Олег Нестеров о новом альбоме «Мегаполиса» — «С прочностью нитки»

4 апреля вышел новый альбом «Мегаполиса» — «С прочностью нитки». Автор «Сноба» и внимательный слушатель группы Егор Спесивцев поговорил с ее лидером Олегом Нестеровым о работе над пластинкой и новых песнях (очень подробно).

У «Мегаполиса» за последние 10 лет было много проектов: спектакль «Из жизни планет», Zerolines, который превратился в самостоятельную историю.

Как всегда у нас это устроено: мы закидываем невод и ждем, какая рыбка поймается — золотая или серебряная. Дальше эта рыбка сама нам говорит, как действовать. Не в наших силах золотой рыбке указывать, что нужно делать, а что не нужно. Когда мы невод вытащили, спустя 14 сессий интуитивной музыки, было принято решение, что мы хотим сделать следующий шаг. И это должен быть альбом.

Ясность была одним из главных критериев. И нам захотелось песен. Хотя мы, конечно, подозревали, что без композиций тоже не обойдемся. Все случилось летом 2022 года, больше чем через год после всех сейшенов, когда мы наконец расслышали то, что нам попало в руки. Согласно этой установке и двинулись.

Заходили в работу мы всем ансамблем: это я, Миша Габолаев и Дима Павлов. Это был такой костяк. Как известно, самые устойчивые табуретки имеют три ножки. Еще у нас был барабанщик Антон Дашкин, мы 10 лет играли вместе — «Из жизни планет» и «Ноябрь» были сделаны при его участии. С ним мы заходили, но вышли уже без него.

Это первый раз, когда «Мегаполис» встал на «три ножки»?

Думаю, да. Это первый такой момент. Хотя, когда-то у нас был гитарист Юра Маценов. Это тоже была табуретка на трех ножках, но его ножка была похожа на цветок. Он мог просто не приехать на студию.

Это тоже творческое решение.

Именно так. Еще Дима сказал: «Давайте возьмем одного прекрасного музыканта — Дениса Кудряшова». Он когда-то был гитаристом, а потом стал заниматься электроникой. И мы взяли еще и его. Хотя я уже давно не верю ни в какие клавиши в «Мегаполисе». Но Денис, тем не менее, попал в Святую святых — в таинственный мир, где мы садились в кружок и все вместе заходили в поток.

А для того чтобы в поток зайти, очень важно доверие — это же как прилюдно раздеться. И чтобы зайти в поток, ты иногда вынужден совершать обманные движения. Играть какие-то глупые вещи, произносить заклинания, а иногда даже уничтожать то «красивое», в чем есть великий шаблон. Ты себя ощущаешь как алкоголик, который в майке-алкоголичке ломает мебель — вот примерно такое состояние.

Чтобы все получилось, важно уже иметь за плечами подобный опыт. Денис был с нами впервые, но с первой же ноты каким-то таинственным образом включился. Он играл на каких-то аналоговых инструментах, на непонятной драм-машинке — и его присутствие было ощутимо. Оно придало нашему гитарному трио совершенно иной оттенок.

Когда мы говорили о старых альбомах «Мегаполиса», я вас обычно спрашивал о музыке, которую вы слушали, когда работали над каждой записью. Я догадываюсь, что сейчас никакой зависимости между тем, что слушали, и тем, что «впускали», нет и быть не может, но плейлистом все-таки поделитесь.

Первая составляющая — это академическая музыка. Это фортепианный концерт Моцарта по утрам. Григорий Соколов, играющий Гольдберг-вариации. И совершеннейшая дурь по вечерам: какой-то итальянский шансон конца 1950-х, оркестровая музыка и все остальное, что я скупал на блошиных рынках Европы. Выбор был, скажем, эмпирическим, случайным, но собралась целая фонотека — и под красное вино она очень хорошо заходила. И ты прав: это не имеет ничего общего с той музыкой, которую мы впускали, потому что она существует без нас, сама по себе.

Вообще мне страшно нравится современная академическая музыка. Вот просто на грани выживания. Хотя для некоторых она, возможно, покажется слишком сложной.

«Мегаполис» на новом альбоме стал сложнее?

