Что меняется, когда права гражданина — это пункты в пользовательском соглашении, а голос — строчка в базе данных? Может ли власть быть сервисом, не превращаясь в цифрового надзирателя? И кто управляет страной на самом деле: политики, народ или алгоритмы социальных сетей? Это шестой материал спецпроекта «Сноба» о цифровом будущем.
Мы исследуем, как цифровизация меняет природу власти. Государство становится удобным, быстрым и прозрачным — для нас. Но эта прозрачность работает в обе стороны.
Цифровизация не обошла стороной и самую консервативную сферу — политическую власть. Политика, еще недавно тесно связанная только с кабинетами, бумажными декретами и живыми митингами, стремительно перетекает в цифровую среду. Государственные институты перенастраивают свою инфраструктуру: бумажные процессы уступают место цифровым, а чиновники все чаще становятся не только руководителями больших команд, но и модераторами интерфейсов. Власть учится работать в логике платформ — гибко, персонализировано и на основе данных.
Одновременно меняется и форма политического участия. Активисты появляются в Telegram-чатах, протесты разворачиваются в TikTok, а политический язык все чаще формируется в комментариях и кодируется эмодзи, мемами и сторис. Гражданин становится пользователем, у которого всегда под рукой средство выражения своей позиции.
Эта двойная трансформация — технологическая и культурная — задает новую архитектуру политической жизни. В ней смешиваются обещания цифровой эффективности с угрозами цифрового контроля, расширение участия с эрозией классических институтов. В этой главе мы рассмотрим четыре ключевых сдвига: развитие электронного государства, медийное переопределение политики, новые формы онлайн-гражданственности и вызовы цифровой безопасности.
Государство как платформа: как цифровизация меняет лицо бюрократии
В XX веке власть ассоциировалась с мрачными зданиями, коридорами, гербовыми печатями и часами ожиданий в очередях. В XXI — все чаще с интерфейсом. Электронное правительство стало не просто модернизацией старых процедур, а сменой парадигмы: государство больше не воспринимается как монумент, оно становится гибкой платформой.
В России этот поворот начался в 2009 году с запуска «Госуслуг» — сайта, который сегодня используют десятки миллионов человек. Это не просто цифровая витрина, а полноценная система взаимодействия между гражданином и бюрократией. Запись в детский сад, подача заявления на паспорт, оформление пособий, штрафов, налогов, брака и развода, даже запись к врачу — все стало доступно в несколько кликов. Каждый день портал обрабатывает несколько миллионов заявлений. Это новый ритм государства — быстрый, прозрачный, без живой очереди и бумажных бланков.
И это не локальный феномен, а глобальная тенденция. Эстония — образец цифрового государства — уже в 2005 году разрешила голосовать онлайн на выборах. Сегодня там 99% всех госуслуг доступны в цифре. Похожий курс взяли Южная Корея, Канада, ОАЭ. В основе общий принцип: убрать посредников, упростить путь, повысить доверие за счет прозрачности.
Цифровизация не только экономит время, но и меняет саму ткань государственного управления. Там, где раньше разные ведомства требовали справки друг от друга, сегодня работают API. Налоговые, пенсионные, таможенные службы — все синхронизируется в реальном времени. Административная цепь сжимается до клика мышки. Это позволяет, например, автоматически начислять выплаты, не дожидаясь ручной верификации.
С 2020-х годов российские министерства начали реализовывать собственные стратегии цифровой трансформации: от Минздрава до Минкульта. Цель — «цифровая зрелость» к 2030 году. На практике это означает: все, что можно перевести в онлайн — будет переведено. Уже сейчас в России доступны более 1600 госуслуг в цифровом формате, и их число продолжает расти.
Но за этим сервисным удобством стоит не только упрощение бюрократических процессов. Это еще и изменение гражданской идентичности и отношений “гражданин-государство”. Если раньше взаимодействие с государством было событием, причем не всегда приятным — бесконечные очереди, кипы бланков, регулярные скандалы — то теперь оно стало фоновым сервисом, таким же, как покупка на маркетплейсе. Это может быть прогрессом. А может — началом новой зависимости: от стабильности цифровой инфраструктуры, от частных подрядчиков, от невидимых алгоритмов, определяющих — положена ли тебе субсидия и выдадут ли загранпаспорт.
Тем не менее, в этом цифровом повороте бюрократия впервые начала работать с логикой пользователя, а не наоборот. И это уже историческая перемена.
