Новая книга Зои Борисовны Богуславской — сборник диктовок, которые последние десятилетие записывала как она сама, так и сотрудники Фонда Вознесенского. Вспышки воспоминаний, приходящие внезапно иногда ночью, иногда днем. Предельная честность и откровенность, уникальные свидетельства невероятно насыщенной и продолжительной жизни.
«Сноб» публикует главу из книги, выходящей в издательстве «КоЛибри»
Зоя — моя жизнь
Мы расписывались в Краснопресненском ЗАГСе. Служительница, не поднимая глаз от лежащих перед ней бумаг, без тени сомнения, формальности ради, спросила:
— Берете фамилию мужа?
Я не была готова к такому вопросу, плохо представляла себе, как разводятся и выходят замуж в этом времени и в этом возрасте. Но ответила поспешно, автоматически:
— Нет-нет… я Богуславская…
Служительница, удивленно подняв брови, переспросила:
— Вы твердо решили оставить свою фамилию?
— Да-да, — ответила я.
И только тут, быть может, впервые задумалась о том, как я ухожу в отчаянную новую жизнь, не до конца принятую еще моим сознанием и моей душой, сколько людей отрываю от своей жизни. Андрей не проронил ни слова, хотя для него это тоже было сюрпризом. Но поскольку в этот момент он наконец полностью осуществил то, за что боролся два года, то он не шелохнулся, не возразил, пережидая, чтобы наконец все эти бумаги были подписаны и мы вместе ушли. Не было вокруг ни моих лучших подруг, от которых это я скрыла, не было родителей.
В тот день мы не пошли ни к его родителям, ни к моим, чтобы сообщить о новости. Мы как бы поставили точку на смешанных опасных событиях, сопутствующих неожиданным отношениям, которые возникли между мной и Андреем.
На следующий день ко мне приехала близкая моя подруга Майя Туровская. Узнав, спросила, не веря:
— Что, правда вышла замуж?
— Правда.
— Да ну?! Ну и шутки! — И потребовала: — Покажи паспорт!
Ну, мы были молодыми, и я, смеясь, достала паспорт с жирной печатью, что муж Вознесенский Андрей Андреевич…
Другая моя заветная подруга, Нея Зоркая, лидер нашей пятерки, держала пари, что Вознесенский никогда не женится на мне. И потому Майя повергла ее в шок новостью: «Они поженились».
— Да никогда! Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! — ответила Нея.
— Это совершилось.
— Да ладно глупости говорить! Как это?
— Так. Я видела паспорт…
Почему-то никто не верил. Мы всюду появлялись вместе, ездили отдыхать вместе, и окружающие постепенно с этим смирились.
Я никогда не рвалась к почетной роли его жены, я почитала его как поэта, была очень большая человеческая симпатия, желание как-то так облегчить, покровительствовать. Что он нашел во мне, сказать не могу, он меня считал и красавицей, и вообще — бог весть что и бог весть кем… все в его стихах сказано, например, в стихотворении, неслучайно названном «Молитва»:
Вот у него был такой взрыв поэтический, связанный с полным ощущением его безнадежности в любви, с тем, что ему так плохо. Он ведь не встречал отказов, у него в прошлом были романы очень яркие, очень сильно любили его знаменитые женщины. А я ему отказывала…
Почему он за мной всегда бегал? Почему, когда я однажды порвала с ним, он рыдал и потерял 14 килограммов? Ну почему это так было? Не знаю… Он привык, что женщины хотят связать себя с ним навечно, лишить его свободы, а здесь все было наоборот, я никогда не гонялась за ним, наоборот, просила, требовала, чтобы он от меня отстал, не преследовал. Его состояние в то время очень точно передано в стихах, в той же сумасшедшей поэме «Оза», в главе, которая опять же называется — «Молитва».
Вскоре после того, как мы поженились, может, год прожили, его призвали на долгосрочные военные сборы, он служил в звании лейтенанта на Украине, в Прикарпатье. Позвонил оттуда: «Я устроил, приезжай, будем вместе жить здесь». Я сразу же примчалась. Каким-то образом начальство согласилось, друзья-товарищи уступили нам комнату, в которой была одна кровать. Мы на радостях с этой кровати постаскивали подушки и кидались друг в друга, наволочки порвались, пух и перья полетели по комнате, я с ужасом думала: «Что о нас скажут, если сейчас кто-то войдет?»
