Автор книги «Бунт красоты» Александр Чанцев – о том, как Юкио Мисима и Эдуард Лимонов превратились из рафинированных западников в страстных патриотов, почему сегодня эстетами могут быть только люди правых взглядов, за что современный мир так не любит нарциссов, в каких случаях художник ответственен за опасные мифы, которые он создает, и всегда ли романтические герои обречены на жизненный крах.
Мисима эстетизировал смерть. Этим же занимались и проклятые французские поэты, и Оскар Уайльд, и еще много кто. Что отличает Мисиму от понятных представителей декаданса в этом вопросе? Его можно назвать декадентом?
Те, о ком мы говорим через век или два после их смерти, не укладываются в формальные определения, а, скорее, задают векторы сами. Декадент ли Мисима? Возьмем последний его перевод на русский – «Девушку из хорошей семьи». Эта книга относится скорее к тем вещам, которые Мисима писал в коммерческих целях, – такой женский роман на потребу широкой аудитории и для пополнения своего банковского счета. Он берет совершенно банальную историю, плоских персонажей, настоящих обывателей: девушка хочет замуж, выйдя же, начинает переживать, что муж ей может изменять, но все заканчивается блестящим happy end. При этом Мисима вскрывает такую психологию, доходит до таких глубин патологических фантазмов, что «Мадам Бовари», «Камера обскура» или даже Кафка по сравнению с ним становятся простым и легким чтивом. Декаданс ли это? Своего рода – да.
Но это само по себе, как и гимн смерти и даже стремление к ней, не новость. В конце концов, смерти искали Д’Аннунцио и даже Сент-Экзюпери, тихо уморили себя Гоголь и Симона Вейль. А вот всю жизнь писать о смерти, о влюбленности в нее, о том, что смерть – это абсолютное воплощение красоты и высший эрос, чтобы потом пойти и убить себя, – здесь нужна честность, решимость и настоящая вера в то, о чем пишешь. У Мисимы они были, он подтвердил, что был готов отвечать за свои слова. Такое очень мало кому удается, недаром его публичное самоубийство шокировало даже самих японцев. И это уже сложно назвать декадансом. Политики тех лет называли его идиотом, сводили все к эпатажу неуравновешенного писателя, а с тех пор самый распространенный эпитет в отношении Мисимы – это наклейка «хэн», «странный». Действительно странно – быть искренним в ХХ веке, идти до конца в тех убеждениях, которые были перпендикулярны общепринятым.
Как рафинированный японский мальчик, с жадностью впитывавший все западное, превратился в страстного патриота? И почему вообще Мисима (как и Лимонов, его русский брат-близнец) решил вдруг закалять тело, обрастать мышцами, формировать собственную армию и влиять на историю?
Можно сказать, например, что сработал такой компенсаторный механизм: слабый от рождения, но честолюбивый юноша хочет признания, хочет стать своим среди настоящих мужчин, будь то районные пацаны, бандиты или воины. Он перекраивает свое тело и мышление. Но это «готовая схема» и общее место. Рассуждения в таких категориях не дают всех ответов, когда мы говорим о действительно выдающихся личностях, новейших демиургах.
В их случае мы имеем дело с высокохудожественным нарциссизмом, которому стало тесно в рамках литературы, или с реальной политической волей?
И Мисима, и Лимонов были очень умными людьми. И странно предполагать, что они всерьез могли думать о политических успехах. Мисима и до, и тем более после захвата военной базы и провального выступления перед ее солдатами точно понимал, что Япония не избавится от всего того некрасивого современного капиталистического морока, ненавистного ему, не откажется от унизительной послевоенной конституции, не вернет императору божественный статус и не вернется к самурайским идеалам. А поздний, вернувшийся в Россию с Запада Лимонов понимал, что вопреки его мечтам наша страна не «откатит» назад перестройку, не станет той могущественной империей, где все было просто, честно, грубо, но мощно и по-своему красиво.
По итогам ХХ века складывается ощущение (и Мисима тут – едва ли не главный пример), что радикальные эстеты могут быть только людьми с правыми взглядами. Вы верите во взаимосвязь политических симпатий человека и его чувствительности к красоте?
В новом и новейшем времени победили левые взгляды, они стали тем выбором, когда выбора нет. Все экономические и политические платформы сейчас строятся вокруг капитализма и демократии. Нам говорят, что это лучший выбор, альтернативы этому нет. Как это стыкуется с настоящей демократией, когда должен быть выбор? Каждый пусть подумает сам – или вспомнит высказывание Армина Молера: «Именно потому, что я выступаю за свободу, я против либералов».
Поэтому даже не правая и консервативная, а традиционалистская мысль стала альтернативой, в том числе эстетической. Эстетический компонент выражен в ней живее и разностороннее. Все мыслители традиционалистских взглядов говорили, по сути, об одном – и наши герои их по большому счету повторяли. Лимонов – несколько плоско и прямолинейно, для тех лишних юношей из рабочих кварталов, что шли за ним в его политический лагерь. Мисима – нагнетая собственную эстетику смерти, добавляя поверх какие-то традиционные японские представления и даже эзотерический буддизм.
