Инна живет с братом-близнецом в московской съемной однушке, ищет себя, теряет айфон, встречает соседа и находит юбилейную монету с Ежиком в тумане. Рассказ Нади Алексеевой, написанный для весеннего номера «Сноба».
— Разбирайте брусчатку, под ней пляж!
Инна ввалилась в квартиру, закашлялась. Покачиваясь и фокусируясь на молниях сапог, чтобы разуться, потопталась на коврике. Хорошо бы Вани дома не было: прямо сейчас сесть на пол, порыдать с пузырями из носу, размазывая по лбу румяна. Проклятые интеллектуалы, она так хотела зацепиться с парнем, который читал у них в арт-пространстве лекцию про май 68-го. Париж, баррикады, студенты. Но лектор, физиономия совершенно бурундучья, если вглядеться, заявляет, мол, Инна рассуждает неверно. Героиня фильма «Мечтатели» — само искусство во плоти. Не может она любить ни родного брата-близнеца, ни этого прибывшего с другого конца света Мэтью, ни родителей.
— Это мы, люди, искусство любим, а оно, ин, ин, — Инна поползла на карачках по прихожей. Мерзко, если вывернет на первом слоге своего имени, потому, сглотнув, дохрипела: — Индифферентно.
И, обессилев, повалилась животом на пол. Каблуки царапали дверь съемной квартиры, колготки цепляла щетина коврика, на язык налипли-закопошились песчинки (пропылесосить…). Студенты в Париже тем маем боролись: горящими бутылками швыряли в полицию, ненавидели прошлое — и обналичивали родительские чеки, и хлестали отцовское вино. Даже брусчатке досталось от этих «мечтателей». Небось и теперь те улицы в колдобинах. А она не борется? Чтобы эту однушку снять, пришлось вдвоем с братом скинуться, съехаться, да еще объяснить родителям, что это временно. Извините, мы к тридцати ни хрена не добились. Ваня, его не прошибешь, парирует: ага, кантуюсь у сеструхи. Инна изображает покровительницу: пустила уж братца, не чужие, чай, близнецы.
При этом платят поровну.
Ресница коснулась замызганной плитки. Послышался слив воды в туалете, пшиканье-гуденье смесителя. В прихожую вышел Ваня. Серые носки, треники, футболка, шея в пупырях после бритья, лицо семечкой, потемневшая мокрая челка. Тощего брата будто нарисовали на башне: поместился, пропорций не растерял. Инну малевали во всю ширь забора, наспех, из баллончика. Серо-черным. Стройнит? Омрачает.
Ваня вдруг накренился. Его лицо так близко, расплывается:
— Ин, ты че ползаешь?
— Разбираю брусчатку.
Поднял, усадил на колени. Его бедра под мышастыми катышковыми трениками по-спортивному напряглись. Отдуваясь, потащил сестру волоком по полу. Так, должно быть, и родились: вытянул за собой. Инна терпеть не могла родовые хроники, вроде макушки младенца в промежности. Забрыкалась, ладонью шлепнула по ламинату:
— Под ней, ятегрю, гребаный пляж!
Ваня не доставал: «В честь чего напилась?» (как мать) — молча подавал водички. И в детстве приносил кружку кипяченой, когда она лягалась по ночам и потела. Не обнимал, но, пока пила, всматривался в нее долго, потом дул на лицо, остудить лоб. Было бы проще не жить у Вани на глазах, чтобы никто в Москве ее не знал, выстроить себя. Крупную интеллигентку в черном. Если вдуматься, у нее даже имени своего нет. Когда близняшек принесли крестить, выяснилось: Инна, по святцам, — мужское имя. Пришлось родителям согласиться на Иоанну и окончательно отправить детей по пути двойняшек, названных, словно щенки одного помета. Иоанн и Иоанна. Впрочем, Иоанной Инна собиралась воспользоваться лишь в случае отпевания.
Проезжая мимо кухни, уцепилась за икеевскую бессмертную скатерку, которой, едва въехали, задрапировала хозяйский столик с колоннами вместо ножек.
На лоб шмякнулась не то пуговица, не то значок. Подобрала, сунула за щеку. Во рту пластик. Ваня затормозил.