Политика в эпоху лайков: как соцсети перепрошили публичную власть
Когда-то политическая жизнь обитала в парламентских залах, газетных колонках и уличных акциях. Сегодня она прокручивается в лентах соцсетей, там же лайкается и бурлит в комментариях. Социальные сети стали новым фронтиром политики — и ареной, где власть учится говорить на языке алгоритмов, мемов и прямой связи с гражданином.
Первым это понял Барак Обама: в 2008 году его кампания мобилизовала целое поколение через Facebook* и email-рассылки. Дональд Трамп превратил Twitter в личное оружие массового политического поражения оппонентов. Цифровая агитация перестает быть дополнением к «настоящей» кампании и все чаще становится ее ядром. А сами платформы — пространством влияния, где каждый политик — медиа.
Влияние социальных сетей на избирательные процессы стало предметом серьезного научного анализа. Исследования показывают, что Twitter-кампании могут увеличивать пожертвования политикам на 1-3,1%, особенно для новых кандидатов. Эффективность таких кампаний сопоставима с традиционными избирательными расходами.
В России Telegram стал новой площадкой вертикали власти: губернаторы, министры, главы ведомств, депутаты заводят каналы, комментируют события, проводят голосования и встраивают свою повестку в общий инфопоток. Это делает коммуникацию с обществом прозрачнее. Но и информационного шума теперь больше. Между сообщениями реальных чиновников и фейками — лишь пара свайпов.
Соцсети дали людям иллюзию прямого контакта с властью. Иллюзию, потому что реальная повестка все чаще формируется не через настоящий общественный диалог, а через точечный таргет: алгоритмы подсовывают нужное сообщение нужной группе в нужный момент. Случай Cambridge Analytica стал поворотной точкой: данные миллионов пользователей Facebook* использовались для политического манипулирования. Сегодня такие схемы стали изощреннее, а распознать вмешательство — сложнее.
Цифровая политика — это больше не просто видеоролики и селфи с избирателями. Это борьба за повестку в алгоритмизированном потоке контента, где нейросети прогнозируют реакции, а мемы становятся базовым инструментом политической риторики. Это пространство, где власть, пропаганда и протест сливаются в одном интерфейсе.
Вопрос в том, кто контролирует этот интерфейс — пользователь, платформа или невидимый игрок с другим флагом на аватарке. Политика ушла в онлайн. Но стала ли она ближе к народу — вопрос все еще открытый.
Онлайн-активизм: от цифровых петиций до массовых движений
Цифровая эпоха дала протесту новое тело — гибкое, сетевое, мгновенно масштабируемое. Там, где раньше требовались штабы, бумага и митинги, теперь достаточно смартфона, хорошей идеи и знания алгоритмов. Один хэштег способен вызвать эффект, с которым не справится ни одна типография.
Онлайн-платформы для активизма демонстрируют впечатляющие масштабы вовлеченности граждан. Change.org, крупнейшая глобальная платформа для петиций, объединяет 554 миллиона активных пользователей по всему миру и зафиксировала 107,301 успешную петицию в 196 странах. Статистика показывает, что почти каждый час одна петиция на платформе достигает успеха. В России функционирует платформа РОИ (Российская общественная инициатива) с 15 миллионами пользователей и 150 успешными инициативами.
Молодое поколение активно включается в цифровой активизм. По данным исследования Pew Research 2022 года, 15% подростков сообщили об участии в онлайн-активизме в течение года. Это свидетельствует о формировании нового поколения граждан, для которых цифровое участие в общественной жизни является естественным.
Онлайн-политика в действии
Все началось всерьез в 2011 году: Facebook* и Twitter стали нервной системой арабской весны. Протестующие координировали действия в Тунисе и Египте через соцсети, а YouTube-трансляции превращали локальные события в глобальное явление. Это был момент, когда лайки стали оружием.
С тех пор онлайн-протест стал новой нормой. #MeToo, #BlackLivesMatter, движение школьников за контроль над оружием в США – все это либо родилось в сети, либо масштабировалось с ее помощью. В России кейсы не менее показательные: акция «Я/Мы Иван Голунов» спасла журналиста от несправедливого ареста, общественная поддержка в Telegram и ВКонтакте помогла смягчить приговор сестрам Хачатурян, а петиционные платформы (Change.org, РОИ) стали инструментами влияния снизу. Некоторые инициативы действительно доходят до законодательных органов – и это прецедент.