Забегая вперед: это же сказка. Ну что в сказке может быть сложного? Сказка бывает грустная, бывает веселая, бывает и грустная, и веселая. А сложной она не бывает.

Треков же сперва было очень много?

Изначально мы с сейшенов отобрали 68 треков: нужно было оценить их, взять нужное и отбросить ненужное. Сессии у нас были с февраля по апрель 2021 года, а в декабре я засел и начал все это переслушивать, давать рабочие имена разным фрагментам. Когда эта работа была закончена, мы собрались на студии, чтобы все обсудить — это был май 2022 года. Тогда мы отобрали полуфинал — это порядка 36 треков. Миша был в ужасе: «Какие 36? Зачем нам 36? Куда столько?» Потом их осталось меньше.

Как вы эти треки отбирали?

С Димой мы взаимодействовали достаточно активно: я послушаю сессию, выведу четыре–пять номеров, мы обменяемся мнениями — что «было», что «не было». Миша перед самой нашей майской встречей послушал все от начала и до конца и сказал, что это полная ерунда. «Нам надо взять английского продюсера — это будет самый правильный ход». После этого я немножко расслабился: если все будет решать какой-то мифический английский продюсер, то я свою работу уже сделал.

Все эти 36 треков слушались в разном состоянии, в разной степени усталости — и в горе, и в радости. Одни были простоваты и в разработке не нуждались, другие не устраивали по каким-то другим причинам. Это сложно объяснить: на каком-то этапе материал начинает тобой руководить. Как у писателей: на 60-й странице происходит конфликт с текстом. А до этого текст гибкий, как череп у младенца: можно и так, и так.

Среди «отброшенных» треков много откровенно дурашливых — «Робот заблудился», песня про «алмазного короля» или «поросят в кибератаке». Я для себя ответил на вопрос, зачем они были нужны, но мне интересен ваш ответ.

Это часть процесса. Когда входишь в поток, важно не возбудить в себе сознательное намерение: «Сейчас войду и впущу через себя кучу прекрасной музыки». Если ты так себе сказал — ничего не выйдет. Интуиция не терпит сознательного намерения. Когда ты садишься играть в кружок — это все равно как ты садишься перед камерой: тебя фотографируют, и ты сразу делаешь «идеальное» (с твоей точки зрения) лицо. И здесь ты тоже делаешь «идеальное» лицо, играешь самую красивую, самую «правильную» музыку, которая до тебя была тысячекратно сыграна — и никому на свете не нужна.

Выводить себя из этого состояния можно двумя путями: либо попробовать эту музыку просто уничтожить — и тогда это выглядит как немецкий музыкальный авангард 1920-х годов, — либо «понизить градус», уйти в какую-то сущую глупость. Ведь в каждом из нас есть ребенок. А у меня еще и постмодернистский шлейф от прежних «мегаполисовских» времен. И это тоже спасало — и от глупости, и от авангарда.

А сейчас пришла идея сделать эти песни такими «героями на 15 минут». Когда-то давно мне в руки попал «гробик» Пригова. Пригов дал себе слово писать в день по стихотворению. Не все они были совершенны, поэтому он их рвал и в клочках бумаги запечатывал. Получался такой бумажный «гробик», который он подписывал: «435-й гробик отринутых стихов». Именно 435-й гробик лежит у меня дома.

И я подумал: отличная идея. Для наших песен тоже нужно сделать такие «гробики», чтобы они попрощались с миром. Они же такие отважные, истинные. Где-то дурацкие, где-то гомерически смешные, но многие из них — очень крепкие, от начала и до конца. Названия говорят сами за себя: «Рита и мотоциклист», «Робот заблудился», «Как две рыбы» или «Бездомный солдатик». В общем, с качеством там все в порядке.

Эти песни мы прилюдно выставляем в моем телеграм-канале — на сутки. Скачать их нельзя, переслать себе — тоже. Можно только послушать. Через 24 часа песня самоуничтожается раз и навсегда, но оставляет после себя какую-то память.

Поговорим о некоторых из «уничтоженных». Когда мы с вами зимой слушали «Бездомного солдатика», вы допускали, что ему на альбоме место может и найтись. Сегодня уже понятно, что «дома» он так и не нашел — а почему?