— Эй, плюнь сейчас же. Еще подавишься.
— Ачечеэто?
Пальцами разжал ей челюсти. В обслюнявленном блистере — монета. С пьяных глаз тяжелее всего было фокусироваться на цифрах. Достоинство не запомнила, но отчего-то показалось, там Ежик в тумане. На черном фоне стоит, с узелком в горошек. Трава седая кругом, кусты белесые.
Инна всхлипнула, вспомнив, как по дороге приставала к таксисту, а тот отвечал не оборачиваясь: «Уважаемая, вам надо отдохнуть». Потом будил ее, распахнув дверь и толкая в плечо: «Уважаемая, приехали». Оценила, что таксист мелкий ростом, и ножки в узкой джинсе как глиняные, — отпустило. Силясь не качаться и галсируя, обогнула шлагбаум и проплыла не в тот корпус. Мужик с собакой (оба чистенькие, внимательные) спросил, куда ей надо, указал на следующий дом в ряду. Инна с Ваней снимали второй месяц, но автопилот не выработался. Та дворняжка со взглядом старого завуча эдак обернулась и покачала головой.
Инна косолапила, загребала снеговую кашу, норовя упасть. Включила фонарик на телефоне. Вдруг кинулась хлопать по карманам и копаться в сумке: айфон! в такси теперь остался! да чтоб тебя! Повернулась к шлагбауму, за которым давно скрылась машина, рванула вдогонку, причитая: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — и тут белая полоска соли, затвердевшая на ее сапогах, блеснула, покачнулась, и луч фонарика ударил в глаза. Рука вцепилась в телефон, будто он мог снова сбежать. Инна выдохнула: «Сука». Имея в виду соседскую дворнягу или любовь из песни («на рану, как со-о-ль»), героиню-само-искусство «Мечтателей», квартирную хозяйку или себя саму.
* * *
Проснулась от клеенчатого шелеста. За дверью спальни — кухня, обитель Вани. Даже не разбирал диван, помещался так. Теперь брат сидел за столом, листал чей-то альбом и рассматривал монету. Инна налила кофе, опустилась рядом. Здороваться по утрам было не принято, да еще в субботу.
— Вань, хорош шуршать.
— Смотри, какая монета прикольная.
— Игрушечная? — под блистером двуглавый орел и подпись «3 рубля».
Взяла на ладонь. Тяжелая. Приятный вес. И герб на черном фоне смотрится.
— Сама ты! Чистое серебро. Тридцать пять штук стоит.
Поперхнувшись, Инна перевернула монету. Вытряхнула из блистера. Так и есть — Ежик в тумане. Как четко запомнила эту морду, вытянутую, наивную, знакомую. Все точно в мультике Норштейна: и седые кусты, и густая тьма кругом.
— Вань, ты че, с ума сошел? В воскресенье хозяйке платить.
Буркнул вроде: «Разберем». Разберемся? Дальше Инна выслушала несуразицу. К брату в офис приезжал тренер личностного роста, начальство устроило им «Развитие с Зотовым». Знала Инна этого Зотова: десять тысяч подписчиков в блоге, так себе звезда. Тренер задал каждому написать двести мечт.
— На оценку?
— Да ты попробуй сядь. Там сначала выходит, что нужно, потом что не нужно, потом хрень вроде желтых подтяжек и говорящей собаки. А в конце…
Места ближе к двухсотому занимают истинные желания. Такой вот способ вычерпать себя словно колодец и посмотреть, что на дне. Глина? Жаба, корявая, как засохшая котлета? Сережки, которые еще мать обронила, поливая в жару огурцы? У Вани на донышке — деньги и мультики. На перекрестье при обсуждении с Зотовым нарисовался не Дисней, не Миядзаки, а сбербанковская юбилейная серия «Союзмультфильм». Серебряные трехрублевки с любимыми героями. Каждая стоит в десять тысяч раз выше номинала, да еще коэффициент редкости может иметь. Инна узнала, что профаны берут смеси, полируют монеты до блеска, а обрабатывать не стоит, за патину — надбавка. И много другой «нумизматики».
Брат решил собрать всю коллекцию «Союзмультфильм» и прямо на работе урвал Ежика в тумане у коллеги. Новичкам везет.
