2084» я не понимал, что петь не умею. Мне казалось, что я суперпевец. И вот все оставшееся время я боролся с этим своим недостатком. Плюсом к тому еще выяснилось, что наш гитарист не умеет играть на гитаре, потому что гитаристом тоже оказался я — если кто-то не знает, на «Гекс@гене» все гитары записаны мной.

Гитарист из меня ****** — еще хуже, чем певец. Так что мы стали искать гитариста. Бендер (Антон Докучаев, гитарист «Последних танков в Париже» — Прим. ред.) на тот момент еще не появился, поэтому гитару нам записывал Ваня Людевиг из группы «Кирпичи». Он отлично это сделал, я ему и сейчас благодарен. И вообще нужно сказать, что «2084» — одна из наших самых тяжелых записей, в смысле потраченного времени, сил, нервов. Я тогда, наверное, постарел на 100 лет — это до сих пор болезненный опыт.

«Зеркало» тоже было болезненно записывать, но по ровно противоположной причине. Там я точно знал, чего я хочу, просто другие меня не слышали. А на «2084» меня все слышали, и все понимали, чего нам хочется, но мои возможности просто не совпадали с моими желаниями. Я вроде бы песни придумал, партии придумал, а спеть не могу. Так что, хотя слушается этот альбом бодро и весело, для меня он один из самых тяжелых.

Каким тогда был Петербург?

Нищим. Выборг был нищим, и Питер тоже был нищим. Когда я только переехал, я думал: «Вот сейчас-то мы развернемся! Это же Манчестер». ***** (Ничего подобного — Прим. ред.). Нищета была конкретная, там все сидели на сосисках, сардельках каких-то — жесть. Это самое главное, что я помню из тех времен.

При этом на «2084» политики почти нет — там все про любовь.

В этом как раз и заключалась диалектика: вроде бы я не должен петь о любви, но я о ней пою. Парадокс альбома в этом. Для меня это было очень важно. Я ко всем нашим альбомам обычно пишу рецензии, и в рецензии на «2084» я как раз говорил, что о любви сейчас петь невозможно, но мы это сделали. Это лирический альбом о любви, записанный в условиях, в которых о любви вообще не говорят. Надвигается тоталитаризм, мы вроде бы все должны бороться, идти на баррикады, а мы все в постели. Это такой странный парадокс, который я на себе прочувствовал.

Какой трек с «2084» появился первым?

Самой первой была «Королева гашиша» — она должна была войти в «Гекс@ген», но не вошла, потому что там была очень похожая песня «С полчеком» — тоже короткая, почти на тех же аккордах. Поэтому «Королева гашиша» перекочевала на «2084». А так вообще первая песня, которая и сформировала альбом, — это «Трава-любовь».

Я помню, что написал ее и подумал: «Какая хорошая песня. Надо весь альбом делать такой — про любовь, мажорный, не отрицательный, как „Гекс@ген“, а с какой-то надеждой». Надежды, конечно, не получилось, но само это путешествие ради обретения надежды — это, с моей точки зрения, и есть «трип» альбома.

Вопрос только в том, нашел главный герой «2084» надежду или нет? С моей точки зрения, скорее нет. Но кто-то другой, послушав альбом, придет к другому решению. И оно, может быть, будет даже более адекватным, чем мое. Автор, на самом деле, никогда не знает, что он хотел сказать. Он вообще не в курсе, что он написал. Это иллюзия: «Я хотел так, потом вот так» — ну, хотел. А получилось совсем по-другому. Потому что это не ты пишешь. Это, скажем, «великий другой» сидит рядом и пишет за тебя. И он гораздо сильнее как писатель, как автор текстов и музыки, чем ты.

Я вчера переслушивал альбом целиком — и что раньше не понимал, что сейчас не понимаю, что на «2084» делает песня «Революция». Наверное, это скорее ироническое высказывание, но мне даже в таком случае кажется, что оно не отсюда.

Не отсюда, абсолютно точно. Изначально эта песня была придумана как серьезная, но, оказавшись на этом альбоме, она превратилась в ироническую, это правда. Потому что у альбома есть своя внутренняя структура, в соответствии с которой песни уже выстраиваются. По крайней мере, я постарался, чтобы эта структура на «2084» была. И «Революция» из этого альбома вываливалась. Мы даже хотели ее убрать, но тогда было другое время, молодость, и мне казалось: «Блин, ну это же песня, как я ее уберу? А вдруг я завтра умру. Пусть она будет». Сейчас я эту песню на «2084» не вижу. И тем не менее она там есть.