По музыкальной части это было вполне достойно. «Солдатик» едва не впрыгнул в тело альбома. Но на встрече в мае 2022 года, когда все высказывались, барабанщик Антон Дашкин вынес такое резюме: «Под эту композицию можно и в петлю полезть». Я очень чувствителен к таким вещам и подумал, что — нет, лучше обойтись без этого.

Впоследствии, когда мы с тобой встретились, я послушал этот трек впервые за два с половиной года и понял, что временной контекст многое изменил. На том уровне, что сегодня — это сегодня, вчера — это вчера, позавчера — это позавчера. То есть, если бы мы принимали решение сегодня, «солдатик» мог бы на альбом войти. Если честно, я даже знаю, где было бы его место. Но, увы: альбом существует без него.

Была еще песня «Три единицы» — тоже очень крепкая.

Мы ее рассматривали очень серьезно, старались довести до ума. Но в какой-то момент у нас возникло отчуждение. Материал сказал: «Слушайте, да не нужны вы мне». Понимаешь, Егор, если ты взял в гарем девушку — у вас должны быть встречи. Если ты взял и забыл — ты преступник. Это касается и коллекционеров гитар.

Если ты впустил материал и не сделал из этого номер — полноценный номер, опубликованный, который стал частью твоего альбома, ты вот этот самый коллекционер гитар или владелец гарема. А это не очень хорошо. Я думаю, если мы сознательно уничтожим все эти треки, они как бы переродятся и опять «взойдут» где-нибудь в Австралии или в Южной Африке — там, где для них найдется место.

Грубо говоря, это не ваше.

Это не наше, да. И нечего держать.

Мне показалось, что «С прочностью нитки» — альбом о смерти героя «Мегаполиса». Отсюда это витание в облаках в первых шести песнях: персонаж как бы отделяется от тела, подвисает в воздухе, пока в седьмом и восьмом треках не умирает совсем. Все, что после — история мира самого по себе. Насколько эта линия сознательно прописана в текстах? Или чистая интуиция?

То, что ты сказал, очень интересно. Я разделю твой вопрос на несколько. Что касается текстов — они все пришли в потоке, за редким исключением, когда я расшифровывал фонемы (но старался далеко от фонем не отходить). Как звучит — такое слово я в русском языке и искал. Потому что фонемы в песнях важнее смысла. Потоковые фонемы сами приводят тебя к словам, и смысл раскрывается. Поэтому здесь очень простой путь.

Что касается надмирности и наблюдения — важным было мое путешествие в Тибет осенью прошлого года. Там я услышал две фразы, которые и так знал, но не мог произнести: «К чему печалиться, если все еще можно поправить? К чему печалиться, если поправить ничего нельзя?» И еще одна: «Вечность — в промежутке того, что не вечно. Бесконечность — в промежутке конечного».

Идеальное состояние для меня (как, в принципе, для любого человека) — когда ты в критический момент отлетаешь и смотришь на себя сверху и чуть-чуть сбоку. От этого сразу становится дико весело и легко. Аварийный режим очень легко «переворачивает» людей — и так мы можем переживать какие-то испытания. Все тексты на этом альбоме такие: сверху и чуть-чуть сбоку. Но это с одной стороны.

С другой стороны, некоторые тексты абсолютно бытовые. Или я не прав?

Есть и такие. Но я их отношу или к «посмертным», или к тем, что вокруг смерти. Давайте тогда подробно о каждой песне и поговорим. Начиная с «Я ничей».

Поразительно, но это был второй по счету сейшн. Из первого сейшна было выбрано четыре музыкальных номера, но они не вышли даже в полуфинал. Первая рыбка клюнула как раз с «Я ничей». Когда я его услышал, мне стало понятно:

1. это что-то такое, чего у нас еще не было;
2. это явно один из концептуальных треков, вокруг которого будут вращаться все остальные.

Судьба у этого трека трагичная, потому что его никто не принял — из-за этого остинатного баса. Песня дико красивая, с сумасшедшим грувом. Но вроде бы как ничего не происходит. В голове-то у меня все происходит. Я примерно понимал, что и как должно быть, но, как рыба, молчал и не мог объяснить это своим коллегам. За этим треком мы охотились, как Фанни Каплан за Лениным.