Ваня разгладил пустые ячейки в монетнице. Инна протянула руку. Отодвинулся. Едва заметный жест, словно про́пасть.
— Вань, помнишь мы альбом набили в детстве вкладышами жвачек Love is…
— Это инвестиция, они в цене подрастут: коллекция будет лям стоить.
Инна хмыкнула, подождала реакции, Ваня все смотрел на свою монетку:
— Лучше кота отвези на прививку, мать просила. Я в прошлый раз ездила с ним.
Отошла к холодильнику, открыла дверцу и смотрела. Кроме обезжиренной молочки — малиновое варенье, в банке густая коричнево-алая сладость с зернышками. Мать передала: весь дачный урожай машинкой закатывает. Руками такую крышку не свернуть, а консервного ножа нет. Покупать еду домой — задача Инны. Ваня оплачивал коммуналку. Она и не знала, как это делается: вроде бы надо показания со счетчиков снимать, отжимая дверцу короба, которая норовит прищемить пальцы. В коробе трубы уходят в никуда. Боялась, сама туда ухнет, пока будет записывать.
Пошла досыпать, легла. Двести мечт... Вспыхивала ровная брусчатка, платья со шлейфом (и, похоже, с утяжкой в талии), потом — та родительская дача с колодцем. Извертевшись, Инна вскочила, уселась за крошечный столик, впихнутый хозяйкой к окну: «Полноценное рабочее место!» Инна чувствовала себя переростком. Но взялась за дело. От усердия высунула язык, почесывала пробор карандашом, в голове покалывало и сверкало, но похмелье вялое. Не очень-то это много — две бутылки красного.
«Вафельница» — вот что она написала первым. Потом было: увидеть хвост кита; засыпать в полночь, чтобы вставать в восемь; стройные ноги; и, классика, — пожить на маяке. До двухсотой не дотянула, хватило половины. Полезли мечты: не опухать после слез, чтобы дать себе прореветься не только в пятницу вечером; не винить себя за одиночество; поговорить с дедом, который ждал их рождения и не дожил, но единственный из всей семьи хотел внучку. Спросить бы его, почему?
Мечтая, старательно избегала банальностей. Съехаться с тем самым или влюбиться в того самого, который бы кофе варил по утрам — фу. Сформулировать без мелодрамы. Начеркав-продырявив лист, выписала советское: жить общим домом с нормальным мужиком. И в конце, уже так, будто это чат и самое злобное-стыдное нужно скорее отправить наверх, закидать сообщениями, понеслось: сочинить музыку (ни слуха, ни голоса), посадить сад (ага, с аллергией и маникюром), завести скаковую лошадь (эээ, наверное, купить машину?). Нормальный мужик уходил все выше и выше, спугнутый цирковой фотосессией с питоном на шее, бахромчатым топом над крепким прессом с обязательно голым пупком. Парижа в списке не оказалось. Не было и секса, как в «Мечтателях», их студенческой безбашеннности, палатки из простыней посреди гостиной, куда те близнецы завлекли приезжего Мэтью. Не обнаружилось и их попытки уйти втроем красиво, надышавшись газом. Вспомнилось, что у Ежика в узелке — малиновое варенье.
* * *
За черным чехлом на колесиках Инна шла по двору как загипнотизированная. Мужчина в шапке петушком пружинил впереди и вдруг свернул в ее подъезд. У лифтов молчали. Пришел самый маленький-узкий. Сосед даже не обернулся, вошел и втащил чехол. Когда от дверей осталась щелочка, Инна закричала:
— Подождите!
Лифт, будто уже уехав, спикировал, распахнул двери: внутри мужчина утирал своей шапкой лоб.
— Влезу? — спросила Инна и влезла.
Два этажа проехали. Он держал чехол прижатым к груди, выглядывал из-за него, словно из-за дерева. Лицо загорелое, бородка аккуратная. Инна подбирала первую фразу: погода? Жаль, у него нет собаки, можно было бы спросить породу, кличку, возраст, как себя ведет. Мужчина смотрел на табло лифта, будто в электронной очереди.
— Это у вас сноуборд? — спросила Инна.