Андрею было непривычно, что он женат. В то же время он так гордился этим. Все время представлял меня… идем куда-нибудь, входим, и он первым делом говорит: «Это моя жена».
От того времени осталось несколько стихотворений. Из опубликованных, например: «Я служил в листке дивизионном. Польза от меня дискуссионна». А есть еще неопубликованное послание Жене Евтушенко: «Был я, Женя, рядовой, стал я лейтенантик. Был я вольный ***** (любвеобильный), а теперь женатик».
Это тоже оттого, что он гордился, его распирало, что он теперь семейный человек.
Милая женщина, добрая моя приятельница Наташа Завальнюк, жена поэта Леонида Завальнюка, опубликовала эссе-воспоминание, элегантно написав, что только мудрость Зои удерживала его в семье почти полвека. Нет, я его никогда не удерживала. У нас была какая-то совершенно другая жизнь… Вот и хочу сказать, чем же была для него я.
Начнем с того, что он меня встретил взрослой женщиной, которая уже переживала глубокие настоящие чувства, которая была в браке, родила ребенка. Лене было 8 или 9 лет, когда мы встретились с Андреем (мы поженились, по-моему, когда Леньке было 13) — и это был совершенно другой объект его внимания, который все время сопротивлялся. Эти же восприятия его очень точно переданы в сумасшедшей «Озе», которую Андрей написал преувеличенно пафосно, и я очень долго, и по сей день, может быть, отрекаюсь от того, что это документальная вещь.
Там, конечно, очень много документального, как он встречает меня на причале («неумолимы зрачки ее льдистые…») — все это было, но все равно это есть преображенное восприятие в этот момент этой женщины, восприятие, которое не может быть константой жизни с ней. А восприятие было такое, что, во-первых, «неумолимы зрачки», «Матерь Владимирская, может‚ умолишь, может‚ умолишь», а второе восприятие, мимо которого все проходили, связано с тем, что он встретил женщину, очень многими любимую, в качестве, не знаю, как сказать вернее, женщины-подруги.
У меня в то время, когда он появился, были привязанности глубокие, дружеские, из которых он пытался меня вырвать, пытался вырвать меня из моего окружения, не только от мужа. Он не понимал, почему мне надо идти куда-то, работать, а я была член художественного совета Шестого объединения «Мосфильма» — во главе с Аловым и Наумовым. Тарковский, Швейцер, Элем Климов — это были мои друзья и товарищи. Это и Трифонов, и Бакланов, это писательский круг, в который я тоже входила… И когда Андрей врывался и пытался меня вырвать оттуда, мне было неловко перед ними. Я ему говорила: «Не преследуй меня! Не преследуй меня! Ты меня компрометируешь».
А началось все с того, что полузнакомый мне Андрей Вознесенский, которого я видела раза четыре в Доме творчества в Переделкине, вышел на трибуну писательского пленума и… Тогда была полемика, страшная драка по поводу повести Бориса Балтера
«До свидания, мальчики», вышедшей в «Юности» в 1962 году. Официозная критика устроила разгром, назвала повесть интеллигентской, упаднической. Николай Грибачев выступил со стихотворной отповедью «Нет, мальчики!». А я опубликовала в «Литературной газете» статью-ответ под названием «Да, мальчики!». И вдруг Вознесенский, выступая на том пленуме, сказал: нам нужны такие критики, как Зоя Богуславская, которая написала статью «Да, мальчики!».