И мы его подстрелили. Точно решили, что не допустим того, чтобы он стал частью альбома. Были попытки изменить гармонию, сделать из него сладкий новогодний номер. Но этот трек выстоял. Он выстоял и обрел себя в процессе нашего взаимодействия. В последующие три года мы туда записали метафизическую трубу — у нас же появился трубач Владик Цалер, который сыграл на флюгельгорне в конце песни «Перетекаем» на альбоме «Ноябрь». Теперь он стал членом нашего ансамбля. В сейшенах он не участвовал, просто дописал свою трубу, которая в «Я ничей» играет.

Я эту трубу называю «метафизическая Волга». «Волга» — это не река, а ГАЗ-21. Это была очень красивая машина, а еще у нее был очень красивый гудок. Люди моего поколения помнят и эту машину, и этот гудок. И вот Владик играет на своей трубе через гармонайзер такую метафизическую «Волгу». Метафизическая она потому, что дает сакральный второй план. По сути, своей трубой Владик эту песню спас.

Потом Дима в исходном сейшне нашел очень богатую музыкальную часть: с этого момента «Я ничей» стала и песней, и композицией. В начале альбома будет песня с коротким и ярким финалом, который как раз нашел Дима, где тоже звучит труба Владика Цалера. А длинная версия с моим текстом, таким постскриптумом, будет последним треком на альбоме — после его завершения, через паузу после «Твоего танца с флажками».

Раньше это были «скрытые треки»: они никак не обозначались, но если забывали выключить CD, он играл, играл — и через минут семь вдруг начинало звучать что-то такое, что заявлено не было. Поэтому «Я ничей» — это, с одной стороны, старт всему новому альбому, а с другой стороны — постскриптум к нему же.

А на виниле альбоме будет?

Будет. Но на виниле мы убираем 10 минут — точно не будет «Василькового прошлого» и «Твоего танца с флажками». Все остальное вроде бы останется, но это не точно.

Следующая песня — «С прочностью нитки».

В этой композиции — ключ ко всему. Как сейчас помню: шесть утра, я куда-то еду по Москве и в полусонном состоянии слушаю «срезанный» материал очередного сейшна. Когда доходит до этого фрагмента, я начинаю плакать. Это нечасто со мной происходит, но при прослушивании нашего материала такое бывало. В этот момент я понял, что главное солнце альбома определено. Отсюда и его название.

Это крайне бытовая история, в которой на самом деле нет ничего бытового. Потому что история — это не про двух людей, не про «он и она», хотя так и может показаться. Но она о другом: мы постоянно в своей жизни встречаем тех, с кем уже когда-то (не в этой жизни) очень плотно соотносились. И когда это очередная встреча — встречаться (да и расставаться) очень легко.

С одной стороны, эта песня звучит как церковный гимн: она вся про вечность и так и вьется, без конца и края. Взять ее в руки было практически невозможно. Там большую роль играет асимметрия. Бояться ее не нужно — все треки ABBA, например, сделаны на асимметрии, у них прямо был такой пунктик. Но здесь такая асимметрия, что взять ее в руки и переиграть вообще невозможно. Есть такие минималисты, которые играют на четырех фортепиано в унисон. Я был на таком концерте: слушается легко, а сыграть невозможно. «С прочностью нитки» — примерно то же самое.

Это явно одна из тех песен, которая от нас останется.

Трек номер три — «Колыбельная на конец света»

С одной стороны, это колыбельная, которая поется на ушко ребенку.

С другой стороны, есть зловещая приставка: «на конец света». В самой музыке, как и во многих номерах с этого альбома, присутствовало такое «остаточное намагничивание» — я так называю процесс, когда какие-то мысли и ощущения предвосхищают то, что случится через секунду, через день или через год. Когда мы послушали этот трек уже в современности, стало понятно, что это именно оно.

Там слышны какие-то странные интершумы. Это такая штука, которую можно увидеть в фильмах Тарковского, особенно в «Жертвоприношении». И в то же время это — колыбельная, спетая на ушко ребенку в понятной ситуации. Я взял всем известный текст, который знает любой ребенок, хотел сначала просто определить для себя ритмическую «рыбу», а потом понял, что это уже готовая основа — и немного дописал.

