27 марта в российский прокат выходит фильм Кирилла Султанова «Наступит лето». Автор «Сноба» Егор Спесивцев поговорил с актером Кириллом Кяро, сыгравшим одну из главных ролей, об этом проекте, «Оскаре», фильмах Ларса фон Триера, лучших триллерах и навязчивых снах.
Мы с вами несколько раз переносили этот разговор, поэтому мой первый вопрос про «Оскар» протух, но я его всего равно задам. Как вам результаты?
В ночь «Оскара» у меня утром была смена, поэтому посмотреть я никак не мог. Потом уже видел какие-то отрывки. Я, конечно, болел за «Анору» — и реально интересно получилось, что она собрала столько «Оскаров». Это прямо крутая победа. Хотя среди представленных были фильмы, которые мне понравились точно не меньше.
Это вы про «Конклав» или про «Бруталиста»?
Мне понравился «Бруталист». Конечно, его с «Анорой» очень сложно сравнивать, потому что совершенно другое кино. Хотя это и историческая картина, она, мне кажется, очень современная — про сегодняшний день. Мне показалось, что там очень точно переданы отношения Европы и Америки, которые мы можем видеть сегодня.
«Конклав» был очень предсказуемым. Я с самого начала понимал, что этот новый, неизвестный кардинал станет новым папой. Но там есть мощная сцена, когда герой Рэйфа Файнса выходит голосовать за себя и случается этот взрыв. Вот это сильный момент. Ты вместе с ним не понимаешь, что это было: рука Господня или теракт? Или все совпало? Это получилось интересно. А вы что думаете? Как вам «Конклав»?
Предсказуемо, конечно. Но я думал, что выиграет он. Разговорная драма, католичество, финал понятного характера — все это намекало на статуэтку.
Мы недавно разговаривали с одним режиссером об «Оскаре». Про «Анору» и «Бруталиста». И этому режиссеру тоже понравился «Бруталист». Но в какой-то момент мы поняли, что для американцев там просто нет ничего нового. Мы со стороны смотрим — и нам эта история кажется очень актуальной, с нашей перспективы.
Американцы отмечают, что это красиво снято, хорошо сыграно, но на этом все. С «Анорой» наоборот: нам вроде бы все понятно, а для них это откровение. Нам кажется: а что в этой истории такого? Ну, разрушенная американская мечта. И что?
Вас, кстати, порадовала победа Броуди? Я болел за Шаламе и обломался. Мне до сих пор кажется, что Броуди в «Пианисте» играл плюс-минус то же самое.
Но в «Бруталисте» же были и другие интересные роли. Взять хотя бы его антагониста, миллионера-американца в исполнении Гая Пирса. Роль жены тоже очень хорошая. Ее тоже, мне кажется, можно было отметить. Почему-то они ставили в основном на Броуди. И правильно ставили, он награду получил. Хотя, конечно, он что-то подобное уже играл в «Пианисте». Но там было пострашнее и, мне кажется, пожестче это все. Я еще хотел посмотреть этот фильм с Калкиным. Говорят, у него почти главная роль, большая, и почему они его номинировали как «актера второго плана» — непонятно.
Отойдем немного от «Оскара». Вы помните свое самое значительное впечатление от кино? Когда вы поняли, что смотрите что-то исключительное.
Для меня — «Рассекая волны» Ларса фон Триера. Это было в 1996 или 1997 году. Я его посмотрел в Киноцентре на Красной Пресне. И в зале тогда было специальное, отдельное место для переводчика — с пюпитром прямо, женщина переводила. И это был очень крутой перевод. Очень точно подмеченные шутки. По крайней мере, мне так казалось. Я не знаю, было ли так на самом деле. Мне казалось, что суперперевод.
Триер разделил этот фильм на части — они с такими перерывами идут, музыкальными паузами. Бывают паузы по 20 секунд, по 30 секунд. А самая большая — перед эпилогом, когда Бесс умерла. И мы не знаем, что там вообще может быть. Чтобы воспринять эпилог, зритель должен как-то пережить это, продвинуться дальше. То есть быть готовым дальше воспринимать. Он все равно надеется на какое-то чудо.
И это чудо реально происходит. Помните, когда мы вдруг видим Яна, который уже начинает ходить. Раньше он был парализован полностью, а теперь уже встал на ноги. И эти колокола — мы понимаем, что она где-то там, в небесах, и все хорошо с ней. Это было, конечно, самое потрясающее впечатление. Не только у меня — у всего зала.