Кстати, сначала я хотел, чтобы первой песней была «Трава-любовь», потом «Революция» и уже потом «Звезды». Но из-за того, что «Трава-любовь» начинается с текста, со слов, я подумал, что это как-то глупо. Мне показалось, что у «Звезд» начало поярче, поэтому я их поставил на первое место. О чем, кстати, до сих пор не жалею. Я потом узнал, что хит обычно ставят третьим, а «Трава-любовь» — это, безусловно, хит.

Вы какую музыку тогда слушали? Я уверен, что было много калифорнийского панка.

Ты правильно заметил, мы тогда все поголовно слушали Weezer — Blue Album, Green Album и еще один альбом, который не по цвету назывался. Сейчас я не слушаю эту группу, но тогда мы все ее слушали, и нам очень хотелось модного гитарного звучания. Но достижения этого альбома в звуке — не мои, а Вани Людевига и нашего звукорежиссера Ясина Тропилло. Я в основном просто сидел и со всем соглашался.

Начиная с «2084» я окончательно потерял контроль над записью. До «Гекс@гена» запись контролировал только я. То есть я был фюрер — и во многих группах так бывает: как вокалист скажет, так и будет. Согласны с ним, не согласны — не волнует. Но уже на «2084» я понял, что как музыкант я ограничен. Как поэт я был выше всех, кто меня окружал, но как музыкант я был говно. Я это осознал и вовремя понял, что надо делегировать полномочия людям, которые более компетентны в этом вопросе.

Поэтому я стал со всем соглашаться. Не соглашался я только в самых критических вопросах. Я мог посреди ночи позвонить Ясину и сказать: «Убери это соло, добавь дилэя». Но, как я сейчас понимаю, все мои пожелания были не очень важными. И с тех пор я отстранился от записи: звучанием у нас сейчас занимаются барабанщик и звукорежиссер. Я могу просто сказать: «Хочу, чтобы альбом был в пост-панке». А дальше они меня как-то по-своему понимают, подстраиваются. И уже я их слушаю.

Следующая песня — «Новые календари».

Хорошая песня, которую мало кто замечает. У нее еще есть близнец, песня «Новые времена», которая вышла спустя 12 лет, — это песни примерно об одном и том же. «Новые календари» я придумал еще в Выборге, как раз когда переезжал в Питер. Если говорить о конкретных бытовых обстоятельствах, это песня про мой переезд. А если воспринимать ее шире, то она вообще о новых временах, которые неизбежно наступят.

Дальше идут «Улицы в огне». Неожиданно романтическая песня.

Да, это вообще первая получившаяся у меня баллада в полном смысле этого слова. Она хорошо записана, более-менее спета. Хотя я мечтал, что в припеве буду петь, как Том Йорк. «Улицы в огне-е-е-е-е!». Как Том Йорк, понимаешь? Я пришел в студию: «Сейчас я вам покажу!». Пою: «Улицы в огне-е-е-е!». Мне говорят: «Чувак, это ******».

Я думаю: «Да какой ******? Я же отлично спел». Сажусь за пульт, мне включают запись. ****** в рот. В моей голове я реально звучал, как Том Йорк. Круто исполнить ее я так и не смог. Но из-за того, что я два года ходил, записывал голос, меня надрочили, я там петь научился немного и хотя бы как-то, худо-бедно эту песню исполнил.

Это одновременно песня-победа и песня-проигрыш. Победа — потому что у меня все-таки получилось записать ****** запоминающуюся балладу о любви. Но моих вокальных данных не хватило. Поэтому я все жду, когда «2084» споет оперный певец.

Мне кажется, лучше всего на альбоме звучат песни вроде «Если начнется дождь» — ты там декламируешь скорее, а не поешь. Зачем вообще надо было петь?