Цифровая демократия приобретает форму краудсорсинга: в Исландии предложенные пользователями идеи легли в основу новой конституции, в Эстонии электронное участие давно встроено в структуру власти. В Москве приложение «Активный гражданин» позволяет жителям голосовать по локальным вопросам. Пусть это и не институт прямой демократии, но тренд на вовлечение очевиден.
Цифра открыла дверь для «одиночного героя»: активист без офиса и команды может запустить волну, способную изменить реальность. Но за этой возможностью — и опасность: алгоритмы поощряют возмущение, эмоциональный всплеск становится главным капиталом, а скорость реакций порой опережает глубину суждений.
И все же, если демократия — это участие, то цифровая среда сделала его массовым. В новой политике важен не только голос, но и сигнал. И иногда он доходит до адресата быстрее, чем успевает перегрузиться сайт госоргана.
Электронные выборы: когда волеизъявление уходит в цифру
Цифровая эпоха постепенно меняет сам акт голосования — не только агитацию, но и процесс волеизъявления. На этом поле пока нет глобального консенсуса, но эксперименты идут — и указывают на вектор.
Лидером считается Эстония: уже с 2005 года там действует полноценная система интернет-голосования. В 2023-м через нее проголосовало около 50% избирателей. Это не электронная имитация, а равноправный, легитимный способ участия — с гарантией повторного голосования (если передумал) и системой идентификации через госID. Индия, Бразилия, Венесуэла и Бутан используют электронное голосование на национальном уровне, охватывая сотни миллионов избирателей. В Швейцарии, Норвегии, некоторых штатах США подобные практики применяются ограниченно — чаще для граждан за рубежом, с использованием блокчейн-решений или защищенных платформ.
Россия тоже пробует цифру на прочность: в 2021–2022 годах в ряде регионов провели дистанционное электронное голосование через Госуслуги. В 2024 году более 8 миллионов россиян приняли участие в выборах дистанционно, включая 3,6 миллиона москвичей через портал mos.ru и 4,5 миллиона жителей 28 регионов через федеральную платформу. Итоговая явка по стране на платформе ДЭГ составила 94%.
Технически — шаг вперед: миллионы личных кабинетов избирателей, возможность смены участка онлайн, уведомления. Но политически — поле споров. Вопросы о прозрачности, независимом контроле и доверии к цифровым процедурам остаются острыми. На кону — легитимность, а значит и устойчивость институтов.
Поэтому страны пока не спешат полностью переходить в онлайн. Риски слишком велики: кибервмешательства, сбои, утрата доверия. Но элементы цифровизации уже встроены: от КОИБов (комплексов для подсчета бумажных бюллетеней) до онлайн-трансляций с участков и цифровых карт явки.
Мы стоим на границе — где бюллетень еще бумажный, но процесс вокруг него уже цифровой. Это не просто техническая эволюция — это вопрос политической онтологии: что значит участвовать в управлении, когда граница между живым голосом и кодом все тоньше.
Прозрачное государство: как цифра меняет архитектуру доверия
Цифровая трансформация не только ускоряет процессы, но и делает их прозрачнее — а значит, потенциально подотчетнее. Государства больше не могут позволить себе быть непрозрачными архивами решений. Вместо этого — API, открытые датасеты, цифровые следы и статистика, основанная на BigData.
Открытые данные — это не только про таблицы в формате .csv. Это про доступ к самой логике власти и принимаемых чиновниками решений. Сегодня бюджеты, тендеры, контракты, экологические и криминальные отчеты во многих странах выкладываются онлайн. Активисты, журналисты, даже просто внимательные граждане могут сопоставлять цифры, анализировать решения, выявлять злоупотребления.
Цифровые инструменты демократизируют аудит. В США любой может зайти на Data.gov и проследить, на что тратятся налоги, какие цели ставят мэры, как движется программа социальной поддержки. В некоторых городах — до уровня квартала. Это уже не модель «гражданин спрашивает – власть отвечает». Это модель, где гражданин наблюдает в реальном времени, по сути — контролирует.
