В рамках фестиваля актуального российского кино «Маяк» социолог и кинокритик Анна Миронова поговорила с психотерапевтом и режиссёром Ириной Гросс о том, как частная терапевтическая практика превращается в авторское высказывание, почему зритель устал от развлечений и в чём заключается новая социальная функция кинематографа.
Вы стояли у истоков направления, которое сегодня принято называть терапевтическое кино. Ваш фильм «Душа со шрамом», отмеченный ещё в 2022 году на МосФильмФесте, основан на реальной истории клиента. Стимулом к созданию этого фильма изначально была именно терапевтическая задача?
Вполне. Это был эксперимент, в котором кино служило не искусству, а исцелению. Наша цель была не понравиться зрителю, а помочь конкретному человеку. Клиент не актёр, он играет себя, проживая собственную травму в созданной для него кинематографической реальности. Она помогает выстраивать метафоры, которые отражают его внутренний ландшафт. В «Душе со шрамом» мы работали со страхом брошенности, страхом состоятельного человека оказаться ненужным собственным детям. Мы поместили его в метафорический хоспис, где его бессознательное, подключённое к некому аппарату, привело к брошенной старухе. Ухаживая за ней, он ухаживал за собственной уязвимостью.
Это точечная работа с конкретной психикой. Но может ли такое кино, рождённое в кабинете психолога, найти отклик у широкой аудитории?
Это и есть главный вызов. Я как психотерапевт понимаю, как создать терапевтическую реальность в кабинете. Но чтобы транслировать её на язык кинематографа, пришлось осваивать профессии режиссёра, сценариста, продюсера. Искусство здесь — в подборе точных, ёмких метафор, которые, будучи сверхличными для героя, оказываются архетипичными для зрителя. Сейчас мы движемся к тому, чтобы соединить эти задачи: исцеление клиента и эстетическое высказывание.
Кинотерапия как метод обсуждения фильмов существует давно. В чём радикальное отличие вашего подхода?
В том, что мы не обсуждаем готовое кино, а создаём его как инструмент терапии. Это трудоёмко и дорого — фактически, производить кино для одного человека. Но время догнало эксперимент. Сегодня психолог в кинозале никого не удивляет, а фильмы, которые мы называем терапевтическими, берут главные призы. Взгляните на фильм «Здесь был Юра», режиссёра Сергея Малкина (фильм, получивший гран-при фестиваля «Маяк» — Прим. ред.), — это чистая терапия, он учит любви. А что такое терапия, как не процесс, который помогает меньше бояться жизни и больше быть собой? Фильмы, усиливающие в нас чувство любви, и становятся терапевтичными.
Такие исцеляющие фильмы сегодня всё чаще относят к «кино социального воздействия» или «социально преобразующему кино». На ваш взгляд, в чём разница между таким импакт-кино и терапевтическим?
В фокусе внимания. Социальное кино поднимает вопросы жизни в социуме: инклюзия, поддержка уязвимых групп, правила общежития. Терапевтическое — обращается к универсальным, базовым проблемам каждого человека: отношения с родителями, поиск себя, любовь, потери. Но это деление условно. Человек — существо социальное, и его внутренние демоны напрямую влияют на то, как он выстраивает связи с миром. В конечном счёте, и то, и другое — о создании пространства эмпатии.
Как можно измерить этот терапевтический эффект? Существует ли формула?
(смеётся): Формулы для души не существует. Есть косвенные признаки. Например, эмоциональная реакция в зале. Если люди плачут, а по окончании фильма испытывают катарсис, облегчение — это первый признак. Второй — личная, прожитая автором история. Третий — ремесло, умение эмоционально присоединить зрителя к герою. И ключевой — это любящий, а не осуждающий взгляд создателей. Если авторы смотрят на своих героев с любовью, без жёстких оценок, они создают то самое исцеляющее пространство.
Какие темы сегодня кажутся вам наиболее актуальными для такого нового «терапевтичного» кино?
Сегодня мы наконец-то научились говорить о том, что раньше было табуировано. Как верно заметил актёр Андрей Смирнов, отсмотревший всю программу фестиваля «Маяк»: «Мы живём в уникальное время: сегодня мы можем говорить о потере детей, о людях с ограниченными возможностями, раньше нам такие темы и не снились». Мы снимаем социальные маски, показывая, что горе и кризис — часть жизни, а не постыдный провал. Особенно важным мне видится женское кино. Время требует рассказов о женской солидарности, а не конкуренции. О том, как женщины, оставшиеся одни — вдовы, разведённые — могут поддерживать друг друга. Наш новый сценарий терапевтического фильма «Злые и нежные» как раз об этом: о группе женщин, которые в совместном путешествии не находят волшебный источник, а создают его сами — из взаимной поддержки и принятия.
Не кажется ли вам, что сложность современного кино требует неких «аннотаций» — например, последующих обсуждений, которые становятся необходимой частью произведения?
Безусловно. Я считаю, что искусство — это не объект, а человек и его восприятие. Кинотерапия, которую мы проводим в кинотеатрах, как раз и есть такая «аннотация», ключ, который помогает зрителю пройти через сложный смысловой лабиринт и не утонуть. Многие признаются: «Один я бы это не посмотрел». Совместный просмотр и последующее обсуждение снимают страх, делают сложную тему доступной для проживания. Это образовательная и социальная функция в чистом виде: мы учимся не бояться жизни во всём её многообразии.
По признанию многих участников, фестиваль «Маяк» сам по себе стал тоже таким терапевтическим опытом. Жаль, что для очень незначительной пока аудитории — всё же «Маяк» пока остаётся сугубо индустриальным событием, и не все его фильмы смогут дойти до широкого зрителя. Как вы считаете, есть ли потенциал у такого «терапевтичного» авторского кино стать более массовым и зрительским?
Я думаю, да. Тот факт, что крупные платформы приезжают на фестиваль авторского кино в поисках режиссёров, говорит о многом. Зритель устал от чистого эскапизма, от развлекательного кино. Он готов к разговору по душам, он ищет столкновения с реальностью, а не бегства от неё. То «терапевтичное» авторское кино, которое было на фестивале и которое всё больше будем видеть в прокате и на онлайн-площадках, и есть такое столкновение. И этот запрос свидетельствует о важном: мы эволюционируем в сторону большей чуткости, меньшего страха и большей любви. Это устойчивая уже тенденция. «Фарш», как говорится, не провернуть обратно.
Свежие комментарии