— Да.
Когда еще не съехали от родителей (и были деньги), она пыталась встать на доску в Красной Поляне. Сломала на детской, пологой горке руку. А по трассе одна девушка скатилась прямо в свадебном платье, другая — в купальнике. Ваня смотрел, да что там — все мужики застыли колышками. Было холодно, снег еще лежал, но солнце припекало. Инне нравилось, когда склон ратрачили, — волнистые голубые полосы, точно голова Снежной королевы, длинноволосая, важная. Все оборачивалась на эти «косы», а потом — мир вздрогнул, моргнул — полетела на спину, подставив сзади под себя ладоши. В итоге правая рука подвела, кость дала трещину, вместо гипса выдали черную лангету на липучках, тяжелую из-за металлических пластин. Левой рукой неудобнее всего было расчесываться…
— На Сахалине катался! — похвалился сосед. — Народу никого, прекрасно.
— Лететь только далеко.
— Зато трассы — и пухляк, и вельвет.
— Вельвет?
— Когда ратраком, такое, волнистое.
— А-а.
Протиснулся к выходу. Жил этажом ниже. Обернулся от дверей:
— Игорь.
— Инна.
Последним исчез хвост чехла. Двери сошлись и тут же разъехались.
— Не хотите кофе выпить? Думаю, джетлаг бы не словить по новой, — шапка петушок торчала у него из кармана. Удерживал дверь. Хотелось ответить: «Нет».
— Сегодня?
— Ну да, я разберу шмотки, и... Кафе внизу, там вроде норм.
Покивала, и двери закрылись. Телефонами не обменялись. В этом было взрослое: сразу назначили встречу, а не привет-как-дела.
Вани дома не было. На кухонном столе — его монетник. На первом листе в углу вставлен Ежик в тумане, остальные листы — пустые, легкие, неприятно липнущие друг к другу. Странное хобби. Впрочем, теперь можно эту тему в разговор вкинуть, поинтересничать. Сам Ваня не воспользуется. От мысли, что брат прямо сейчас сидит в кафешке с какой-то женщиной, перебирает ее пальцы, в горле запершило. Налила воды, нарочно капнула на обложку альбома, надеясь повредить кожзам. Ушла в спальню. Вернулась. Вытерла каплю, открыла альбом, вытащила Ежика, зажала в ладони. Серебро пахло свежо, морозно. Как же там было в мультике? Лошадь цвета тумана, которая в нем же могла и захлебнуться. Темные глаза, черненые грива и нос. Лучше бы ее нарисовали. Ежик — жалкий, вытянутый от любопытства, к страху своему принюхивается. На Ваню похож. На Инну?
* * *
В кафе были зеленые стены и высокие потолки. Круглые интимные столики, пледы на стульях, мелом по грифельным доскам — меню. Жженый запах бургера только что с гриля. Обычно здесь пахло дрожжами, ванилью. Кивнула официантке за стойкой, та сонная — народу нет. В углу, склонившись над тарелкой, одолевал бургер Игорь. Бросив недоеденный краешек, из которого горчица показала желтушный язык, утер руки ворохом салфеток, встал.
Инна хотела бы на диване расположиться, стул под ней всегда поскрипывал и мельчал, но плюхнуться рядом с Игорем, как с Ваней, да еще бургер догрызть — нет уж. Сосед предложил поесть — отказалась. Выпить? Пока несли бокал красного сухого, заметила на столе листовку про Узбекистан. Фон голубой, точно в бассейне. Мечети, лепешки, женщины с голыми животами и бахромчатыми топами, пустопорожнее: «Познавательно, увлекательно, незабываемо». Игорь ничего не сказал про эту рекламу, будто ее тут не было. На кухне грохнули тарелку, выматерились, оборвав окончание.
Перестраиваясь на московское время, он пил матчу. И обои в кафе матчевого цвета.
— А я монеты собираю! — выпалила Инна. — Знаете, такие, в блистерах.
— Что?
— Редкие, с мультиками. Серебряные.
— Покажешь?
Еще глоток матчи. Было в его лице что-то пресное. Будто поел и смотрит видео. Светлая бородка казалась зеленоватой.