Да я Тома Йорка переслушал. Этот альбом The Bends еще, *****. Я вот недавно, буквально неделю назад его переслушал — какой же это крутой альбом. До сих пор звучит как новый. И мне так хотелось сделать так же. И барабанщику моему хотелось. Но, видишь, восемь классов и отсутствие музыкального образования сделали свое дело. На этой песне я и сказал себе: «Леша, ты не Том Йорк. Но у тебя ****** тексты. Так что давай ты их лучше будешь декламировать, а не петь».

Но я это сделал, понимаешь? Я попытался. Мне кажется, это главное в нашей группе — мы много пытаемся. Много чего не получается, на самом деле, но мы рискуем. Мы всегда стараемся сделать то, чего раньше не делали. До «2084» мы никогда не делали тяжелые, ****** записанные баллады, с хорошим вокалом, с отличным текстом. Их просто не было. На «Гекс@гене» была песня «23 часа» — но она не получилась, потому что звук был хлипкий, пою я слабо. А тут я попытался. Да, попытка не удалась, но уважения она, мне кажется, заслуживает.

Я читал, что была еще какая-то демо-запись на студии университета Профсоюзов.

Ничего себе ты напомнил. Есть же еще демо альбома «2084». Оно называется так, как этот альбом должен был изначально называться.

«Буря в стакане травы»?

Точно, ты лучше меня знаешь. Но в последнюю минуту я, как дурак, подумал: «Какое-то выпендрежное название, слишком длинное. Назову альбом „2084“». До сих пор жалею. «Буря в стакане травы» — намного интереснее звучит.

А почему вообще «2084»? Это как «1984»?

Я сам не понимаю. То есть, во-первых, да, это аналогия с «1984». Во-вторых, рядом со студией звукозаписи Тропилло постоянно стояла машина мусорская, и у нее был номер: «2084». Получается, я каждый день видел этот номер — это какая-то шиза. И вот, в последний момент, когда меня спросили: «Что писать-то на альбоме? “Буря в стакане травы”?» Я сказал: «Нет. “2084”». И пацаны, вместо того, чтобы сказать «че это за *****?» сказали: «О-о-о, это ты на Оруэлла такую отсылку?». Я говорю: «Да-да, это на Оруэлла». Ну, мы и сделали «2084». Дегенеративное название.

Но сохранилось демо, которое называется «Буря в стакане травы», и там все звучит так, как мы вначале хотели делать. Прибедненный такой пост-панковый звук. Я его, кстати, давно не переслушивал, надо будет найти, он у нас точно где-то валяется.

Ты правильно сказал, это было в Профсоюзе записано. Мы за день записали все. Я сначала думал, что это и есть наш альбом. Зачем что-то переписывать? Всё отлично. «Нет, там Тропилло…». И мы сели на студии серьезный альбом писать, типа мы взрослая группа. Но мне в тот момент и было, извини меня, 33 года. Или 32.

Я понял, что я должен записать что-то великое. «Вот тебе возможности, Леша, вот тебе студия, вот тебе музыканты». Вот я и пытался. И это была феерическая попытка.

Как вы познакомились с Тропилло?

Это было как в кино — и когда-нибудь надо будет его снять. Сижу я дома, отмечаю свое почти 30-летие, мне было то ли 28, то ли 29 лет. Звонит телефон — тогда еще были домашние телефоны, мобильники тогда были только у «новых русских». Это был наркоман знакомый, и он мне говорит: «Леха, мы сейчас к тебе заедем с Тропиллой».

Я говорю: «В смысле, с Тропиллой?». «Ну, вот, с великим Тропиллой, он с тобой хочет поговорить». А я в Выборге. Что Тропилло забыл в Выборге? «А мы с Финляндии едем» — они там диски печатали контрабандные. Я говорю: «Ну, заезжайте». И буквально через 20 минут они приезжают ко мне домой.

Залетает Тропилло — он всегда был такой порывистый, энергичный, уверенный в себе дядька. А у меня там сидят алкаши выборгские, вся вот эта вот маргинальная тусовка. Некоторые из них стихи писали, песни пели — такая, короче, богема алкашная. Сборище неудачников — мы отмечаем мой день рождения.

