Мир вокруг кажется четырнадцатилетнему Антону бессмысленным. Он задается вопросом: «Зачем все это, если все равно умирать?» Разобраться в себе и найти ответ на этот вопрос юноше помогает психолог Катерина Мурашова.
— Он, знаете, с детства опережал сверстников, читать научился в три с половиной года, но больше всего любил решать логические задачи, а к школе уже умел решать примеры в три действия, знал таблицу умножения и обожал составлять всякие таблицы…
— Сколько ему лет сейчас? — спросила я, подавив зевок.
Женщина выглядела как типичный адепт «осознанного родительства» и «с самого раннего возраста мы создавали все условия для всестороннего развития нашего ребенка».
— Четырнадцать с половиной.
— Самый нормальный возраст для того, чтобы окончательно перестать быть вундеркиндом, — заметила я.
— Возможно, — тонко улыбнулась женщина. — Но наш Антон, знаете ли, не перестал.
Я подумала, что сейчас мне, скорее всего, расскажут очередную историю про то, что «он у нас способный, но ленивый». Единственный тревожный звоночек в ее рассказе — это таблицы, которые очень любил составлять маленький Антон. Но если бы там сейчас вдруг манифестировала психиатрия, она бы, наверное, не улыбалась?
Все мои предположения, однако, оказались неверными. Ибо дальше мне рассказали о том, что Антон прекрасно и прилежно учится в престижной математической школе, увлекается программированием и занял первое место на городской, второе место на региональной и третье на всероссийской олимпиаде. С ребятами в классе и с учителями у него отношения ровные и хорошие, а еще он уже пятый год занимается капоэйрой, которую сам выбрал из нескольких десятков предложенных ему кружков, «обеспечивающих физическое развитие».
Я слушала и довольно лениво, но системно размышляла о базовой, по всей видимости, потребности родителей и прародителей хвастаться своими детьми и внуками и современных вариантах индивидуальной реакции на это хвастовство. Свою реакцию я отнесла в графу «скука», а потом не без сарказма подумала, что, видимо, я тоже, как Антон, люблю составлять таблицы.
— А что не так-то? — спросила я наконец у женщины.
— Он боится смерти.
— Так это же нормально, — слегка удивилась я. — Все боятся.
— Раньше такого не было.
— Это можно понять, — успокаивающе сказала я. — Период такой. У подростков данная тема еще повышенно актуализирована тем, что ребенок в них умер, а взрослый человек еще не родился. Подростки — переходная форма и потому очень к теме смерти близки. Вспомните, вожди первобытных народов даже прямо проговаривали все это в процессе обрядов инициации и меняли детское имя на взрослое: «Ребенок Грязное Брюшко умер, его больше нет с нами, теперь с нами — Гордый Орел».
— Мне и, боюсь, моему сыну тоже трудно вспомнить, что именно говорили вожди первобытных народов, — усмехнулась женщина.
— Простите, — покладисто извинилась я. — Просто в мое время абсолютно все в отрочестве читали книги про первобытных людей и смотрели фильмы про индейцев.
— Мне кажется, Антон зациклился на этой теме. Это ему мешает — учиться и вообще. А у него через три недели практически подряд две региональных олимпиады, то есть нужна максимальная сосредоточенность на подготовке. Мы пытались ему объяснить, но он, кажется, нас не слушает.
«Бедный парень», — подумала я и сказала вслух:
— Я готова поговорить с Антоном.
— Большое вам спасибо, — с чувством сказала женщина. — Я надеюсь, вы поможете ему правильно расставить приоритеты.
«Не так страшна смерть, как две региональных олимпиады», — мне захотелось сострить, но я, конечно, удержалась.
***
Антон, по всей видимости, прибыл прямо из школы и выглядел хорошо — именно так, как и должен выглядеть подросток из приличной семьи и престижной школы. Чистый, хорошо подстриженный, в красивой, подогнанной по фигуре форме. Индивидуальность при этом просматривалась с трудом.
— Давай сразу по делу? — предложила я.
— Давайте, — согласился Антон.
— Мать сказала, что ты боишься смерти и тебе это мешает.
— Не совсем так. Не то чтобы я именно смерти боюсь… просто все вообще выглядит таким бессмысленным.
— Зачем все это, если все равно умирать? — уточнила я.
— Ну-у… может быть, где-то так, — неуверенно сказал юноша.
— Первое, что надо учесть: оно не просто выглядит, оно и есть для тебя бессмысленно, — улыбнулась я.
— Как это?! — вскинулся Антон.
— То, что тебя сейчас окружает, — это не твои смыслы. Это смыслы твоих родителей. Кроме, может быть, капоэйры. Это — твое?
— Да, это — мое!
— Отлично. Хоть что-то. Смотри, это норма. Дети «из хороших семей» до какого-то возраста живут как креатуры своих родителей. Потом ты, уже по своему выбору, можешь принять их смыслы, а можешь — отринуть. И строить свои.
— То есть то, что все эти олимпиады в восьмом классе и подготовка к экзаменам в девятом кажутся мне сейчас какой-то ерундой, — это нормально?
— Абсолютно нормально. Ты сейчас просто вылупляешься из чужих смыслов и остаешься голеньким. Но важно при этом хотя бы приблизительно понимать, что ты собираешься строить взамен.
— Как вы интересно говорите: креатуры, отринуть, голеньким… необычно…
— Ты чувствителен к языку?
— Мне кажется, да. Я вообще иногда думаю, что я, может быть, гуманитарий, и чем-то таким и хотел бы заниматься…
— Лингвистикой? Там таблицы…
— Да, может быть. Но еще мне важно знать, как устроено. Мир, человек, смерть — вот это все. Я ни во что не могу поверить. Мама даже водила меня в церковь. Я и сам читал…
— Так ты хочешь узнать или поверить?