В «Мечтателях» героиня приковала себя к воротам кинотеатра и попросила прохожего вытащить сигарету, прилипшую к ее губе. То была бутафорская цепь. И она могла сама, но эффект не тот. Ваня тоже мог отчебучить. Однажды Инна застала брата за фотосессией. Усадил кота на подоконник, надел ему галстук-бабочку, крошечную, где только взял? — кыскал и примеривался камерой.
— Что-то смешное?
— Да не, вспомнила, как брат кота фотографировал. В ветеринарке сказали: паспорт без фото недействителен и не будут прививку ставить. Так он послал их лесом, устроил коту фотосессию, распечатал, вклеил.
В прошлом году Инна притащила кота на прививку с этим паспортом, а там та фотография в бабочке. Вся ветеринарка угорала над ними.
— Ну да, рассказываю, не смешно выходит.
Игорь завел про Южно-Сахалинск: там солнце, а над Москвой висит всю зиму туман-не-туман. Они с друзьями снимали домик недалеко от каталки, потом пили, ходили в баню.
— Трасса одна, «Расческа» называется.
— И что там?
— Да, думал, поломаюсь, но ничего. Рекомендую, в общем.
— Расческу?
— Сахалин, — положил руку поверх ее.
Кисть у него красноватая, сухая, с зазубринами, мужская, в общем. Глаза серые. Обычные. Обычный.
— Пойдем к тебе? — захотелось еще раз начать.
— У меня шмотки потные по всей квартире.
— Неважно.
Тот самый узкий лифт вез их на двадцать третий этаж. Тогда, через сноуборд в чехле, они стояли ближе.
Игорь смотрел на нее как на мультик, ожидая, что и дальше его удивят. Она следила за табло, где загорались цифра со стрелкой. На двадцать втором лифт остановился. Если бы там Ваня, она бы вдруг сошла. Но площадка пустая, лифт, вздохнув, потащил их дальше.
Прихожая знакомая, однушка типовая. Ремонт от застройщика: кто покупал под сдачу, особенно не вкладывались.
— Я прямо под тобой живу, получается, — хотелось отвлечь его и красиво разуться. Не вышло. — Снимаешь?
— Своя. Тебе кофе?
В серых носках, которые стоило бы поддернуть, Игорь проскользил на кухню. Откуда, Инна знала, дверь ведет только в спальню. Но дома она всегда считала, что это лишь смежные комнаты. Здесь дивана на кухне не было, только барная стойка с высокими стульями, голые стены, два ряда шкафов, холодильник. На полу кавычками лыжные штаны, наколенники, шлем, перчатки. Доска с розово-зелено-белым стояла, прислоненная к шкафу, крепления наружу, ботинки рядом. Казалось, снаряга только что бродила по этой комнате, заводила разговоры и вдруг, вспугнутая Инной, замерла.
Капсульная кофемашина щелкала, наливая кофе. Инна забралась на стул. Игорь поставил перед ней чашку. На стойке — хотя бы мандаринка, в руках повертеть. Словно ту монету с Ежиком. «Я в реке, пускай река сама несет меня», — и потом рыба какая-то поволокла Ежика по течению? Была ли рыба? Странный все-таки Норштейн мультипликатор, у них в арт-пространстве крутили все его работы подряд — два часа общего времени. Сразу трое коллег на завтра больничные взяли.
На ее плечи сзади легли руки Игоря.
— Ты мне еще в лифте понравилась. Люблю, когда есть за что подержаться. Почему мы раньше не встречались?
Отхлебнула кофе, обожгла язык и соскочила на пол.
— Скажи… ты нормальный мужик?
— В смысле?
— Ты слышал.
Соорудила взгляд специально для него, ей не свойственный. Такой, бархатный.
— Слушай, если ты не хочешь, то не надо. Я спать лягу, чет устал.
Шутит?
Нет.
И тут Инну укололо не то злостью, не то желанием. Прошла к ему, отшвырнув с дороги лыжные штаны. Целуя, ощущала мягкость бороды, и что у нее некстати треснула губа, и вкус матчи. Он все делал молча и приятно. Пальцы уверенные, дыхание ровное. На груди его руки чуть задержались, взвесили. Кивнула на приоткрытую дверь, потянула Игоря за собой. За дверью темно и, может, там все же ее спальня?