Россия в этом плане пока не в тренде. С 2022 года в стране наблюдается систематическое сокращение объема публикуемых государственных данных. Власти объясняют это необходимостью защиты информации от «недружественных государств», а также соображениями безопасности и санкционными рисками. В 2023 году Госдума приняла закон, позволяющий правительству приостанавливать публикацию любой государственной статистики. В 2024 году российские ведомства удалили 385 наборов открытых данных — это рекорд за последние три года. С 2022 года исчезло более 700 датасетов, а новых добавлено менее 100, причем большинство из них не содержат значимой информации.
Цифровой щит и границы нового суверенитета
Каждая технологическая трансформация имеет свою теневую сторону. Для государства — это киберугрозы. Пока одни ведомства переходят на электронный документооборот, другие строят кибербункеры. За удобством и открытостью цифровой политики тянется другой ландшафт — невидимый, но ощутимый: мир атак на сервера, утечек данных, цифровых диверсий и виртуальных вторжений.
Термин «кибератаки на демократию» сегодня уже не метафора. Взлом Национального комитета Демократической партии США в 2016 году, кибератаки на инфраструктуру, вмешательство в избирательные процессы через соцсети, искусственно сгенерированные фейки и боты, имитирующие гражданские движения — это не сцены из триллера, а текущая повестка Совбеза той или иной страны.
Статистика кибератак на избирательные процессы демонстрирует тревожную динамику роста. Доля мировых выборов, подвергшихся кибератакам, выросла с 10% в 2015 году до 52% в 2024 году. Исследователи зафиксировали 100-процентный рост активности между 2023 и 2024 годами. Выборы 2024 года в США стали ярким примером интенсивности киберугроз. Cloudflare заблокировала более 6 миллиардов вредоносных HTTP-запросов за первые шесть дней ноября 2024 года. Пиковые атаки достигали 700,000 запросов в секунду, с устойчивой нагрузкой 8 Гбит/с.
Цифровой суверенитет
Государства отвечают ростом обороны: кибервойска, нормативные рамки, централизованные системы мониторинга трафика. Формируется новое политическое измерение — цифровой суверенитет. Если раньше суверенитет определялся границами, сегодня — инфраструктурой. Кто контролирует дата-центры, каналы связи, DNS-серверы — тот контролирует страну.
В Китае этот принцип оформлен в виде «Великого файрвола» — системы, контролирующей внешний трафик. В России — в виде закона о «суверенном Рунете», технически предполагающем автономную работу российского интернета. Официально — защита от внешнего давления. Но вместе с этим — новый режим управления интернет-средой, где риторика национальной безопасности побеждает логику цифровой свободы.
Одновременно растет регуляторная плотность: в ЕС действует GDPR — один из самых жестких в мире законов о защите персональных данных; в России — закон о хранении данных на локальных серверах. Блокируются сайты, удаляются посты, маркируются «иноагенты».
Интернет постепенно становится пространством с «паспортным контролем». И это меняет саму суть цифровой эпохи: свобода больше не бесконечна, а прозрачность — не обязательно взаимная. Политика входит в эпоху цифрового реализма, где технологическая мощь — это уже не только развитие, но и оружие.
Жизнь в стеклянном дворце
Цифровая трансформация политики — не просто обновление интерфейса. Это изменение самой логики власти. Государство становится сервисом, гражданин — клиентом, а политический процесс — потоком данных. Мы уже живем в мире, где кнопку «отправить» нажимают чаще, чем поднимают руку в зале заседаний.
Электронное правительство избавляет от очередей и кабальных справок, социальные сети стирают дистанцию между избирателем и лидером, цифровые платформы дают каждому инструмент прямого участия. Но одновременно возникает потребность в цифровой гигиене: как отличить подлинный гражданский запрос от набега ботов? Где граница между безопасностью и цензурой? Кто будет следить за теми, кто следит?
Государство больше не может скрыться за мрамором и бланками — каждый шаг власти может быть заскринен и разобран в Telegram. Народ стал алгоритмически чувствительным: настроение видно по пикам поисковых запросов и мониторингу соцсетей, а политический запрос может проявиться в меме. Это новая норма.
Цифровой реализм требует от государств нового баланса — между скоростью и надежностью, открытостью и защитой, прозрачностью и личной свободой. Вопрос не в том, идти ли по этому пути. Мы уже на нем. Вопрос — какие ценности мы пронесем через эту трансформацию. Цифра — не враг демократии. Но и не ее гарантия.
Автор: Александр Ляпин
*Принадлежит Meta Inc — организации, признанной экстремистской на территории РФ
Перейти в спецпроект
Свежие комментарии