В новом выпуске «Пленки» Егор Спесивцев поговорил с актером Даниилом Воробьевым о первых впечатлениях от кино, сериале «Чистые», актерской стратегии, главном провале, влиянии кино на реальность и проекте «Комбинация».
Ты помнишь свое первое киновпечатление в жизни?
Это было какое-то советское кино про пионеров, которые играли в зарницу. Я не помню, как оно называлось, но это был абсолютный советский хоррор. И он произвел на меня величайшее впечатление. Мне было, по-моему, лет десять. Я посмотрел этот фильм по телевизору, и он мне прямо снес голову, потому что герои там по-настоящему умирали. Если до этого это как-то условно обозначалось в кино, то там все было на разрыв. По-моему, снималось это где-то в Ялте, судя по тому антуражу, который там есть. Потом было много классических советских фильмов. Но это, наверное, уже чуть позже, когда я учился во ВГИКе. Это Иоселиани, Калик — вся эта волна авторского черно-белого кино.
Про Иоселиани мы не так давно говорили с Николаем Хомерики, в проекте которого (имеется в виду сериал «Чистые». — Прим. ред.) ты тоже сыграл. Ты пошел в сериал из интереса к прошлым работам режиссера или по какой-то другой причине?
У Хомерики я смотрел только «Море волнуется раз», но у нас произошел коннект на другом уровне: я встретился с ним на пробе и понял, что он говорит на поэтическом языке. То есть он пропоэтичный чувак, а мне эта оптика очень близка. Это сразу же было видно из того, как он разбирает сцены, с какого угла смотрит на материал. Если говорить именно про «Чистых», меня очень сильно привлек сам сценарий, но не в диалоговой его части, а в части ремарок. Потому что ремарки, которые написал Александр Родионов (сценарист сериала «Чистые». — Прим. ред.), очень крутые. И они очень сложные.
А в чем сложность?
Они тоже очень поэтические. Там, например, иногда суммируются все ремарки. Условно, герой может смотреть на героиню, и ремарка поясняет, что в этом взгляде происходит: от каких детских впечатлений он вдруг отказывается и сам признается себе в том, что отказывается. Какой дикий ужас на героя наводит это понимание, и как он его все равно побеждает и отходит в сторону, как океан. Это я условно говорю, но примерно так.
То есть это прямо прописанный психологизм.
Да, это психологизм, который прописан. И конечно, когда мы разговаривали по поводу задачи, которую мы тащим в той или иной сцене, Николай очень здорово это чувствовал. Предложения по поводу интерпретации всех этих ремарок всегда заходили. Вообще, Хомерики интуитивно существует с артистами. Это очень интересная вещь. Со стороны может показаться, что он почти не участвует в действии, как бы дает артистам свободу, но это не так. До сцены происходит разговор, и мы калибруемся с ним. И вот тот вектор, куда он смотрит, мне очень нравится. Я это понял на 15 секундах первого же разговора.
Как у тебя проходили пробы в «Чистых»? Даша Верещагина нам за кадром рассказывала, как Хомерики на ее прослушивании сильно смеялся — настолько она по своей фактуре не попадала в эпоху. Ты, как тебе самому кажется, тоже скорее современно выглядишь или тебе в этом сеттинге уместно находиться?
Мы подходим к интересной теме, но сначала отвечу на первый вопрос. Когда я прочитал сценарий, я принес конструкцию, то есть свое представление о том, как можно было бы прозвучать в этом материале. Мы поговорили и потом назначили день записи пробы, то есть сцены, которая пошла бы уже потом на утверждение (или неутверждение). Это был эпизод, когда мой герой, в очередной раз посетив своего больного сына, приходит с полным пониманием того, что больше он туда не пойдет, потому что его это сильно ранит. Он приходит, хлопком кладет пиджак на пол, и у него очень эмоциональное проявление на этот счет. В финальном варианте сцена несколько странно смонтирована, ну да ладно.
В первоначальном виде это была очень подробная сцена с отходами в сторону. Мы ее пробовали в гостинице «Савой», там более-менее подходил антураж. Попробовали сцену, герой немножко наметился. Хотя, на самом деле, наметился он еще до пробы, когда мы с Николаем говорили об эпохе. Мы сейчас тоже ее коснулись, и для меня вопрос стоял именно так: «Как современному артисту притащить эпоху в исторический материал?»