«Сто веков»

Бывает так, что смотришь на человека внимательно и, расфокусировав зрение, в его лице начинаешь видеть других людей — мужчин, женщин, стариков, детей. Иногда зверей. Иногда что-то еще. Так происходит не со всеми: это признак того, что вы встречаетесь не в первый раз и свидетельствует о богатом, скажем, духовном опыте.

«Сто веков» долго искала свой текст, но он с самого начала был зарыт в фонемы. С одной стороны, здесь есть неистовая сексуальность — опять же, это песня, спетая на ушко, но лежа с девушкой в постели. С другой — здесь ощущается, что встреча эта далеко не первая и далеко не последняя: «сто веков мы не виделись». Очевидно, что следующая встреча произойдет в ближайшее время, совсем скоро, через «сто веков». А может, и раньше.

Это очень простая песня — и мне очень важно, чтобы она не выглядела как песня, сыгранная со сцены. Там очень интимный бас, очень простая гитара. Нам важно было ее не замусорить, не привнести туда то, в чем эта песня не нуждалась. И, конечно, мне было важно не потерять эту сексуальность — и в тексте тоже. Здесь возникла дилемма: либо стопроцентно следовать фонемам, либо серьезно от них отойти и поставить текст со смыслом, который у меня достаточно быстро появился. Победила дружба — с перекосом в...

Сексуальность?

(смеется) Нет, в сторону смысла.

Понятно. «Как мышь приручу тебя»

Этот номер мне сразу понравился. Он дико нелепый, но в нем весь я. Я люблю цитировать это стихотворение по случаю.

Этот трек сам по себе выходил из предыдущего, он как бы является продолжением «Ста веков», это некая вторая часть. Конечно, никто из музыкантов к этому треку серьезно не относился, в поле зрения его не было. Но для меня он всегда существовал и всегда был любим: в итоге там ничего не переиграно и не перепето.

Это образец чистого потока. Единственное, что я немножко покуражился с сэмплами. И в этих сэмплах чего только нет. Я вспомнил свое бурное прошлое: на этом альбоме сэмплов получилось больше, чем на «Ноябре» — примерно на уровне «Супертанго».

Мне кажется, что у этого трека может быть очень хорошая концертная судьба. Я представляю, как наши зрители танцуют «пого»...

А только так они и делают.

(смеется) Да. И я произношу начало фразы, а зрители, по нашей общей договоренности, танцуя пого, докрикивают окончание этой фразы.

Попросим всех выучить к концерту. «Васильковое прошлое»

Изначально он назывался «Майский ветерок». Более чудовищное, дурацкое и отвратительное название придумать сложно. Потом к нему приросло название «Шесть стариков», потому что по фонемам там поется: «танцуют, танцуют шесть стариков». Но это как-то недалеко ушло от «Майского ветерка»: «Дорогие зрители, добро пожаловать в наш сумасшедший дом! И до свидания сразу, потому что вы явно к нам не войдете». Но у трека при этом был дикий, безумный потенциал.

Я положил на него глаз и убедил музыкантов, что следует его поиграть в режиме пересейшенов. Чтобы это произошло, я придумал текст, который тоже, в общем, во многом был основан на фонемах. Например, там сразу идет такая фонема, которая расшифровывается как: «В “Бекицере” кофе, под щекою стол». Я так и расшифровал.

А история простая: сентябрь 2022 года, девушки остались без парней — и вот «Васильковое прошлое». Это очень задорный трек, но настолько же трагичный. И все равно, как любая сказка, предполагает хороший и красивый финал. Я написал текст, мы взяли этот трек в руки и сразу поняли, как сказал наш барабанщик: «Ну, хит, да».

Вы мне зимой сказали, что это ваш первый трек в жанре k-pop.

Да, когда мы пытались записать туда серьезные барабаны, он уходил в какую-то совершенно ненужную сторону. В итоге Дима Павлов записал дорожку хета — очень точную, — и в этот момент я понял, что мы записали k-pop. Я никогда не слышал k-pop, но был в Корее, и так, по моему ощущению, он должен звучать. Потом кто-то еще мне сказал, что близко к этому звучит японский рок. Так что это и k-pop, и j-rock.

