Где восторг? Почему полет Пересильд в космос не взволновал россиян

Полет и возвращение с орбиты первого киноэкипажа (Юлия Пересильд и Клим Шипенко) помогают лучше увидеть вовсе не космические, а вполне земные вещи. Например, бросается в глаза, что и телевидение, и обычные люди не умеют выражать эмоции. Восторг в данном случае вполне уместен — но где он? Вместо него — либо слащавость, либо казенный слог. Язык искренности на телеэкране словно заржавел. Поэтому медийного эффекта, сопоставимого с масштабом случившегося, не возникает

Для тех, кто еще не побывал в космосе, единственная пока возможность наблюдать за тем, что там происходит, — по телевизору или на ютубе.

По поводу первого космического киноэкипажа в наших медиа царит многоголосье. В каком-то смысле это хорошо — нет единообразия, как в советское время. Теперь, например, можно расслышать и голоса критиков — тех, кто говорит, что за «такие деньги», которые потрачены на полет, можно было сделать много важного и необходимого на Земле. В репортажах о возвращении киноэкипажа с МКС различим и язык тех, кто «отправляет и принимает из космоса», — язык служивых людей («посадка прошла эталонно, штатно, номинально»). Или язык экспертов по космосу: редкая возможность в наше время услышать по телевизору по-настоящему интеллигентную речь, за которой ощущается целая .

Телевидение хотело бы быть максимально искренним и душевным в такие дни — но ему тяжело даются эмоции. Здесь можно различить несколько языков. Например, язык победителей («День исторический! Можем кричать ура! Герои в наших сердцах»). Он перемежается языком милитаристским («Когда вернутся в строй актеры?» — интересуется телекорреспондент. Супруга космонавта, как замечает другой, «прикрывает тылы в третий раз»). «ЦУП работал в режиме двадцать четыре на семь» — бодро сообщает корреспондент с Байконура; это уже язык, скажем так, кассира супермаркета. Есть, наконец, слащавая мимимишность, которая подменяет отсутствие эмпатии. Постоянное мельтешение в кадре открыток, детских рисунков и плюшевых игрушек, и просьбы к родственникам космонавтов рассказать что-то очень личное («Самый волнительный момент какой?»). Родственники отделываются общими фразами (да разве и передашь словами все, что пережито). Подбежавшие первыми к Пересильд и Шипенко корреспонденты надеются, наконец, добыть сенсацию! Но те в ответ, устало: мол, наравне с радостью испытывают грусть, поскольку такое уже никогда не повторится, — и добавляют: «Штатно приземлились». А бывалый космонавт, который провел полгода на орбите, без обиняков отвечает, что, мол, больше всего сейчас хочется покоя. Корреспондент отскакивает в замешательстве, потому что сзади уже кричат: «Все отходим назад!» За кадром звучит постоянный «рокот космодрома» и музыка композитора Артемьева, чтобы это отсутствие эмпатии хоть как-то скрасить. Удивительное ощущение от с участниками полета: нужно было постараться превратить ее в скучное мероприятие. Один из последних вопросов участникам: «По какой земной еде вы скучали на орбите?»

Притом что в полете есть масса интересных деталей: например, при приземлении в спускаемом аппарате космонавтам ; но из обилия новой информации никак не получается извлечь, опять же, эмоции. Такое приключение — и при этом все слова казенные, блестящие как начищенные сапоги.

Почему? 

В прямом эфире язык официоза сталкивается с человеческой непосредственностью, спонтанностью. Люди, прилетевшие Оттуда, не могут притворяться, потому что, видимо, космос располагает к большей честности чувств. На Земле этого пока не понимают. Главное стилистическое отличие нашего полета от, скажем, американского, Брэнсона или Безоса: у нас ключевым, вездесущим словом является «контроль» («Все было под контролем, каждое действие киноэкипажа контролировалось, они были все время в наших объятьях», — комментируют с удовлетворением авторы проекта «Вызов»). Там, за океаном, технического контроля за миссией, возможно, не меньше, но все же в рассказах о космосе доминирует восторг (простой человеческий). Там после возвращения — почему бы и нет. 

Странный вывод — после полета: у нас как-то не умеют выражать восторг — даже там, где это важно. Словно бы не разработан язык искренности, словно он заржавел от бесчувствия. Нет языка счастливого человека, нет языка счастья. Потому что, вероятно, всех нас учили, наоборот, сдерживать, скрывать чувства и эмоции. Это общее отсутствие эмпатии сужает масштаб события, подрывает весь , в том числе и популяризацию космоса. Канон побеждает человека. Ритуал побеждает человека. Не дает людям отпраздновать победу.

Поэтому медийного эффекта, сопоставимого с масштабом случившегося, и не возникает. Как ни стараются. Возможно, просто еще не сложилась у нас такая культура. Ситуация принципиально изменилась: в космос теперь летают обычные люди, а не профессионалы, а риторика осталась прежняя. Это напоминает историю с художественными фильмами про космос, вышедшими у нас в 2010-е (): спецэффекты на месте, актеры отличные, а все равно ощущение, что кино снимали еще при Брежневе. Новый формат космических полетов требует, как ни странно, и создания другого языка. Вместе с новым открытием космоса придется, видимо, перепридумать и язык человеческих эмоций. Иначе мы так ничего и не почувствуем. 

Больше текстов о новых политике, культуре и обществе — в нашем телеграм-канале . Присоединяйтесь