Кровать сторожит единственная подушка. Казалось, сядь Инна — хватит за задницу.
— У тебя второй подушки нету?
— А ты с ночевкой?
Сбросила подушку на пол, развалилась на одеяле, смотрела, как он возится со своим ремнем. Торс у него: ни пресса, ни живота, ни торчащих, (Ваниных) ребер. Гладкое тело, ровнорельефное, точно у большой куклы. Вдруг он упал рядом на спину, продолжил ковыряться с ширинкой.
— Ты без меня, что ли, справишься?
— Молния, блин. Трусы в собачке застряли.
Инну разобрал смех. До слез, до фырканья: плевать, что туши и стрелкам — каюк, она с удовольствием кулаками терла глаза. Осеклась — Игорь возился с ширинкой, даже не хмыкнув.
Встала с постели. Приминая его влажные шмотки, прошла в прихожую, сунула ноги в сапоги, взяла куртку и ушла.
* * *
Она тыкала в замок своей квартиры ключом, снова расхохотавшись. Ввалилась:
— Вань! Это капец, такой смешной чувак!
Споткнулась о желтые ботинки, такие же тимберленды, как у Вани, но уж больно маленькие. Не разуваясь заглянула в кухню. Девушка за столом спиной ко входу что-то там рассматривает на скатерти, а Ваня светит ей фонариком. Махнул рукой: мол, тсс.
— Здрасте!
— Инна, погуляй пока, дай мы дело сделаем.
«Ваня! — хотелось крикнуть. — Ваня-я-я». За окном рассыпались фонари. Сквозняк дунул ей в лицо. Остудил лоб. Выпрямилась:
— Дело?
Девушка обернулась — лохматое соломенное каре, будто она кучерявые волосы выпрямила и теперь они аж стоят от изобилия. Синие глазищи, большие, какие-то треугольные. Девушка кивнула, волосы чуть откинула от лица, а все щеки у нее в прыщах. Инна успокоилась. И все-таки Ваня смотрел на гостью иначе. С ожиданием.
Отодвинув стул, Инна уселась рядом. Девушка изучала монету-Ежика под лупой.
— Маха говорит, сам Норштейн расписался иголочкой на первом Ежике.
— И это она?
— Да я хэзэ, — пробурчала Маха. — Затерлось. Нумизматы долбанутые через одного. Вроде есть закорючка.
Инна не успела сострить, Ваня опередил, очень ласково:
— Маха тоже.
— Сплав другой был у той партии, — Маха сунула монету в рот, будто взвесила на языке, поцокала.
Тут в дверь забарабанили. Маха вздрогнула, сглотнула и схватилась за шею. Она моргала, краснела и кхекала, Ваня шлепал ее по спине, потом стянул ее со стула, приподнял, встряхнул. Ее белые носочки болтались над полом.
Инна кинулась вызывать скорую — телефона в сумке не было. Вошел Игорь:
— Я, это… Открыто чето. Ты у меня забыла…
— Набирай сто двенадцать! Она проглотила ежика!
Игорь замер. Сунул ей айфон в руку и, попятившись, споткнулся о порог. Выскочил на площадку.
Диктуя скорой адрес, уверяя, что: не пили, не шутят, нумизматы, — Инна вернулась на кухню. Маха — нос и рот размякли — уже сидит на Ванином диване. Брат рядом, гладит ее по спине. Монетка на полу. Инна подняла ее, подбросила, поймала, перевернула.
— Вань, орел?
Выпал Ежик.
К ночи подморозило, звезды и не думали спорить с городскими огнями, да еще внизу, у склада, замигало белесое «Храним ваши вещи! Храним ваши вещи!» Инна, стоя в прихожей, скроллила на экране вафельницы, похожие на раскрывшие рот чемоданы. Деньги за Ежика Маха перевела ей на карту. Инна докинула своих, оплатила аренду, а оставшиеся полторы тысячи Ваня не взял. Убежал провожать нумизматку, аж перчатки забыл. «На мечту», — донеслось из-за двери. Или, может: «Не приду»?
Свежие комментарии