«На гибель русалки»

Я в Новой Зеландии, у меня долгий переезд, и я закидываю в наушники аудиосказку Андерсена «Русалочка». В детстве я ее, может быть, и читал, но я не девочка, у меня Русалочка не была в героях, да и современных диснеевских мультфильмов я не смотрел. Про эту историю я давным-давно ничего не помнил. Я надел наушники, прослушал от начала до конца эту сказку — и выписал целый ворох тезисов.

«Что вообще происходит? Почему она гибнет?» В потоке пришли слова: расшифровано было немножко, но это «немножко» было ключевое, чтобы проявить смысл текста.

Мой любимый трек — «Похитители снов».

Первый минорный трек в альбоме.

Как будто подул северный ветер или день сменился ночью. Если говорить о том, откуда он такой взялся — оттуда же, откуда у нас все берется: был какой-то исходный материал, который мы просто срезали и кое-что доиграли. Я наговорил текст — для меня было очевидно, что петь здесь совершенно не нужно. И текст, кстати, был из другого трека — это даже два текста, потому что про «похитителей» было в финале одной части, а про «светильник, что ночью отгонял тревогу» — уже из другого номера.

Если кто-то вдруг незнаком со мной как с гитаристом — пожалуйста, можете познакомиться. Тему с длинным дилэем в «Похитителях снов» играю я.

Для меня эта песня — точка входа и выхода из альбома одновременно. Очень похоже на сон — как будто уже в него проваливаешься, но еще не до конца.

И один и тот же текст звучал двумя разными способами — опережая и запаздывая. Это как раз подтверждает твои слова. Я взял вокал, совершенно безобразный, больной, тем тембром, который я у себя ненавижу, и героически воткнул его в эту песню. Потом было решено все-таки этот вокал близко не подпускать: я переговорил основной голос, но «фальшивая» дорожка, которая звучит на фоне, до какого-то момента сохранялась.

В конце концов убрали и ее.

Девятый трек — «Не успел»

Второе название — «Я отплачу тебе чем-то великим».

Это тоже остаточное намагничивание. Романс, спетый на эмбиент. Уже не апокалипсис, а постапокалипсис: одинокий голос, который витает над миром и тихо излагает, что чувствует. И этот трек мы отринули на достаточно раннем этапе.

С самого начала у нас было правило: «Рефлексии на этом альбоме не должно быть». Все, что угодно — только не рефлексия, столь характерная для интонации «Мегаполиса». Но где-то год назад я понял, что альбом не достает до дна. Здесь нужна серьезная амплитуда. И мы взяли этот трек — только доиграли трубу.

Я даже не переписывал вокал. Все получилось так, как было на самом деле.

«K&M»

Единственный «не мой» текст на альбоме, за исключением детского стихотворения в «Колыбельной», хотя альбому он принадлежит самым существенным образом. Я встретился с ним в горах: поэт Сергей Шестаков был там за пять или шесть лет до меня и подарил свою книжку женщине, которая нас по этим горам водила. А я уже знал Сергея Шестакова по его тексту из «Двух колыбельных» с альбома «Ноябрь».

Она рассказала, я заинтересовался. На следующий день она принесла книжку, и в этой книжке я увидел этот текст. Здесь надо сказать, что после пересейшна этот трек стал одним из фундаментальных: предполагалось, что для альбома он будет иметь ключевое значение. И музыканты мне сказали: «Мы прекращаем работу, пока не будет текста».

Это звучало как приговор.

Как сейчас помню, когда я первый раз спел этот текст под музыку: это был летний день, я дома взял самый простой микрофон, который был под рукой, и спел. Кстати, эта версия и вошла в альбом. Там есть удивление, такое чувство первой встречи — это как первая любовь, первый взгляд, который запоминается на всю жизнь.

Что значит «K&M»?

Пусть каждый сам себе ответит на этот вопрос: кто такие эти «К» и «М»? Маргарита и… кто-нибудь. Если быть честным, рабочее название этого музыкального фрагмента было «Колодец и маятник» — иногда Эдгар Аллан По тоже запрыгивает в лукошко.

Просто по настроению это было откуда-то оттуда.

У Шестакова это стихотворение никак не называется, и ни одну фразу, ни одно слово оттуда невозможно взять в заголовок. Потому что этот текст — небесный хоровод. Как «Где, цветы», например. И поэтому названия у трека долгое время не было, а на нашем внутреннем сленге он так и назывался — «Колодец и маятник».