Я сразу же озвучил Коле предложение, что мой герой будет круглить окончания, использовать старинизмы, которые, кстати говоря, есть в сценарии. Эта музыка будет не из нашего времени. К тому же эти округления как будто бы дают немножко средней полосы, благодаря ним появляется какой-то живой провинциальный орнамент. И вот, собственно, герой, которого видит зритель, все окончания делает немного круглее.
Из чего еще ты своего героя собирал? Я в нем вижу черты некоторых литературных персонажей как раз из начала XX века, но вполне возможно, что я это придумал.
Синтез на самом деле происходит из совершенно неожиданных вещей. Например, в основу этого персонажа легла речь Калинина, которую я, честно говоря, не помню, кому он адресовал. Это очень старая запись Калинина, где он обращается к народу и говорит про «десятки миллионов людей, которые стремятся к счастью». Эта запись была прослушана, когда мы делали сериал «В клетке». Фрагмент этой речи Калинина там в титрах звучит, так что это еще и отсылка туда. И я вдруг взял этот стиль говорения и интегрировал в моего героя. Мне это помогло отправить себя по психофизике в то время.
Понятно, что Калинин — это уже советское время, но это все равно куда-то в одну сторону. Ну и, конечно, я вспомнил о староверах, которых и сам видел. Эти деревни я знаю, закрытые анклавы есть даже в Костромской области. Они никак не поменялись с тех самых пор и сейчас живут в той же самой традиции. И вот эти воспоминания меня тоже пересаживают в исторический контекст. Я современный человек, но у меня есть эти моменты, которые позволяют отправить мою психику куда-то в далекое прошлое.
Как ты погружался в характер своего героя? Мне кажется, органично сыграть садиста, если для тебя самого это нехарактерно, практически невозможно. То есть нотка такой девиации, в том числе сексуальной, все равно нужна. В тебе она есть?
Интересный вопрос. На самом деле, подобные импульсы есть в каждом человеке, как это ни странно. Девиация есть в любом из нас. Кто-то ее тушит, кто-то с ней борется, для кого-то она находится в слепой зоне, но, так или иначе, механика этого состояния известна, и прочувствовать ее может почти любой человек. Речь идет именно об импульсе — грубо говоря, необязательно быть садистом, чтобы понять логику садиста.
И конечно, чтобы эту логику вытащить, тебе нужно ее принять. А потом, возможно, ты захочешь с ней поспорить. Лично у меня такая опция всегда открывается. До недавнего времени я с этими штуками взаимодействовал так: просто кидал себя в это состояние и не всегда понимал, что с этим делать. Я просто ловил психофизику. Но, когда происходит уже переосмысление характера, возникает вопрос: «Зачем эта вещь выведена на экран?»
И ты можешь четко на этот вопрос ответить?
Нет, это как интуитивное ощущение. И в «Чистых», кстати, это одна из немногих ролей, где произошел не только анализ, но и момент обратной связи. То есть бывает так, что возникает обратная связь от героя. Фантазия, которую ты построил, вдруг отвечает тебе. Это страшный момент, но он же для тебя является вспомогательным. Получается, что, когда ты заходишь в понимание героя, герой сам тебе предлагает некоторые решения.
А ты всегда понимаешь, что тебе предлагает герой, а что придумываешь ты сам?
Скажу честно, я жду момента, когда эта интеграция станет незаметна. После опыта «Чистых» и другого моего проекта «Жар» я теперь всегда жду, когда произойдет такой незаметный переход в атмосферу героя. Из живого диалога с ним и рождаются нюансы, про которые мы с тобой говорим. Если даже вернуться к девиации, хотя это не совсем девиация, в «Чистых» мой герой занимается самобичеванием. И он избивает себя лестовкой — священным атрибутом. Вот такие подробности приходят уже на ходу.
Ты в каждой сцене существуешь со всем комплексом переживаний своего героя или включаешь их опционально, исходя из содержания эпизода? Условно, потерю сына ты с собой несешь вообще во всех сценах или только в тех, где эта тема звучит?
Когда я захожу в сцену, я действую комплексно. Но, хотя потеря сына обозначена в этом сценарии, это не основополагающая вещь. В «Чистых» я повсюду ищу знаки. Я ищу удачу, потому что удача от меня отвернулась. То есть, если брать ту арку, которую я развиваю во всем сезоне, это ведь не потеря сына. Сын — это только один из триггеров. До сына по сценарию была еще дочь, которая погибла, да и в целом дела шли неважно. Самое главное, что вера, с которой я шел как фанатичный религиозный человек, вдруг дала трещину. Я безумно религиозный человек, но дела мои почему-то не очень.