Как правило, когда сеанс заканчивается и идут титры, большинство людей встает и уходит. А тут весь зал сидел и смотрел титры. Надо отдать должное Триеру: титры он тоже сделал очень трогательные. Там были какие-то кадры из жизни Яна и Бесс. Половина зала плакала. И все продолжали сидеть в зале, даже когда включили свет. После этого фильма я влюбился в его творчество — и почти все у него пересмотрел.
«Рассекая волны» — ваш любимый фильм Триера?
Наверное, нет. Дальше был «Догвилль» — и вот это была вершина. Опять же, сложно сказать, что это мой любимый его фильм. Я помню, что долго за него не садился, потому что он был суперпопулярным, наглым таким. Из-за того, что Триер снял его в павильоне, мне казалось, что это будет какой-то театр — а зачем мне смотреть театр?
Я кино хочу смотреть. Тем более он же провозглашал свою «Догму», а тут все наоборот: без «живого» света, без камеры «живой» — все предельно условно. У меня реально был внутренний протест. Так продолжалось, пока я не оказался в общежитии Высших режиссерских курсов на Галушкина. Ребята там устроили показ «Догвилля». Я сел, посмотрел его запоем — и снова испытал катарсис, как с «Рассекая волны». При всей условности этих расчерченных декораций, я верил во все. И эти обстоятельства. Я опять повелся на его жуткую манипуляцию: в конце фильма мне тоже хотелось уничтожить эту деревню. Помните, когда у нее отец спрашивает: «Что ты хочешь, чтобы мы сделали?» И ты ждешь, что она скажет: «Давай простим их. Поехали отсюда. Пусть живут себе, с Богом». А она говорит: «Сжечь всех людей».
И ты получаешь какое-то сумасшедшее удовольствие. Как будто это за тебя сейчас отомстят. В этот момент ты сам превращаешься в еще одного жителя деревни. Потому что ты тоже поверил, что она святая. Ты повелся на эту манипуляцию, как на них велись жители деревни, которые ее сначала боготворили, потом проклинали, забивали и насиловали. А потом я еще и понял, почему он сделал это в павильоне.
Почему?
Если вы помните, там есть сцена, когда герой Скарсгарда насилует героиню Николь Кидман. И Триер это обставляет так, как будто сейчас что-то должно произойти. Разверзнется небо, и за нее прямо сейчас отомстят, потому что она же святая вообще. И Триер нам показывает, как ее насилуют, а потом камера поднимается — и мы видим все эти дворы, как дети продолжают играть, женщины занимаются хозяйством.
То есть вообще ничего не меняется, все остается как было. И для этого кадра ему нужно было убрать все стены: чтобы мы смогли увидеть эту несправедливость. Я очень давно не видел этот фильм, но эту сцену я до сих пор помню очень отчетливо. Понятное дело, что не только ради нее все так обставлено, но этот момент важный.
В одном из ваших интервью я прочитал, что вы соглашаетесь работать с дебютантами, когда вам могут «на пальцах» убедительно объяснить, о чем фильм. Можете рассказать, как вам «на пальцах» объясняли «Наступит лето»?
Здесь была немножко другая история: мне просто прислали сценарий. Я посмотрел свою роль, мне она показалась достаточно внятной. Пообщался с Кириллом. Не помню, чтобы он мне что-то «на пальцах» объяснял. Но я до этого посмотрел его фильм «Май нулевого» — и мне он понравился. Я подумал, что «Наступит лето» — это неплохой заход на интересное высказывание. Тем более оказалось, что фильм будет черно-белым — и я сразу решил, что это хорошо. Есть уже какое-то решение, по крайней мере по части цветокоррекции. Диалоги тоже были очень хорошо прописаны — мне захотелось это сыграть. Больше всего мне нравилось, что я играю не следователя, как изначально заявляется, а водителя героя Марка Эйдельштейна.
То есть это водитель, который играет в следователя. И мне очень понравилась эта «игра в игру». Сперва она невинная, а потом оказывается серьезной и страшной.
Вас в фильме немного — так и было? Или что-то не вошло?