И потом до меня дошло: пусть это будет «K&M». Все, кто этого не прочитал — счастливые люди. А те, кому мы все это сдали — простите нас, пожалуйста.

Мне «K&M» напомнил саундтрек к «Мертвецу» Джармуша. И «лес», и «свет» — все как будто оттуда. Только пистолета нет.

Пистолета нет. Это такая гобеленовая история на семь четвертей — размер нехарактерный для «Мегаполиса». За 38 лет — это первый трек в семи четвертях. Это такой старинный минуэтный шаг. И, если честно, я борюсь за этот шаг, чтобы мы не сделали из него на концерте рок-номер. Иначе можно надевать кепку и идти в никуда.

Следующий трек — «Возвращайся». В одной из его ранних версий я слышал чей-то вокал — явно не ваш. Это кто пел?

Мужской? Это Дима Павлов. Он спел пилотный вокал. Если он узнает, что ты это слышал, мне не несдобровать.

«Возвращайся» — трек мощный, для финала необходимый. Мне сладко было его расшифровывать. Там было очень много слов, сложные фонемы — с точки зрения образования частей это самое загадочное, что мы делали за долгие годы. Композиция, где все неочевидно и асимметрично. Как будто ты начал читать большой роман: читаешь, читаешь, а там возникают все новые и новые герои. И их появление тебя завораживает. Вот примерно до середины в этом треке происходит что-то такое.

И я понял, что этот текст мне не спеть. Я напел его чужими голосами, но это было примерно как с песней «Там», которую спел Лещенко. В декабре прошлого года, когда стало абсолютно понятно, что это не мой голос, а трек важный, мы пригласили Антона Беляева. У нас давно не было фитов, а я поклонник его LABов. Я вообще считаю его куратором. Ведь что делает куратор? Он собирает, артикулирует и передает самое важное через три поколения. В этом смысле это гениальный проект. И я понял, что голос Антона, и вообще его ощущение мира, абсолютно подходит для «Возвращайся».

Подходим к концу — «Твой танец с флажками»

Это была последняя, 14-я сессия. К тому моменту все музыканты дошли, условно говоря, до ручки и сказали: «Стоп». Был серьезный кризис. Но этот последний сейшен подарил нам несколько свежих номеров, в том числе и «Твой танец с флажками».

Идеальное аутро.

Это после того, как все с тобой случилось, ты выходишь — а идет утренний, майский, грибной дождь. И ничего в мире нет, кроме этого дождя, кроме этого солнца. И тебя, в общем, тоже не очень-то и есть. Но есть мир без тебя — и он прекрасен. Для этой музыки у нас есть текст, но он не звучит — от него осталось только название.

«С прочностью нитки» — это последний альбом «Мегаполиса»?

Конечно, идеальная ситуация — когда ты делаешь все как в последний раз и рассматриваешь каждый день как маленькую жизнь, которая началась и закончилась. И сладко думать, что это последний альбом, такое заключительное высказывание.

Вполне возможно, оно так и будет — по независящим от нас причинам. Когда я летел с Сахалина, мне пришло такое полетное откровение: «Оденемся во все чистое. Когда вокруг мир сходит с ума и все летит в тартарары, последний парад наступает».

Максимальное количество света. Может быть, этот свет поможет пережить лихолетье. Даже если все закончится, и мир перестанет существовать в том виде, в котором мы его представляем. Мы же все равно не исчезнем. В каком-то виде останемся. И это будет такое послевкусие, послесловие к тому, что с нами произошло.

На Земле останутся вирусы и бактерии, которым наша музыка, в общем, не очень нужна — они другим питаются. Им нужно будет воссоздавать Землю в виде, пригодном для нашего возвращения. Ты действительно угадал: когда этот альбом создавался, горизонт планирования был шесть часов, не больше. У каждого из нас.

Последний вопрос: вы на летнем концерте Zerolines говорили, что готовитесь работать над третьим альбомом для этого проекта — еще не начинали?

Мы люди ответственные — сейчас вот свадьбу сыграем, пуповину перережем — и тогда уже зайдем с музыкантами в сессию. Мы очень давно хотим, — и это будет.

Беседовал Егор Спесивцев