Из-за этого у меня возникает поиск каких-то костылей, поиск знака или символа, с которым я мог бы дальше пойти, который бы мне вернул прежнюю удачу. Так выстраивается перспектива, которую я тащу дальше. Другое дело, что в получившемся монтаже зритель, возможно, уже не читает эти тончайшие вещи. Там произошел баланс моей работы: какие-то черты персонажа вывели на первый план, а что-то убрали.
Насколько сильно финальный монтаж отличается от изначального?
По своей линии я могу сказать, что структурно она вроде бы не отличается, но, если в комплексе смотреть, как это собрано, то отличий много. Сейчас нет тех логических ударений, которые мы изначально ставили. Эта версия тоже может быть, но мне она кажется немножко обезжиренной. Мне не совсем понятен такой ход, когда по всему сценарию плавное повествование, где-то есть прямо паузы в серию, и вдруг в восьмом эпизоде мы шинканули все события сразу. Меня как зрителя это немножко сбивает.
Как ты сам понимаешь арку своего персонажа?
Он приходит к следующей стадии. Это обозначено в самом начале, когда мой герой после нескольких сцен говорит другой героине: «Ты мне родишь сына». Собственно, в конце мы возвращаемся к той же фразе. И то, что он проживает за это время, так или иначе его приводит к тому, что теперь эта женщина с ним. И он добьется того, что она от него родит и таким образом как бы закроет долг за покалеченного сына. Но это про структуру.
Для героя же происходит сумасшедшая трансформация, потому что у него разрушается последняя, пожалуй, иллюзия. Потому что в середине работы зритель, наверное, должен почувствовать, что эта женщина становится для него тем самым символом. Дела вроде бы налаживаются, но оказывается, что и там обман, и с ней обман. И в то же время отпустить ее он не может, потому что она талисман. Хотя его иллюзии уже разрушены.
Мне показалось, что «Чистые» местами очень похож на «Рассказ служанки»: та же история эмансипации в консервативном и религиозном обществе, те же отношения между «дочками» и «матушкой», даже цветовые акценты с этими насыщенно красными платьями похожи. Но в «Чистых» мне лично не хватает глубины мира и исследования той очень сложной проблематики, к которой история располагает.
Если обратиться к «Рассказу служанки», действительно, там есть очень интересная штука, когда я как зритель по ходу продвижения по сюжету понимаю, как одна эпоха поменялась на другую. Это очень крутой месседж. То есть у нас есть первый пласт повествования, где происходят некие события, а потом зритель вдруг погружается в бэкграунд и внезапно понимает, какие изменения произошли и почему так вышло. Как и почему человечество вдруг пришло именно к такой форме существования.
Если мы возьмем «Чистых», при всей любви к этой работе, эта нагрузка там как будто бы отсутствует, хотя хорошая возможность для такой экранизации была. И там и тут у нас гипербола, через которую можно очень круто показать дух страны того времени, то, как она трансформировалась, у какой пропасти она стояла и в каком декадансе находилась.
А мы бахнули этот театр, да. Но было бы совершенно замечательно, если бы мы вдруг поставили себе задачу не просто экранизировать какой-то квест, а смонтировать такую большую историю. И этот посыл, вполне возможно, вдруг поровнял бы нас с тем же самым «Рассказом служанки». Он, возможно, не уравнял бы главных актрис с Элизабет Мосс, но, по крайней мере, у них была бы возможность побывать в похожем контексте.
А так получается просто прикольно сделанный проект. Там еще и Instasamka заехала. На этот счет я, честно говоря, испытал прямо серьезное переживание. Я ждал «Чистых», чтобы наконец посмотреть, как зритель отреагирует на историческую работу. Я тащил там, по сути дела, Достоевского, возвращаясь к тем ремаркам, которые были в сценарии. То есть это была крутая возможность проверить себя на прочность. Я думал, что к зрителю пожалует вот такая весомая штука. И с «За деньги да» у меня начались какие-то сбои в этом смысле. Конечно, такой маркетинг — это право создателей. Но меня чуть тряхануло.
Ты сказал про возможность поравняться с Элизабет Мосс — как тебе кажется, у нас скорее есть проблема с тем, что актеры недостаточно глубоко погружаются в поставленную им творческую задачу, или с тем, что так глубоко и точно, как себе ее ставишь ты сам, эту актерскую задачу никто толком не формулирует?