Мисима и Лимонов вслед за философами-традиционалистами говорят о том, что мир не горизонтален, а вертикален. По-настоящему человек реализуется не в возможности голосовать за трех одинаковых политиков (а неодинаковых к выборам никто и не допустит) или выбирать из трех десятков товаров. Человек по-настоящему свободен только в служении, устремлении вверх. Он должен быть направлен не горизонтально (полки с товарами в супермаркете расположены горизонтально, демократично расположены), а вертикально (все религиозные постройки, будь то буддийская пагода или христианский храм, устремлены ввысь, в небо).
Это и есть полная духовная самореализация, раскрытие человека, стяжание им небесных, потусторонних потенций. И тут сразу становится понятно, почему нынешний капиталистический мир так боится этих простых и давних истин. Потому что сам этот мир становится такому духовно пробужденному, реализовавшемуся человеку попросту не нужен. Гармоничной личности не нужны эти миллионы покупок, не нужны индустрия развлечений и психоаналитики, БАДы, да даже болеть без стрессов он будет меньше. И, конечно же, он не будет воевать.
В конце концов, об этом говорили все мудрые – от алхимиков до русских космистов Федорова и Циолковского. Над ними принято смеяться, крутя пальцем у виска, как и над финальным восстанием Мисимы. Но они не только не были глупы (в конце концов, наработки той же алхимии прекрасно использовали и современные фармацевты, и даже коммерсанты-изобретатели), а если бы были – мы бы не говорили о них столько веков.
Это и есть настоящая свобода и настоящая красота. Об этом можно прочесть у Лимонова в «Дисциплинарном санатории» (так он называет нынешнюю цивилизацию), а лучше в оригинале – у черного барона Юлиуса Эволы в «Восстании против современного мира».
Левые, с увлечением формировавшие в прошлом веке новую эстетику (футуристы, битники и т. д.), сегодня деконструируют само понятие эстетики, заменяя ее «принятием» и толерантностью ко всем внутренним и внешним проявлениям человека. Почему они так упорно сражаются против красоты? Это популистская попытка привлечь «некрасивых» и «обычных» на свою сторону?
Это все та же парадигма капиталистической демократии под знаменами постмодернистской философии. Об этом все сказал еще Ницше. Современная западная цивилизация развивалась по христианской модели — это данность, иные варианты мы не рассматриваем (хотя как интересно было бы попытаться представить себе мир, построенный, например, на идеях зороастризма, суфиев, джайнов или даже друидов, к которым, кстати, апеллируют сейчас и не самые радикальные экологи).
Но человечество выбрало не подлинное служение и любовь, не христианство высокой готики, соборов, духовной музыки, а такой «демократический» вариант религии рабов и толпы. Быть развитым господином, настоящим брахманом или кшатрием сложно, не каждому по плечу. Быть в толпе, рабом (раньше подчинялись феодалу и монарху, сейчас — фирме и государству) гораздо проще. Маленьким людям отгружают хлеба и зрелищ, чтобы они не задумались о чем-то не том. Раньше маленький человек шел на бой гладиаторов, сейчас смотрит о них сериал HBO или читает книгу Пелевина о приключениях ИИ в Древнем Риме. Ничего не изменилось.
Своеобразным оружием в борьбе с красотой стала новая французская философия — она занимается самыми разнообразными концептами, но с темами веры или искусства работает плохо, вообще она лучше деконструирует, чем строит. И если предположить, что человек все же состоит не только из развившейся обезьяны, но и из более тонких материй, то придем к выводу: на все его проклятые вопросы эта философия нового времени просто ответить не может.
Сейчас художественная одаренность человека ценится гораздо меньше, чем его попадание в социально приемлемые способы самовыражения. В какой момент и из-за чего интерес к нарциссам (к тому же Мисиме и Лимонову) сменился резким осуждением и даже постановкой диагнозов?
Само это слово — «нарцисс» — нам внушала система, от Фрейда до нынешних психоаналитиков и коучей с прокачанными скиллами. Но ведь можно назвать «нарциссов», например, пассионариями (с приветом уже Льву Гумилеву), и тогда становится немного понятнее, что пытаются сообщить миру такие люди.
Взять опять же призыв Мисимы вернуться к идеалам настоящей, древней Японии. Экстравагантный писатель, сумасшедший, что с него взять? Система смеется, ей все понятно. Но давайте посмотрим на идеи Мисимы и его образ под другим углом — не как на больного фантазера. История будет на его стороне.
Именно средневековая Япония породила все то, за что мы ее и любим, — изысканную литературу, искусства, духовные практики (от дзэна до чайного действа, каллиграфии, боевых искусств и т. д.). А чем в культурном плане похвастается нынешняя Япония? Аниме, манга, J-Pop, сериалы-дорама, какие-то гаджеты. Литература? Поп-писатель Мураками.