— Да, я вижу, что здесь противоречие. Хотя бы что-нибудь. Но все эти системы…
— Тебе трудно поверить в то, что откровение об устройстве Вселенной было дано иудейскому плотнику, индийскому принцу или ближневосточному торговцу? К тому же это еще и разные откровения, каждое из которых не очень сочетается с современной научной картиной мира…
— Да-да, все именно так!
— Но ты понимаешь, что именно вот эти системы — итог очень похожих на твое исканий тысяч, миллионов совсем не слабых для своего времени мозгов?
— Конечно понимаю! Но мне от этого не легче. Я все равно не могу ничего из этого взять для себя. Откуда, куда? Да еще и смысла нигде нет, — Антон грустно усмехнулся. — Я пытался с одноклассниками говорить. Они говорят: да какая тебе разница, как оно устроено. Может, мы вообще — компьютерная симуляция. Все равно мы ни на что повлиять не можем. Забей и живи как живется. Только один парень, который у нас астрономией увлекается, начал мне в ответ рассказывать, что Большого взрыва, оказывается, не было и из этого что-то такое очень важное следует, но тут уже я его не понял…
— Но у тебя не получается забить?
— Нет. Я пытался, честно. Мне нужно что-то такое…
— Для прохождения экзистенциальной части подросткового кризиса тебе нужна хоть какая-то картина мира… Скажи, а ты маленький маму спрашивал: мама, а ты умрешь?
— Да, да, да! Я и сейчас помню, она очень испугалась и закричала: с чего ты это взял? Кто тебе такое сказал?! Я тогда тоже испугался и больше у нее не спрашивал.
— Ага. То есть и тогда, во время первого экзистенциального кризиса, тебе картину мира не дали… — констатировала я. — А твоим одноклассникам, видимо, наоборот, дали, и у них сейчас еще есть задел.
— Все пропало? — грустно улыбнулся Антон.
— Да нет, конечно! — бодро возразила я. — Если это еще оттуда идет, то без проблем, сейчас нарисуем.
Я потянулась к блокноту и карандашу. Антон наблюдал за мной с доброжелательным интересом и, пожалуй, с надеждой.
— Есть ли хоть что-нибудь из существующих систем, объясняющих мироустройство, чему ты безусловно доверяешь?
— Наука, наверное, — подумав, признал Антон. — Больше ничего.
— Отлично. Какая часть науки, как тебе сейчас кажется, могла бы лучше всего объяснить не частности, а именно вот то общее, что нас с тобой сейчас интересует: устройство Вселенной, место человека в ней, вопросы жизни и смерти… Биология? Физика? Философия? История?
Тут Антон думал долго. Потом сказал:
— Наверное, только квантовая физика.
В квантовой физике я понимаю приблизительно ничего, поэтому простор для спекуляций у меня был максимальный.
— Отлично! — повторила я и начала рисовать. — Значит, раз у нас квантовая физика, то исходить мы будем из того, что человек — это и волна, и частица одновременно. Принимаешь допущение?
Антон с готовностью кивнул.
— Вот. А мир, Вселенная — это океан, про который мы кое-что знаем, но, конечно, бесконечно далеки от полного его понимания. Фильм «Солярис» смотрел?
— Книжку читал.
— Замечательно. Вот у нас здесь, значит, океан, а по поверхности, понятное дело, бегут волны. Ось времени обозначим, как в физике положено, буквой t. А вот здесь, в глубине океана, у нас формируется звездочка-человек…
— Душа?
— Да называй как знаешь. Важно, что изначально она — волна, часть океана. Но потом она поднимается вот сюда, на поверхность, и попадает вот в эту конкретную волну. И тогда вот тут внизу на время образуется барьер, который отделяет ее от остального океана. Аналог гематоэнцефалического барьера, понимаешь?
— Какого-какого?
— Барьер, который у нас в организме препятствует попаданию бактерий и всякого другого вредного в мозг. Гемато — кровь. Энцефалон — мозг.
— Гемато-энцефалический… Прекрасно, спасибо, — мечтательно сказал любящий необычные слова Антон.
— Ну и вот, смотри, что получается. После формирования барьера наша звездочка-человек живет свою индивидуальную жизнь на поверхности океана и искренне думает, что она — частица.
— А на самом деле она — волна!
— Нет! На самом деле она и волна, и частица одновременно!
— Как электрон!
— Именно!
Мы с Антоном посмотрели друг на друга и рассмеялись.
— А потом? — спросил Антон.
— А потом она вот так движется вместе с волной (я рисую в блокноте), то есть живет, живет вдоль оси времени и постепенно исчерпывает все доступные частице (она же все это время ощущает себя частицей) смыслы, ну и само тело-частица изнашивается.
— И тогда этот барьер снова растворяется и она возвращается в океан?
— Точно! — согласилась я и нарисовала последнюю картинку. — Смотри. Что-то в этом вызывает у тебя протест, недоверие?
— Абсолютно ничего! И главное — ведь все на основе квантовой физики. Спасибо! Можно я картинки заберу?
— Конечно забирай! — согласилась я и подумала: как хорошо, что никакой квантовый и любой другой физик нас не слышит.
***
Спустя какое-то время мать Антона подошла ко мне в коридоре поликлиники.
— Огромная вам от нас благодарность! — прочувствованно сказала она, приложив руку к сердцу. — Вот что значит специалист! Антон мне ничего после визита к вам не рассказал, но настроение у него явно улучшилось. И знаете, что главное?
— Что же? — не без любопытства спросила я.
— Учебная мотивация у Антона практически вернулась к норме! — торжествующе воскликнула женщина.
Я бледно улыбнулась и поспешно скрылась за дверями своего кабинета.
Свежие комментарии