Рассказ из дебютного сборника Анны Чухлебовой «Легкий способ завязать с сатанизмом»

Десять

Когда ты умер, мы остригли волосы. Смерть твоя, страшная, египетская, пришла неожиданно.

Смыла со сцены жизни, как дождичек в четверг. Мы вжались в бархатные кресла, зажмурили глаза, стиснули челюсти. Пытались не быть вслед за тобой — и не смогли. Десять твоих бывших жен, девять усталых тещ, трое слабых детей. Последние пара приятелей несут гроб у головы, у ног уже какие-то наемные. Черным космосом затянутый, бестобойный мир, горькая сирота, сирая безотцовщина — вот что без тебя стало. Впрочем, пока ты оставался с нами, было намного хуже.

Лисица моя, синица моя, да где там синица, журавль, конечно. На небе журавль. Я седьмая, после меня еще трое. С восьмой застала тебя в ванной, на заходящейся негодованием стиральной машинке.

— Сломайте мне еще! — сказала грозно, пока она соскальзывала, прикрывая грудь нестираным полотенцем.

Выпроводили как-то, сели на кухне. Поцеловала в левый глаз, затем в правый. На следующий день подали на развод. С восьмой все кончилось через месяц — забытый на тумбочке смартфон, третий размер девятой. С этой держались долго — много работала, командированная. Десятая, в духах и платьях, явилась к ней сама. Сначала скалилась, потом рыдала и грозила самоубийством. Она же и толкнула тебя в окно, собрав свои тщедушные силенки в грозовую ярость. Посадили, конечно. Вместо десятой с нами остриглась несбывшаяся одиннадцатая. Хорошая девка, до счастья голодная.

Жутче нее плакала только первая — женились молодые, пузатые, с двойней. Дети теперь подростки — мальчик бегает глазами по женам отца, в черном хороши, горе стройнит. Да где тебе там, детеныш, с таким-то маминым бычьим профилем. Слава богу, девочка пошла в отца. Хоть что-то в мире осталось ладное, фиалковое.

Все началось с буквы «ф», она моя любовь, а вовсе не ты. Фабула, фея, фарфор — бархатное фиолетовое фырчание, а не слова. Ладно уж, Фетисов, жаль, не Федор, фатальный мой фаворит. За завесой фатина ты далеко, а «ф» ближе некуда, на кончиках губ. Только выдохни, как тогда, на свадьбе, целуя тебя под ивой. Вдали от глаз невесты, моей лучшей подруги, шестой.

— Сдурела, Настя? Больной он, — говорила ей с само- го начала, а она все равно позвала дружкой.

Подумаешь, шестой брак в тридцать пять. Когда на небе полыхает любовь, ангелы падают, спалив крылья. Летят сквозь радугу, меняют конфигурацию аксессуаров на голове, обзаводятся штучками между ног. Седьмой брак в тридцать шесть, смерть в сорок. От платья я отказалась, уж больно тошно было помнить Настино. Но что уж теперь, свое горе несу, как самурай — честь. Позор смыт кровью, навеки. А веки у тебя были дивные, с прозрачными ресницами, хотя сам брюнет. Что-то неуловимо кроличье, красноглазое, беззащитное. Тебе бы расстреливать кого на краю рва сиплой осенью — было б нелепо и так красиво.

Вторая появилась с жутким скандалом. Верещали младенцы, рыдала первая, тесть-военный затеял разговор:

— Мало ли баб, а вот семья, дети — то дело.

— Ну ты знаешь весь этот мужицкий треп, — говорил Фетисов, отправляя в рот шоколадную конфету. — А я не могу больше, когда любовь прошла, просто не могу. Он ведь и военкоматом пугал, и морду грозил набить. Ну я зассал, конечно, а назад не сдал, нельзя назад было.

— И седьмой раз нельзя будет?

— Да не будет седьмого раза.

Проглотив конфету, Фетисов щурился от удовольствия. Отворачивался к окошку, встречал глазами метеорит окурка, щедрый звездопад от скучного соседа сверху. Кто б знал, что звезда упадет, загадала б желание. Так и «не будет» сбылось бы. Толкнула бы вниз, не дожидаясь десятой, — падал бы ярче всех.

Но виновна не я, и понурая вторая бредет рядом со мной сквозь выжженную кладбищенскую аллею.

— Мы ведь сами дети были, а тут еще эти маленькие. Такой мразью себя чувствовала, не могла в зеркало смотреть. Он умилялся сначала, только с совестливыми можно дело иметь, говорил. А потом мама увидела его с третьей на набережной. Кусают хот-дог по очереди, между ртов лук свисает, амуры в небе танцуют.

Что уж, милая, оправдываться, у нас все хороши. Четвертая вообще сестра третьей, спасибо, что не мама с дочкой.

— Удобно, с новой тещей не сживаться, — хохотал Фетисов.

Весь наш брак под моей грудью водили хороводы ледяные жабы — прошлые и будущие измены. Курила по пачке в день, когда могла, ревела. Выворачивала карманы, заглядывала в телефон, нюхала рубашки, голую шею нюхала, когда только приходил — нет, дорогой, не вынюхиваю, просто люблю твой запах. Когда чудилось неладное, закрывала глаза — ваниль-то от выпечки, конечно. Ты же так любишь сладкое, Фетисов. И потому черви сожрут тебя раньше, чем я перестану плакать.

По результатам года с четвертой забеременела пятая. Фетисов в таких случаях женится. Малыш получился неправильный и крикливый — в крошечном теле постоянно ворочалась боль.

— Полгода не спал, ни во сне, ни с женщиной, — вещал Фетисов, честный, как испарина на стакане с ледяным спиртом. — Держался как мог. А тут Настя, ты ж знаешь Настю.

Да никто никого не знает, любимый. Так, покажется разве, в башке предохранитель щелкнет, чтоб с ума не сойти. Была бы я шестой, седьмой бы стала она — это наверняка. К концу брака казалось, что на каждой из предшественниц была жената я. Первая училась лучше всех в группе, пока не забеременела. Вторая сносно пела под гитару, но Фетисов этого не выносил. Третья готовила кулебяку и часто возилась по дому. Четвертая любила мясо с кровью, но падала в обморок, если при ней прихлопнуть комара. Пятая спала в бигуди. Шестую умоляла при мне не обсуждать. Счастье было поймать тебя с восьмой — так встречает пулю лбом проигравшийся дворянин. Правда, стиральную машину пришлось продать — от ее звуков так стыдно хотелось удавиться. Девятая все похороны в телефоне — работа не ждет, понимать надо. Десятая готовится к конкурсу красоты среди зечек. Несбывшаяся одиннадцатая причитает у твоего креста на коленях.

А я просто пишу тебе письма, Фетисов, пока Филатов, мой новый муж, спит.

Подробнее о книге можно узнать на сайте издательства «Городец».