И тут Тропилло говорит: «Ты — русский Аполлинер! Я тебя издам». Я тогда был наглый молодой человек, да и сейчас не особо скромный. И я ему говорю: «Да у нас целый альбом незаписанных песен — запиши лучше нам альбом». Он отвечает: «Все, мы забились. Ты запишешь альбом на студии Тропилло». Разбудил мою маму, говорил ей: «Ваш сын — великий поэт!». Это был реально бред какой-то.

Ты его слова всерьез воспринял?

Не, я подумал: «Дядя, наверное, совсем *******». Прошло минут 15, он бахнул с нами водки и сказал: «Ну, все, парни, мне пора за контрабандными дисками». И уехал. Мы сидели такие: «Что это было?». И я тоже не понял, что это было. Стали бухать дальше — про эту встречу я вообще забыл. Через неделю звонит чел: «Ну, что, Леха, вы готовы к записи?». «Какой записи?». «Ну, ты же Тропилло сказал, альбом у вас».

Я спрашиваю: «Вы че, серьезно?». Он мне дает телефон Тропилло. Я ему звоню, он мне опять говорит то же самое, «новый Аполлинер». Я говорю: «И че, вы нам реально бесплатно запишите альбом?». Он отвечает: «Да, еще и распространю его сам». Мы поехали с барабанщиком к ним на студию и за две недели записали «Гекс@ген».

Постепенно у нас уже личные отношения с ним появились. Он мне рассказывал всякие истории, все время хвалил мои стихи, записал их на аудио. То есть он меня на сцену и вывел, по большому счету. Я Андрею Владимировичу по гроб жизни буду благодарен.

И с «2084» нам тоже просто повезло, что его Тропилло крутанул. Он же заставил журнал Fuzz дать нам премию. Думаешь, они бы без его участия дали бы нам премию за «лучший альбом года»? Конечно, нет. Это он туда пришел и сказал: «А ну-ка быстро ставьте этих ********!». И ему там ответили: «Конечно, Андрей Владимирович».

Тропилло сейчас уже нет — каким человеком он был?

Это был такой интересный человек, знаешь. Я про одну деталь расскажу, вроде бы ничего не значащую, но она о нем говорит все. Когда его полгода назад хоронили, я звоню Ясину, его племяннику, и говорю: «Слушай, я хочу купить цветов Андрею Владимировичу. Но он, наверное, цветы не любил?». «Почему не любил? Очень любил. Розы». «А какие?». То есть красные там, белые, что мне покупать?

«Он любил те розы, которые сильно пахнут». Я говорю: «По-онял». Я пришел в цветочный магазин и ходил, выбирал розы, нюхал букеты. И я выбрал в итоге букет, который сильнее всего пах настоящими розами. Потому что он был настоящим. Вот это, мне кажется, о Тропилло очень многое говорит. Если ты понимаешь, о чем я.

Хочу немного поговорить о стишках. Ты согласен с тем, что персональная мифология, контекст в поэзии почти так же важен, как текст?

В наше время я бы даже убрал «почти». Я согласен, потому что творчество — это расширение субъектности. Если ты читаешь текст и не понимаешь, кто его написал, значит, этот поэт свою субъектность не расширил. Он добавил чужую субъектность, чтобы расшириться. Это может быть цитата, намек или что-то другое, но в любом случае этот автор обращается к чужой субъектности, а сам теряет в оригинальности.

Поэзия должна быть понятной? Я не имею в виду какое-то нарочитое упрощение, но читать отдельные актуальные тексты зачастую душно. Не потому, что сложно, а потому, что не цепляют.

Никто не говорит, что текст должен быть простым. Тексты могут быть любыми — главное, чтобы они перли. Если он прет, он катит. Сложный текст замечателен тем, что тебе в него приходится иногда вчитываться. Ты должен произвести какую-то внутреннюю работу, после которой тебя «торкает». Ты получаешь такой эффект, такое удовольствие, которого от просто стиха не получишь. Я, например, люблю первый альбом Bad Boys Blue — но я люблю и пятую симфонию Малера. И нет такого, что пятая симфония Малера лучше первого альбома Bad Boys Blue. Так будет думать только законченный, тупоголовый сноб. Оба этих произведения искусства отличные.

Если искусство воздействует на субъект, расширяет его, — все нормально. А каким образом это сделано — никого не ****. Есенин с Мариенгофом делали это через «имаж». Футуристы делали это через «лесенку». Хармс и обэриуты делали это через абсурд. Пригов и сотоварищи умножили этот абсурд. А, например, Борис Рыжий этого абсурда просто не заметил. Кто из них хуже, а кто лучше? Каждый выбирает свою стратегию.