Мне кажется, второй вариант. Потому что ребята все безусловно талантливые — это просто такой контекст, в котором акцент на попадание в историческую эпоху был несколько смазан. Типа, попадаешь — хорошо. Нет — ну и нормально. Наверное, Коля какие-то свои цели преследовал, которые ему в этой работе были более важны. Я считаю, что это не совсем правильно сформулированный контекст для артиста. Хотя, может быть, это только у меня задача определена именно таким образом. Если мне предлагается исторический материал, то, конечно же, самая главная моя амбиция — это попасть в эпоху, чтобы была сшита ткань времени. Остальное — рядом стоящие вещи.
Давай поговорим про твои будущие проекты. 6 сентября в онлайн-кинотеатре Wink вышел первый эпизод сериала «Комбинация» об одноименной музыкальной группе — кого ты там играешь?
Кого я играю, я понял уже в процессе съемок. И это, пожалуй, первый раз так произошло. Когда я только встретил режиссера Никиту Власова и он мне предложил участие, он об этой роли говорил так, как будто она главная. То есть я прочитал сценарий, он мне расписал очень крутую перспективу. Я думал: «Ничего себе! Если это приподнять, это будет прямо топ!» В итоге оказалось, что там у меня семь или восемь появлений.
Но от этого хуже не становится. Мне было дико приятно делать этот собирательный образ продюсера. Изначально мы отходили от конкретной персоналии того времени. Я, к сожалению, не могу сказать, кто это был, но зрители, особенно те, кто был свидетелем этого времени, наверняка этого человека узнают. И мне кажется, что тут у нас как раз получился чистый срез эпохи.
Как тебе кажется, возможно ли адаптировать материал «Комбинации» таким образом, чтобы молодому зрителю он был интересен? Я понимаю, когда в «Короле и шуте» играют с мертвым рок-героем и «сказками» из песен — это легкая история. На чем основывать обновленную мифологию «Комбинации», я понять не могу. И мне тем более сложно представить, что музыка «Комбинации» снова станет модной.
Самое основное, мне кажется, это не музыка, а удивительный путь этой группы и те приключения, в которые они попадали. Эти события были свойственны той эпохе, но зритель, наверное, будет удивлен. Где-то приятно, где-то неприятно. Но это те приключения, в которые попадали ребята, только вступающие на большую эстраду. Они сами не понимали, во что они входят, это хаос. И в этом смысле история универсальная, потому что так было во всех областях жизни. Чудо было рядом — его можно было поймать. И это как раз история об этом. Можно сказать, что это притча.
У тебя нет усталости от экранных 1980-х? Мне кажется, что «Слово пацана» установило новый облик этого времени, который теперь просто дублируется. Как будто в ближайшее время проекты на примерно ту же тему начнут утомлять. Тем более что оптика, насколько я понимаю, остается приблизительно той же самой.
Честно сказать, я ни одной такой экранизации не видел. Мне сложно сравнивать, потому что я даже не смотрел «Слово пацана». В «Короле и шуте» я смотрел одну серию. Если говорить о тренде, я думаю, что мы пройдемся сейчас — и, возможно, какой-то бриллиант появится. Может быть, он уже появился, я не знаю, потому что этот контент не смотрел.
Люди, которые сейчас делают эти высказывания, имеют право на такую точку зрения. И получается такой калейдоскоп, стереоэффект, с которым мы на эту эпоху смотрим. Я в этом не вижу ничего плохого, за исключением одного момента. Я слышал комментарии к «Слову пацана» от людей, которые с огромными глазами подбегали ко мне и говорили: «Чувак, это просто сказки какие-то. У нас там такое было! А сняли вообще ни о чем». Но, мне кажется, существование разных точек зрения на эпоху — это совсем неплохая вещь.
Когда я смотрю «Операцию “Ы”» или «Кавказскую пленницу», я же не делаю вывод об эпохе. Кстати говоря, в этих произведениях существует атмосфера эпохи, что само по себе большущая победа кино над реальностью. Но есть же и другие фильмы про ту эпоху, которые я смотрю. Или, например, я могу посмотреть «Берегись автомобиля» и в то же время посмотреть потрясающую работу Калика «Любить». Или, например, «Июльский дождь». И вряд ли я вообще задаю себе вопрос, понимаю я ту эпоху точно или не точно.