Одну сцену вырезали, да. Я вчера как раз смотрел фильм, и одной сцены там не было. Это небольшая сцена, мы там сидели в машине. Она доводила историю с Микитой до конца — объясняла чуть больше, куда, к чему он придет. Все остальное в фильм вошло. Некоторые моменты мы придумали на ходу. Например, зубную нить. Кариес у моего героя был с самого начала, но вместо зубной нити сначала была жвачка.
Какие у вас впечатления от «Наступит лето»? Чисто зрительские.
Мне показалось, что это достаточно интересно. У каждого из нас есть какой-то скелет в шкафу, о котором мы молчим. И в этом фильме ты можешь его найти. Герой Микиты Воронова сбежал в «новый мир» со своим скелетом и хотел поменять свою жизнь, а попал в еще большую зависимость, с которой он, как и другие ребята, не может «соскочить». Они находятся под мощным влиянием. Мне кажется, в этом есть какая-то параллель с сегодняшним миром. Мы тоже многое хотели бы поменять, но почему-то ничего не меняем, остаемся заложниками ситуации. И думаем: не преступники ли мы?
Я понимаю, о чем это может быть, но мне кажется, что такие истории нельзя рассказывать, когда за ними не стоит опыта. Иначе получается условное кино, которое ничем не наполнено. Тот же «Догвилль» держится на нерве. А здесь, как я это ощущаю, нерва нет. Убийство ничего не весит. Я этому фильму не верю.
Я понимаю, о чем ты говоришь. Мы действительно не понимаем, что происходит с жертвами. То ли она заснула, то ли это несчастный случай. Были ли на самом деле убийства? Это все очень условно, очень схематично. Я согласен. Это, действительно, такая «игра в триллер». Но, мне кажется, в этом можно усмотреть и плюс фильма.
Микита вчера хорошо сказал на премьере, что это все притча. Или сон. Может быть, главному герою все это просто приснилось? Поэтому все так неконкретно. В этом, да, есть недостаток, но я допускаю, что Кирилл специально допустил эту условность.
В каком-то интервью, когда фильм сравнили с «Преступлением и наказанием», Кирилл поддержал эту аналогию. Вы согласны с таким сравнением? Мне показалось, что в фильме как раз очень не хватает психологизма: у этой истории есть простой и понятный скелет, но «мяса» на нем нет. У Достоевского — есть.
Я думаю, Кирилл просто поддержал мысль интервьюера. Он говорил о том, что Микита, как и Раскольников, тоже пытался уйти от преступления, но стал его соучастником. И в финале он приходит к матери одной из жертв, пытается раскаяться, признать свою вину. А она начинает его прощать, молиться за него перед Богом.
То есть это все тоже история «преступления» и, ну, не «наказания», но «раскаяния». Кстати, в сценарии этого эпилога не было — его, мне кажется, добавили как раз для того, чтобы избавиться немного от этой «схематичности», о которой ты говоришь.
У вас есть любимый триллер?
Наверное, «Семь» Финчера. Он мне кажется прямо эталонным.
А «Игра»? Мотив очень похожий — тоже триллер «понарошку».
Да, «Игра» шикарная. Подарок на день рождения, когда миллиардер превращается в бомжа и теряет все. Это круто, правда. Еще мне нравятся «Отступники» Скорсезе. Думаю, его можно назвать триллером. «Игра» — это вообще сумасшедший фильм. Но в последнее время у меня с триллерами не очень. Я смотрел «Довод» Нолана, и мне он не особо понравился — слишком перегружен этой игрой со временем. Меня просто утомило смотреть, как идут эти бои задом наперед. Как-то я не проникся.
У меня так с «Наступит лето». Мне понравилось, как обставлен побег в Москву, это черно-белое метро, как из «Сердца бумеранг». А потом начался сюжет. Мне кажется, без всей этой «игровой» истории могло получиться интереснее.
Там интересная травма у главного героя, это правда. И у второго героя, которого играет Марк, она примерно такая же. Про него очень мало понятно: он вроде бы был сильно обделен, непонятно, что произошло с его матерью. Убил он ее или нет? Непонятно, откуда у него деньги. Кто его отец? Где он? То есть очень много тайн. Ты понимаешь, что у героя есть какой-то мощный бэкграунд, какая-то «биполярка».
И все равно непонятно, почему он так нуждается в этой компании, зачем ему проверять их верность. Это взаправду — или он постоянно «обновляет» друзей?