Ты как бы описал свою стратегию?

Я — человек из народа. Я вырос в пролетарской семье, среди пролетариата, меня все время окружало, скажем мягко, необразованное население. У меня у самого восемь классов образования. И мы все априори заточены под то, чтобы нас понимало окружение. Мое окружение было таким. Я не хотел, чтобы меня это окружение понимало — мне было *****. Но, видимо, есть какие-то механизмы, согласно которым я поневоле выдавал нарративы, которые именно моему окружению были понятны.

Потом уже случилась моя встреча с Эдуардом Старковым (лидер группы «Химера» — Прим. ред.), я стал развиваться как поэт, больше читать. И как раз в период 2004 года я написал «Интервью с двумя неизвестными». Тогда же вышла «Техника быстрого письма» (первый поэтический сборник Никонова — Прим. ред.). И до сих пор все мои самые известные стихи — с этого сборника. Хотя я лучшим считаю тот сборник, который выйдет в следующем году. Мне мои поздние стихи нравятся намного больше.

Вот стихи, которые я написал за последние пять лет, по-моему, главные в моей жизни. Но здесь мы возвращаемся к тому, что поэт сам себе не судья, потому что мы ограничены своей субъектностью. Мы не можем отстраниться и посмотреть на то, что мы сами создали, объективно. Может, не получится даже через 100 лет. Но мы можем видеть, как это действует на окружающих. И я лично замечал, что окружающие по крайней мере понимают то, что я говорю. И вот это для меня было очень важно.

Как будто важен еще и формат взаимодействия. Чтения в кругу других поэтов — это очень узкая история. Нормальный человек туда не пойдет никогда.

В 2003 году мне как раз Тропилло сказал еще одну определяющую вещь: «Леша, запиши этот сборник стихов на диск». Я говорю: «В смысле? Зачем? Давай лучше книжку издадим». Он отвечает: «Я ничего издавать не буду. Нужно записывать диск». Я на него, помню, так обиделся, подумал: «Вот урод! Че он не хочет мою книгу напечатать?». Хотя, казалось бы, почему он вообще должен это делать? Но я его просто как отца всегда воспринимал. И поэтому думал: «Вот урод!».

И он напечатал три тысячи копий «Техники быстрого письма», принес целый ящик этих дисков, и мы раскидали их все на премии Fuzz просто в толпу. И это было шикарно. Я думаю, что моя популярность с этого началась. То есть как-то срезонировали мое воспитание, люди, которые меня окружали, и появилась возможность высказаться. «Технику быстрого письма» я, кстати, очень быстро написал — за два года, по-моему.

А потом как-то так получилось, что я стал читать стихи. Меня стали приглашать, говорили: «Поиграешь на гитаре». Я говорил: «Я не умею на гитаре играть. Давайте я стихи почитаю». Сначала все очень удивлялись. «Стихи никто слушать не придет». Я говорил: «А на мои придут». Это был 2003 год, и стихи тогда действительно со сцены особо не читали, тем более за деньги. Я до сих пор помню, как я людей звал на чтения, а они меня спрашивали: «И что, ты прямо стихи читать будешь?». «Ну, да». «Ну, и под гитару что-нибудь?». «Нет, только стихи». «И че, деньги платить за это?».

Но дело было даже не в деньгах. Дело было в том, что народ собирался. За первые выступления я деньги, кстати, и не брал. Первые деньги за выступления со стихами я взял, мне кажется, в 2007 году, когда уже увидел, что они куда-то мимо меня уходят.

То есть тогда случился резонанс. Я сейчас перелистывал «Технику быстрого письма» — там очень много плохих стихов. Но это тайна искусства: мне эти тексты кажутся слабыми, а люди подходят и говорят: «Леха, этот стих изменил всю мою жизнь». Я думаю: «Какой? Этот? Да я его на концертах сейчас читать не могу — стыдно».

Ты говорил, что сейчас в основном пишешь верлибры, но последнее стихотворение в канале — силлабо-тоническое. Ты для себя как-то делишь эти художественные задачи? Зачем писать рифмованные тексты?