Сейчас все принято измерять экономикой? Давайте посмотрим на нынешнюю Японию и с этого ракурса. Экономический бум остался далеко позади, Япония скатывается в рейтинге ведущих экономик мира, в корпорациях-дзайбацу все не так гладко, проблема старения населения и еще куча нерешенных социальных и политических вопросов. По модной цифровизации Токио уступает Москве, большинство гостиниц старые и обшарпанные, потому что строились еще во времена экономического бума, вообще очень много старого, ветшающего, отслужившего свой срок.
Выходит, нездоровый «нарцисс» Мисима дал самую адекватную оценку обществу, которому он принадлежал. И ему хватило зоркости разглядеть из панциря своего «нарциссизма» все эти вещи.
И Мисиму, и Лимонова обыватель легко обвиняет в том, что они сломали жизни многим своим фанатам и политическим сторонникам. Художник должен быть в ответе за созданные им мифы и показанные жизненные стратегии? Где та грань, после которой реально можно говорить о вине перед обществом, если уголовных преступлений художник не совершал?
Мне приходилось слышать такие упреки в адрес Лимонова в связи с его юными политическими союзниками. Их ждали настоящие преследования, потому что и борьба их была настоящей. Однажды я общался с человеком, который давно отошел от всего этого и зажил другой жизнью. Но его глаза горели, когда он вспоминал о своей молодости. С высоты накопленного жизненного опыта он точно трезво мог оценить испытанное в юности влияние лимоновской харизмы, но он ни о чем не жалел. Пускай конкретный человек сам для себя решает, какова мера ответственности художника перед ним. Я не могу судить о таких вещах.
Если человек ощущает в себе пассионарность и потребность трансформировать мир, но не решается стать совсем уж героем, какие другие интересные пути ему может предложить искусство и философия? Жизнь по Мисиме — не единственная ведь стратегия пассионария?
Кто-то идет и другим путем, не тем, который прокладывали Мисима и Лимонов. Они предлагают выходить не на улицу или в блог, а «уйти в Лес», как советовал еще Юнгер, настоящий визионер и мудрец. Он предлагал иной формат сопротивления, нонконформизм другого свойства. Индивид, который не хочет быть массовкой в обществе спектакля, уходит от него, старается максимально выйти из системы, найдя укрытие во «временных автономных зонах» (Хаким Бей). Трезво и стоически смотрит на мир со стороны, работая над изменением себя. Остается одиночкой или объединяется с группой других одиночек. Постепенно накапливает в себе силу и, как Заратустра из пещеры, выходит наконец из этого самоуглубления. Вполне возможно, чтобы проиграть в финальной битве, но в этом он отдает себе трезвый расчет.
Япония чудовищно отдалилась от всего, что было мило для Мисимы. А стала ли Россия идеальным воплощением фантазий Лимонова — и геополитических, и эстетических?
Не стала. Лимонов по психотипу близок Летову, который «я всегда буду против». Летов боролся с СССР, но, когда тот распался, начал ностальгировать по нему. И это не вечный подростково-рокерский протест. Просто он увидел, что современность еще хуже. Легко представить, что Лимонов и сейчас бы писал каждый день ворох постов в Telegram. Что-то из того, о чем Лимонов говорил, государство действительно реализовало (вернуло Севастополь, заговорило на антизападном языке о каком-то национальном строительстве, провозгласило курс на выход из «глобальной деревни»), но не поменялось главное, суть. Государство, любое государство в его нынешнем понимании, не может, не хочет изменить себя. Посему вспоминается опять же летовский девиз «убей в себе государство». Вот Лимонов и жил с этим девизом.
Мисима — ярчайший пример хрестоматийного романтического героя. Почему такие герои всегда обречены на жизненный крах? Возможно ли стать героем, пришедшим не только к художественному, но и к жизненному триумфу — или удавшаяся личная жизнь несовместима с безумием и романтикой, с красотой и высокой мечтой?
Современный мир, как мы уже выяснили, практически невозможно изменить. Пока люди не изменят кардинально сознание, не совершат метанойю, «перемену ума», все остальное — восстания, революции, государственные реформы — бессмысленно. Посему поражение героев неизбежно. Это знали еще средневековые японцы, у которых даже был концепт прекрасного поражения. Об этом можно прочесть переведенную книгу «Благородство поражения. Трагический герой в японской истории» Айвана Морриса. Говоря о поражении и особой японской «поэтики горести», я всегда вспоминаю красивый иероглиф 愁. Он состоит из элемента «осень» над элементом «сердце».
С другой стороны, Мисима описывал восстания самураев, которые шли горсткой людей с мечами на правительственные войска, вооруженные ружьями и пушками. Они шли, чтобы проиграть и умереть. Их поражение было победой, только отложенной. Ведь «нужно уметь все, даже смерть, использовать для целей нашей жизни», как писал Шестов. И как, кстати, похожи этические установки бусидо с его максимой «путь самурая — это смерть» на девиз европейского рыцарства «делай, что должен, и будь, что будет» (сегодня же моральным императивом стал, кажется, девиз Кроули «делай, что хочешь, таков весь закон»)... Мы помним и говорим о них, этих новых и последних самураях, а не о тех, с кем они сражались. Так что это действительно победа.
Беседовал Алексей Черников
Свежие комментарии