С моим героем такая же история: насколько давно я с Марком? В какой-то момент я даже думал: «Может быть, я вообще его отец?» А зачем нужны все эти убийства? В общем, очень много вопросов из этой истории вытекает. Я думаю, что Кирилл именно этого и хотел — чтобы фильм сбивал с толку. Как герой Микиты сбит с толку, когда он убегает из своей «старой жизни», бежит от преступления и приходит к еще одному. И ему приходится справляться с этим выбором. Он как бы перестает бежать.
Еще мне запомнились диалоги с Тиной — девушкой, которая живет у Микиты дома. Когда она спрашивает: «Ты не сделал ничего плохого?» Он отвечает: «Я ничего плохого не сделал». И она говорит: «Если сделал, то обязательно мне скажи».
А не было ощущения, что это карикатурно сделано? Буквально мем про «девушку из инди-фильма»: такая аутичная нимфа, которая банальные, «многозначительные» фразы говорит с придыханием. Я даже подумал, что это специально так сделано: просто герой себе придумал волшебную подружку.
Кстати, может быть. У него же там получается два мира: мир друзей, вот эта банда Марка, и домашний мир, в котором он живет после «работы». И там с ним, действительно, живет такая нимфа, божество какое-то, как он его себе представляет.
А потом ты в какой-то момент понимаешь, что ее и не было на самом деле. И ему, несмотря на ее вымышленность, приходится эту девушку потерять в реальности. Может быть, это действительно такая «лобовая» идея — я так на это не смотрел.
В «Наступит лето» вы работали с Марком Эйдельштейном. На фоне «Оскара» для «Аноры» много говорили про Юру Борисова, а работу Марка скорее игнорировали, хотя в «Аноре» он сделал явно не меньше. Вы как считаете?
Марк — очень талантливый артист, и у него все впереди. В «Наступит лето» у меня был всего один съемочный день, — не потому, что я такой дорогой артист, я снимался почти за бесплатно, — просто фильм в принципе снимали всего 17 дней. И даже за этот один съемочный день мы успели по-актерски сдружиться с ребятами. У нас было как минимум три больших сцены, где требовалась актерская химия. И хотя Марка я впервые увидел уже на площадке, мы очень легко стали с ним общаться.
Вообще все ребята, на мой взгляд, были очень глубоко в материале. Микита и Тина общаются с первого фильма «Май нулевого», они эту историю разрабатывали вместе. То есть Кирилл писал, советовался с ними, писал ее сразу «под них». И он сразу видел Марка в роли Дэна. Так что Марк, хотя он и появился позже, тоже соавтор этого фильма. Они же вообще все жили в этом доме: это был такой особняк в Подмосковье, откуда ребята вообще не уезжали. У меня было не так: я приехал утром, а вечером уехал и занялся другими делами.
А по поводу истории с «Анорой» — Марк, конечно, держится молодцом, но это действительно очень сложно. Там же не только Юра Борисов, но и главная женская роль у Майки Мэдисон. Поэтому внутри Марку, наверное, не так просто, но он справляется — наверное, понимая, что каждая победа — это общий успех. Понятно, что это все равно для него мощный разгон, и ему сейчас предложат интересные роли. В «Аноре» он прекрасно справился. И в «Наступит лето» у него одновременно очень похожая и совсем другая роль: она в ту же сторону, но здесьдругие «открытия».
Мы немного поговорили о снах — вам снятся навязчивые сны? Какие-то повторяющиеся, слегка изменяющиеся, но идущие по одному сценарию.
В детстве было много таких навязчивых страшных снов. Они разные были: иногда за мной гнался какой-то человек. Я помню, что мне даже снились какие-то бои — вплоть до ядерного взрыва. Видимо, уроки по гражданской обороне не проходили даром. И я пытался среди игрушек найти какое-то оружие. Но у меня было советское детство, и там все игрушки были непохожи на оружие. И я все равно искал какие-то похожие, клал их под подушку. Всегда очень радовался, когда уговаривал родителей купить какую-то новую игрушку — это означало, что сегодня ночью я смогу противостоять всем. Ко мне там постоянно в квартиру врывались, гнались за мной в поле.
Мне в детстве приснился сон, который я до сих пор помню. Он был про двойников — я об этом тропе тогда не знал, но уже, видимо, догадывался. Сюжет такой: мне года три, я сижу с мамой в комнате. Иду за игрушкой в другую комнату — там тоже сидит мама. И я понимаю, что «до» — это была не мама.