Про меня никто никогда ничего такого не говорил, никто никогда не произносил моего имени, не упоминал меня, да еще с такой высокой трибуны. Я была тронута до глубины души, хотя мне было очень неловко, я никогда не любила и не люблю, чтобы обо мне говорили. Никогда я не звонила никому с просьбой прочитать то, что я напечатала, уж не говоря о том, чтобы откликнуться рецензией…
Я не заказывала ни одной рецензии даже на книги Андрея… И вот его уже нет пять лет, и я без него живу с большим знаком вопроса: живу ли я так, как жила до того, или как мне надо бы жить, — мы это не обсуждаем. Я создала фонд его имени, пытаюсь создать музей, увековечить его память. А тогда я была окружена людьми, которых очень любила как друзей, для меня это был образ жизни, Андрей же не понимал и пытался меня отторгнуть от моего образа жизни и от моих друзей. Я не была в его кругу, не имела связей с его друзьями, знакомыми. Впоследствии получилось так, что все мои друзья стали его друзьями. Но вначале они относились к нему очень настороженно, даже враждебно. Долгое время. Даже когда мы стали женаты.
Мои литературные друзья тоже от меня немного отстранились. Я дружила с поэтами Давидом Самойловым, Борисом Слуцким, Евгением Винокуровым, с критиками, литературоведами Бенедиктом Сарновым, Лазарем Лазаревым, Станиславом Рассадиным — блестящими интеллектуалами, знатоками, ценителями классической поэзии, творчества продолжателей ее традиций, таких как Пастернак, Заболоцкий… Для них не очень много значила звездность и звездная жизнь Вознесенского. Для них он был наглым, хулиганистым, они не отрицали его исключительного дарования, но это был не их поэт.
Когда я говорю, что не было ночи, чтобы он не ночевал дома за 46 лет нашего брака, это сущая и точная правда. Наверно, были у него случаи, когда я уезжала в редкие командировки без него. После того как мне стало известно об одном таком случае, я немедленно съехала с квартиры. Владимир Алов сказал: «Боже, какое счастье, что ты бросила этого подонка!» А я завопила как ненормальная: «Никакой он не подонок! Это все ерунда! Дело вовсе не в этом!» Может, он без меня еще лучше жил бы? Но я была для него источник понимания, любви к нему не корыстной, а как к какому-то шедевру природы, который я обязана не повредить, растить, понимать, потому что мне выпало быть любимой им, — вот что было главной составляющей для меня.
В одной из книг о Вознесенском приводятся его слова о том, что он чувствовал после того, как Хрущев орал на него во время встречи с интеллигенцией в Кремле, фактически выгонял из страны. Андрей говорит: больше всего его ранило, что многие близкие отвернулись от него. Не было звонков, приглашений, не было ничего того, что предшествовало этой встрече, когда его всегда окружали друзья-приятели. В людях жил страх, они испугались быть рядом с тем, кого отвергает государство. И только одна женщина не побоялась, подошла утешить его, хотя это было опасно для ее писательского будущего: «В этом сказалась красота ее личности и характера». То есть у Андрея уже тогда было четкое осознание моей верности, надежности во всем.
А вот такая любовь, уже безнадежная, нескончаемая, очень глубокая на самом деле… как откровение… у меня родилась, когда я узнала, что он смертельно болен. И эти пятнадцать лет, что я за ним ухаживала, выхаживала его… это было уже неистовое какое-то отношение к нему.
Я бежала к нему отовсюду, где б ни была, куда бы ни отлучалась. Четырехсерийный телефильм «Андрей и Зоя» начинается с того, что я со съемок, кажется, в ЦДЛ, звоню к нам в Переделкино. Отвечает Леночка, наша домоправительница, которая прошла со мной крестный путь последнего года, она хоронила его, он умер на моих руках, и она стояла рядом. И я спрашиваю: «Ну как вы там?» Леночка отвечает: «Он спрашивает, а Зоечка скоро приедет, а Зоечка скоро приедет?» А я на съемке этого фильма, закупорена вся декорациями, на меня наставлены камеры…
Леночка повторяет: «Он все время спрашивает, когда вы приедете». И я говорю, что меня тут держат, заслонили какими-то декорациями, меня не выпускают отсюда, но я сейчас все брошу и приеду. Все это есть в кадре, в фильме, так и осталось. Меня не выпускает режиссер Анатолий Малкин, а я уже помчалась домой. Я отовсюду мчалась к нему, старалась ни на час не оставлять его одного. Он был твердо убежден: если я приеду — все наладится. Я и боль сниму, и вообще все будет хорошо.
Презентация новой книги Зои Борисовны Богуславской пройдет 10 апреля в 16.00 на non/fictioN весна
Свежие комментарии