Но ведь и «Кавказская пленница» уже запрограммировала ту реальность, в которой мы с тобой живем. Ты воспринимаешь созданную там атмосферу эпохи как точно переданную, хотя она, возможно, не имеет никакого отношения к действительности.
Тогда я скажу, что перепрограммировать реальность — это неплохо. Например, у меня было потрясение от фильма «Коммунист». Я смотрел это кино два раза — сначала самостоятельно, а потом уже во ВГИКе. А потом я вдруг совершенно случайно посмотрел «Хрусталев, машину!». Это, по-моему, взгляд на примерно одну и ту же эпоху. «Хрусталев, машину!» вышел гораздо позже, но я как зритель у себя в голове совмещаю эти вещи.
То есть всегда происходит перепрограммирование другим поколением. Меняются поколения, и вместе с ними меняется та кинореальность, которая формирует образ эпохи. Я могу посмотреть такой взгляд на эпоху, как в фильме «Коммунист», но у меня, слава богу, есть в то же время и совершенно противоположный ее вариант. И ведь я почему-то «садился» не к «Коммунисту», а к «Хрусталев, машину!». Хотя подобных «Коммунисту» фильмов и других классических агиток было очень много. Но все это почему-то быстро разлетелось, когда возникла альтернатива. Мне кажется, это как раз к разговору о современном тренде. Наш сегодняшний взгляд на эпоху тоже поставят под вопрос.
Мне кажется, здесь речь не столько о противостоянии идей, сколько о противостоянии авторов. Очевидно, что Алексей Герман по масштабу значительно больше автора фильма «Коммунист», чьего имени я не могу вспомнить. Он глубокий режиссер и он из другой эпохи — более свободной во всех смыслах. Но, если бы нашелся автор, равновеликий Герману, который те же идеи из «Коммуниста» переложил на актуальный киноязык, я не уверен, что это идеологическое противостояние закончилось бы так же однозначно.
Вот если бы такой «припудренной» реальностью занимался автор, художник, настоящая большая фигура, то это было бы сложное взаимодействие. И у меня есть пример человека, который в безусловно тоталитарном государстве творил арт. Это Сергей Параджанов. У него есть одна из его первых сказок — кажется, называется «Андриеш». Это абсолютно классический советский эпос. Но то, как он снят, то, как он сделан, — я вообще не понимаю, как этому автору удалось в той реальности снять такую вещь.
Мы далековато ушли от «Комбинации», но зато я вспомнил другой вопрос. Были ли какие-то роли, которые ты очень хотел бы сыграть, но они тебе не достались?
У меня было одно мощнейшее потрясение. После него я буквально дня три просто ездил на машине от Костромы до деревянного дома по дороге и молчал. Старался не общаться с самим собой. Это был иностранный проект, где меня утвердили. Я подписал договор. И потом мне агент говорит: «Слушай, там одна маленькая формальность — нужно будет в зуме сделать пробу. Там режиссер будет, агент, кастинг-директор и продюсер». Я говорю: «Какие проблемы?» Как-то мы подготовились к этому дню. И вот он настал.
На всякий случай я повесил себе иностранный текст, чтобы, если что, на него опираться. А режиссер британец. Я из того, что он начал нести, половину вообще ни хера не понял. Выхватывал какие-то отдельные знакомые фразы. Ну и ладно. Говорят: «Давайте попробуем!» Подключается кастинг-директор Мэгги, такая старинная женщина, говорит: «Давай, все нормально!» Вот уже по этому «давай» я небольшой тремор выхватил.
Но вот, мы начали делать дело. Мне подсказывает текст человек, и я понимаю, что такого дикого зажима давненько не было. Мне подсковало чуть-чуть спину, но я делаю вид, что все при параде, тем более меня же утвердили. Чего тут? И тут мне Мэгги говорит: «Сейчас, секунду, продюсер выйдет на связь!» И включается человек. Я сначала просто смотрю такой, а потом начинаю узнавать эти очки по какому-то кино. И вдруг я вижу, что передо мной сидит Гэри Олдман. И говорит такую фразу типа: «Просто расслабься!»
И вот этот момент меня сковал настолько, что я просто пытался донести себя до финала этой встречи. Тогда весь бэкграунд этого человека пожаловал мне в голову. Пришло осознание, что Гэри смотрел сейчас, как я там чего-то пытаюсь сделать на зуме. И это все настолько меня сковало, что я даже не представляю, как я вообще дошел до конца.