Очень интересный сон. Именно как сцена.
То есть ты чувствовал подмену мамы? Проверял, настоящая она или нет? Мне кажется, это очень понятно: мы же в детстве очень сильно зависим от родителей. У тебя наверняка были такие случаи, когда ты идешь, держишь за руку маму или папу, отвлекаешься — и берешь чью-то чужую руку. У меня так в детстве было: я шел с отцом, отец отвлекся, а я держу руку и понимаю, что это какой-то другой мужчина.
Про «другого мужчину» — вы же играете Палена в сериале про Павла Первого. Вот такой я придумал переход. Чем вас этот проект заинтересовал?
Павел, как вы знаете, неоднозначная личность. И его кончина тоже очень интересна: все знают, табакеркой по голове. Самый интересный фильм на эту тему, мне кажется, «Бедный, бедный Павел», где его сыграл Сухоруков. Мы пытались снять совершенно другое. На роль Павла взяли Дениса Власенко — по психофизике он очень сильно отличается от Сухорукова. У нас получилась история о том, как абсолютно нормальный человек благодаря обстоятельствам превращается в монстра. Это история его превращения, начиная с детства и вплоть до самого конца.
Вам хотелось сыграть цареубийцу?
Я не цареубийца.
А как бы вы это сформулировали?
Я один из тех, кто понял, что так дальше нельзя. Пален же не предал — он спровоцировал, чтобы другие так поступили во благо страны. Понимаете? Они же его на самом деле не хотели убивать. Точнее, мы не знаем, чего они хотели. Вроде бы собирались просто отлучить его от престола, чтобы поставить Александра. И мой герой занимается как раз этим: он понимает, что стране нужен новый император. Даже если при старом ты занимаешь прекрасные позиции во власти. Это во все времена интересная история: преступление во благо отчизны. Можно ли получить индульгенцию? И как вообще понять, правильно ты поступаешь или нет?
Взять того же Палена. Он своего добился, уговорил Александра. А потом его отлучили от двора. Слава Богу, что Александр его просто не уничтожил. Но Пален доживал жизнь в безвестности. Говорят, был сильно обижен этим обстоятельством. Если брать фильм «Бедный, бедный Павел», где Палена играет Олег Иванович Янковский, там история как раз об этом. Она про предательство во благо империи. У нас это только маленькая часть, потому что история про Павла. К моему большому сожалению.
«Бедный, бедный Павел» хорош как раз тем, что там есть взаимоотношения Павла и Палена. Была же гениальная сцена, ради которой Янковский, возможно, и согласился играть, где Павел спрашивает: «Вы знаете, что против меня готовят заговор?» И Пален отвечает: «Знаю. И я этот заговор возглавил». Павел спрашивает: «Как?» — «Я его возглавил, чтобы руководить заговором. Чтобы он не вышел из-под моего контроля». И дальше уже сцена «ва-банк»: «Вы можете отправить меня в Сибирь. Или казнить. Но тогда вы, может быть, не сможете следить за этим заговором. Или вы можете довериться мне».
Последний вопрос: мне кажется, что любой человек эмоционально застревает в каком-то периоде своей жизни. Событийно — нет, но способность воспринимать мир определенным образом, какая-то своя оптика складывается однажды и меняется уже незначительно. Вы можете определить какой-то период жизни, впечатление или событие, которое вас на этот «новый лад» перенастроило?
Много разных моментов. Например, когда я уехал из Таллина. Когда ушел в кино и понял, что больше не буду работать в театре. Эмоционально я, наверное, застрял в 2010-х. Это время моего подъема, надежд и свершений. Много интересных работ было в то время, большая компания друзей из моей артели актеров и режиссеров. Да и сам возраст мне больше всего нравился: 35–45 — самое то, баланс между активностью и осмыслением задач и всего сделанного.
Я надеялся, что дальше моя «оптика» будет меняться незначительно. Но, начиная с ковида, нас так понесло, столько раз перевернуло (и продолжает переворачивать), что становится страшно за эту «оптику». Как бы ее не разбить.
Понятно, что мир не стоит на месте, и перестраиваться, как вы говорите, на «новый лад» придется, но главное при этом не потерять то, что вложили в тебя твои учителя, родители, бабушки и дедушки. В общем, не потерять в себе человека.
Беседовал Егор Спесивцев
Свежие комментарии