Я их называю народными. Народу нравится рифма, нравится, когда звучит звонко. Народ любит просодию. Просодия бывает сложной, как у Уитмена или у Гинзберга в «Вопле». А народ любит четкие, простые рифмы, конкретный ямб или хорей. Такие тексты у меня тоже до сих пор есть. Они недлинные — четыре, пять четверостиший. Можно даже три. Да и одно нормально, катит — лишь бы в рифму было.

И в то же время я знаю, что у меня есть достижения: например, я написал «Жар-птицу». Вот для себя я прыгнул выше головы. Но я заранее знаю, что людям все равно. Они поставят 100 лайков. А я наконец-то пришел к тому, что и мне на их лайки все равно. Потому что для меня этот текст — достижение. Потом я выкладываю «Потому что так легче», кованый такой анапест с четкой рифмой, — и сразу тысяча лайков в Telegram. И я знал, что так будет. Но стихотворение от этого не хуже и не лучше.

У меня все равно сохраняется ощущение, которое хорошо описала Люба Макаревская: «Когда долго не идут лайки, мне кажется, что у меня уже просто шизофрения». Бывает эта пара минут молчания аудитории, когда начинаешь в себе сомневаться — насколько бы ни был уверен в тексте. Нет такого?

Это правда. Я сейчас первым делом в Telegram выкладываю, а он иногда немного подвисает, и там в первые минуты вообще не видно лайков. Ты видишь это и думаешь: «*****, ни одного лайка. Вот это я облажался». Это момент истины, прикольный момент. Надо будет об этом стихотворение написать. Кто-то напишет.

И, кстати, у поэтов прошлого же не было такого чувства. Они пока ждали публикации, уже сами остывали к своим текстам. А мы все выкладываем почти сразу. Я уверен, что со временем это изменит природу художественного творчества. Потому что целая куча посредников между тобой и читателем — редакторы, издатели, корректоры — исчезли.

Многие до сих пор стремятся публиковаться в толстых литературных журналах. А там все по-прежнему: и издатель, и корректор, и редактор. Только читателя нет.

Это чистый снобизм — не больше, не меньше. Я знаю очень много поэтов такого рода. Ко мне они все относятся с невероятным снисхождением. Мою фамилию даже не упоминают — я для них не существую, как и многие другие замечательные поэты. Потому что для них, если ты не опубликован в толстом журнале, тебя нет. То есть легализация того, что они пишут, происходит только так. И этих людей очень жалко.

Вернемся к альбому. Следующая песня — «Панк-рок».

Я очень люблю короткие песни. Сейчас мне их уже не дают записывать — парни любят «формат», извини меня за это ругательное слово. И если «Королева гашиша» — это сразу слышно, что блатняк, то в «Панк-роке» начало такое, как будто сейчас что-то начнется. И оно начинается, разгоняется — и тут же резко заканчивается.

Мне очень долго нравились такие приемы, когда все держится на одном хуке, но потом мне запретили такие песни делать. Надо будет на новом альбоме снова что-то такое записать. Потому что все эти песни отличные: и «С полчеком», и «Королева гашиша», и «Панк-рок». Возможно, конечно, мне так кажется, потому что они все мои.

Идем дальше — «Обратный билет».

Одна из немногих песен, которые мы до сих пор играем на концертах. Я написал ее уже в Питере, но вообще это песня о том, как я раньше уезжал из Питера в Выборг. Выборг — очень скучный город, там нечего делать, поэтому мы все время на выходные выезжали в Питер. И очень важно было сразу купить обратный билет. Потому что все деньги ты ******** в любом случае, а так у тебя уже есть билет до Выборга. Так что это совершенно бытовая песня. Я вообще заметил, что чем больше настоящей жизни ты вкладываешь в песню, тем более метафорической и мистической она становится.

В «Игрушках» мне очень нравится строчка «здесь не врубается никто / в твои глаза и красный рот». Она предельно понятная. И добрая какая-то.