Еще знаешь, такой эффект бывает у артиста, когда режиссер говорит: «Просто расслабься!» — и все. Ты понимаешь, что тебя кует еще больше. И я на этой энергии провалил пробу абсолютно. Во второй раз Гэри появился, показал типа «класс», сказал: «Все нормально, не переживай, все в порядке!» Я такой: «Да, спасибо». И через два дня мне агент перезванивает и говорит: «Чувак, не в этот раз». Это был тотальный провал.
А что это был за проект?
Это была вторая главная роль в четырехсерийном шпионском мини-сериале для Sky Atlantic. И конечно, я тогда возненавидел все, что было до, и наплевал на все, что будет после. Это была прямо большая потеря. И это была абсолютно моя роль, моя энергия. Причем это был высокоинтеллектуальный материал, где не просто русский артист играет какого-то бандита или там железобетонного шпиона, который «идет по следам». Это действительно прочеловеческая вещь, где сценарий был и на стороне русского, и на стороне иностранца. Там и другие линии были, но неважно. Вот это меня порушило.
Конечно, я бы хотел еще раз этот зум с Гэри Олдманом. Потому что после этого звонка у меня произошло крупнейшее приобретение. Я понял, что я имею право на ошибку. До этого я жил в парадигме, где я не имел права на ошибку. И я считаю, что это победа, потому что благодаря этому ощущению мне спустя время стало легче жить. Я бы, конечно, предпочел как-то иначе получить этот опыт. Но получил так, как получил. Хотя взять реванш до сих пор хочется. Очень интересно, как бы это произошло сейчас.
Ну, а что касается российского контекста, тоже есть одна роль, Я знаю, что на нее пробовали меня и Женю Ткачука, и Женя Ткачук победил. Но он на самом деле очень классно отработал в этом материале. Это был сериал «Король и шут». Я туда сделал самопробу, и она мне очень нравится до сих пор. Я редко себе такие вещи говорю, но вот эта проба была реально крутая. Но Женя в этой роли прекрасен, и круто, что он там.
У вас с Женей была совместная режиссерская работа в 2009 году — с тех пор не возникало желания самому что-нибудь снять? Может, лежат какие-то готовые сценарии, к которым ты собираешься вернуться, когда будет время?
У меня есть сценарии по пяти психологическим травмам из детства. Одна из них называется «Холодная мать». Это о ситуации, когда мать ставит под вопрос ребенка, его личность и так далее. И вот на основе этой травмы выведена гипербола — мы героя как будто поместили в такой мир, который устроен по этим правилам, и все увеличили. Это такая артовая штука. Ну, могла бы получиться, если бы я этим занимался.
Последний вопрос: есть ли у тебя какое-то главное воспоминание, впечатление из прошлого, к которому ты часто возвращаешься? Это может быть любое событие, через которое ты с собой синхронизируешься, или момент, когда ты был счастлив.
Интересный вопрос. Тут же речь идет о личностном мотиве. Я назову два момента. Первый — это прогулка, которую мы снимали в детстве. Был я, сестра, пудель черный. Вокруг была зеленая листва и хвоя, и откуда-то снег, очень крупные хлопья снега. Я помню, что мы бегали по парку, и собака ловила эти хлопья. Я помню эти щелчки, когда она закрывала пасть. И я помню какой-то эквивалент счастья, как будто включение в реальность 360%.
И эта тема была записана отцом на камеру. Эту кассету я пронес до сегодняшнего момента. Я ее недавно цифранул, и теперь она со мной всегда. Каждый раз, когда я возвращаюсь к этой кассете, я прихожу к пониманию, откуда я иду и куда я должен прийти. Это первый момент, который так глобально работает на меня.
Второй момент — это эпизод, когда я с 10 до 11 лет занимался в воскресной школе. И у нас была такая практика, мы молились. Я помню, как я у себя в комнате ночью, почти что в сумерки встал на колени. Передо мной были желтые шторы и тюль, а вокруг темнота. И я молился Господу о следующем дне. В какой-то момент, как по сигналу от молитвы, вдруг началось свечение. Это было мощнейшее свечение. И я идентифицировал это как знак.
Я помню, что у меня были слезы от этого. Я стою на коленях, и это свечение происходит. Я замер — и в какой-то момент прозвучал звонок в дверь. Приехал отец. Его не было, по-моему, год или около того, он был в командировках. И вот это впечатление, соединение Отца и отца — это крупнейшее событие для меня было. Чудо на грани реального.
Беседовал Егор Спесивцев
Свежие комментарии