Да, это в каком-то смысле песня-утешение. Она написана к девушке, которая многим парням не нравилась. А я ей как бы говорю: «Слушай, ну ты все равно принцесса». Это еще одна бытовая зарисовка, про недолгую связь и расставание с одной девушкой. Хорошая песня — но не скажу, что прямо супер. Хотя гитаристу, который на этом альбоме играл, Ване Людевигу, она очень сильно нравилась. Он там играет очень чувственное соло — наверное, поэтому она ему больше всего и зашла.

Я с этой песней долго мучался, не мог придумать второй куплет. А дело в том, что все мои вторые куплеты, как правило, лучше, чем первые. Любую песню возьми — и это будет так. Это моя трагедия. И вот я написал первый куплет, хороший. Думаю: «Сейчас напишу второй, будет еще лучше» — но мне никак его не написать было. И вот мы уже пишем альбом, я говорю парням: «Вы пишите, я сейчас приду, принесу второй куплет».

А они для него не оставили места. «У тебя же там нет второго куплета». «Так я же сказал, что сейчас принесу». «Ну, мы тебя не поняли». Это еще на Профсоюзной было, когда мы демо писали. А потом, когда мы уже писались на студии у Тропилло, я подумал, что и без второго куплета вроде бы нормально. Решили так оставить.

«11 сентября» — мне всегда интересно было, почему такая кривая первая строчка: «Когда не прут наркотики из-за любви». Как-то не по-русски.

Она просто ******** из знаменитейшей песни группы The Verve — The Drugs Don’t Work.

Мне хотелось сделать песню, название которой будет отпугивать. Как «Гекс@ген». Но при этом, чтобы эта песня была не политической вообще. Хотелось сделать такую набоковскую обманку. Кажется, получилось. Но все равно, из-за того, что я столкнулся на этом альбоме с тем, что я петь не умею, у меня не получается его нормально воспринимать. Я там слышу только свои неудачи: как я тут плохо спел, как я там плохо спел, как мы один куплет писали четыре дня, а другой — восемь. Я уже, конечно, что-то подзабыл, но все равно всплывают эти травматические чувства.

Дальше «Винстон» — мне кажется, эталонная песня. И на ее примере как раз хорошо понятен парадокс альбома, столкновение личного с политическим.

Да, так и есть. И тут тоже второй куплет лучше, чем первый. Правда, сейчас его лучше не вспоминать. «Винстон» и спет нормально, потому что две недели на это потрачено. Ясин меня все-таки заставил спеть. Как вспомню, так вздрогну.

Было бы прикольно послушать версию с «Бури в стакане травы», где играет другой гитарист, а потом «Винстон» как он вышел. Там слышно, насколько прямолинейным был альбом до прихода Вани Людевига, и каким многослойным он стал, когда Ваня добавил свою роскошную гитару. За одну эту песню ему надо памятник поставить.

Мы уже упоминали «Королеву гашиша» — почему такое название?

Сидела у меня в гостях одна девка — уже третья, получается. Она надела себе какой-то колпак на голову, ходила по квартире и повторяла: «Я — королева гашиша! Я — королева гашиша!». Я говорю: «Да это же идеальное название для песни». На следующий день она снова ко мне приезжает и спрашивает: «Где песня?». А я уже забыл вообще. Говорю: «Приезжай завтра».

Она уехала, я написал песню — вот и все. И там тоже нет второго куплета. Я думал, что стоит его написать, но мне так лень стало, откровенно говоря. Для меня всегда эта песня была проходной, шуточной. Поэтому я ее просто спел и забил. И, кстати, даже странно, но сейчас очень много народа респектует мне именно за эту песню.

Я уже хвалил «Если начнется дождь» — но похвалю еще раз. Она и в куплетах красивая, и в припеве неожиданная.

Да, хотелось сделать неожиданные рифмы. Обычно в песнях я не допускаю того, что я делаю в стихах. Я в песнях вообще не революционер: я не люблю, когда какие-то слова торчат, как здесь в припеве. А тут я это сделал — и оказалось, что эта изюминка работает. Но вообще я люблю более понятные, простые песни. В них может быть заключено что-то подрывное, но внешне они должны производить вполне благополучное впечатление. Я сам как раз такие песни слушаю.

Слишком авангардные песни я слушать не буду. Какие-нибудь Shortparis — это же скука. Типа, ребят, ну вы чего? Вы как будто на втором курсе филологического факультета какого-то учитесь. Перечитайте обэриутов, что ли. Дадаистов каких-нибудь.

По форме «Если начнется дождь» — это тоже баллада. Я вообще очень люблю лирические баллады, и как раз с этого альбома их так плотно полюбил. До этого я с Рэтдом (Эдуардом Старковым, лидером группы «Химера» — прим. ред.) общался и его глазами смотрел на музыку долгое время. Мне все время хотелось «тяжеляка» какого-то. И вот с «2084» я понял, что у художника могут быть разные краски. Рэтд, я думаю, это и так понимал, у него разные проекты были, но я это видел вот так.

А вообще «Если начнется дождь» — это песня о том, что я не взял с собой зонтик. То есть и это тоже бытовая песня о конкретной ситуации, случившейся со мной и одной моей знакомой барышней в Петербурге. Почти буквальное описание этих событий.

Песня «Здесь или сейчас» — почему «или»?

Сначала песня называлась «Здесь и сейчас», но какая-то другая группа типа «МультFильмов» или «Сплина» выпустила песню, которая называлась так же. Я подумал: «Ну, что за *****!». А мне оставалось только название песни написать. И мне кто-то сказал: «Ну, напиши „здесь ИЛИ сейчас“». Я так и сделал. Эта песня снята с Oasis — у них была песня Be Here Now, кажется, с третьего альбома. Я тогда вообще много английской музыки слушал, поэтому там много таких парафраз.

«В руки ножи» — ты называл ее любимой с «2084».

Для меня это очень личная песня. Я ей прямо дорожу. Я там сам все придумал, и вступление на гитаре я играл. Ваня потом его переделал, конечно. Не знаю, за что я ее конкретно так люблю. За что мы вообще кого-то любим? У меня вот, например, друзья говорят: «У него жена какая-то страшная. Веснушки у нее какие-то, жопа большая, сисек вообще нет. Че он в нее влюбился?». Почему я влюбился в эту песню? *** знает.

Для меня эта песня самая крутая на альбоме. И текст там отличный: «Разденется утро в окнах домов». Это знаешь, о чем? У меня раньше окна выходили во двор, и там был дом напротив. Я каждый день видел, как люди по утрам собираются, шторы одергивают или жалюзи открывают. «Разденется утро в окнах домов» — это об этом.

Последняя песня на альбоме — «Дискотека».

Эту песню я сразу писал как последнюю. Она получилась об апокалипсисе, о неминуемой смерти, но в мажоре. Конец дискотеки — то есть завершение всего. Энтропия нарастает, но мы будем стоять, как римские стоики, и смотреть в лицо хаосу, и говорить «прощай» с улыбкой. «Было весело». И разбитые окна в этой песне — это те же окна из предыдущей песни, которые распахнулись утром и закрылись вечером.

Спустя время, «2084» — это что за точка, что за альбом?

Без «2084» не было бы ни «Порядка вещей», ни «Ключей от всех дверей», ни «Свободы слова». Это такой пограничный пункт — не только в музыке, но и между выборгским и петербургским периодами моей жизни. Я провел в Выборге 28 лет жизни, то есть больше половины, или примерно половину, если мы считаем сознательную жизнь. Так что этот альбом для меня — во всех смыслах водораздел.

Последний вопрос — есть ли у тебя какое-нибудь главное воспоминание, впечатление или момент, когда ты с собой как будто заново синхронизировался?

Когда вышел «Порядок вещей». Я почувствовал, что у меня наступило «акме» — такой возраст, когда личность находится на пике своих творческих возможностей. Я чувствовал: «Вот это я очень круто сделал». Я помню, как мне Ден, наш барабанщик, скинул микс «Порядка вещей», мы должны были туда еще гитар тяжелых навалить. Он скидывает, я слушаю и думаю: «А куда тут гитары наваливать?». И мне Ден пишет: «Леха, а ты прикинь, там не надо никаких тяжелых гитар». И я подумал: «******».

Вот этот момент для меня был определяющим. Когда стало понятно, что «Порядок вещей» готов, и он такой, какой получился сам по себе. В этой песне есть абсолютизированный я, и она супер. В нее не надо ничего добавлять, и меня там ничем не надо приукрашивать — потому что я есть я, и мне не нужны никакие костыли.

Беседовал Егор Спесивцев