«От Ростроповича люди заряжались, как аккумуляторы». Интервью с виолончелистом Александром Князевым

К 98-летию Мстислава Ростроповича 27 марта в Большом зале Московской консерватории пройдет концерт «Музыкальный оммаж». Виолончелист Александр Князев рассказал «Снобу», в чем уникальность маэстро и почему дирижером нельзя стать, просто встав за пульт.

Вы были знакомы с Ростроповичем, поэтому это будет очень личный, наверное, для вас разговор.

Дело в том, что Дворжак и Элгар — это два самых крупных, лучших романтических концерта, когда-либо написанных для виолончели. Виолончельный репертуар, в отличие от скрипичного и фортепианного, значительно меньше. Нравилась ли Ростроповичу эта музыка? Конечно, нравилась. Он был одним из лучших исполнителей концерта Дворжака. Что касается концерта Элгара, я хотел бы рассказать одну интересную вещь. Была совершенно невероятная, гениальная виолончелистка Жаклин Дю Пре — англичанка французского происхождения. Она гениально сыграла и записала концерт Элгара! Но ее судьба сложилась очень трагично: в 1973 году, когда ей было всего 28 лет, врачи поставили диагноз — рассеянный склероз. После этого она прожила всего 14 лет. Для музыканта тогда такой диагноз был трагедией. С тех пор медицина сделала невероятный скачок, и сейчас эта болезнь уже не является таким приговором, люди от нее не умирают. Это ужасная трагедия, потому что Жаклин была феноменальной виолончелисткой! Концерт Элгара она записала со своим мужем, знаменитейшим пианистом Даниэлем Баренбоймом. Ростропович исполнял Элгара редко. Я его как-то спросил: «А вы Элгара любите?». Он ответил: «Да, гениальный концерт, конечно. Но после исполнения Жаклин…, ну что там делать?». Тем самым он признавал ее первенство в исполнении этого концерта. Конечно, он все равно его играл — и играл потрясающе, как и все, что он исполнял. Он был универсальным музыкантом — это качество великих музыкантов!

Что значит «универсальный» музыкант?

Есть музыканты, которые сосредотачиваются на произведениях одного композитора и исполняют их очень хорошо, но имеют очень узкий репертуар. А Ростропович был универсальным музыкантом — он сыграл весь виолончельный репертуар! Для него стали писать современные композиторы, потому что он настолько расширил технические и звуковые возможности виолончели, что поднял ее на новую высоту как сольный инструмент. До XX века сольные виолончельные концерты не были популярны. Пабло Казальс, испанский виолончелист, был первым, кто по-настоящему заставил говорить о виолончели как о сольном инструменте. Но на подлинную высоту виолончель поднял именно Ростропович.

Он сыграл около 600 произведений новых композиторов — невероятное количество. Для него писали все, потому что, во-первых, он исполнял концерты для виолончели, во-вторых, его техника позволяла писать очень сложные произведения. Он расширил технические возможности инструмента, и благодаря этому виолончельный репертуар сильно обогатился. Я его как-то спросил, сколько из этих 600 произведений было действительно подлинно интересными. Ведь невозможно представить, что все 600 произведений современных композиторов одинаково вызывали достойный интерес. Его ответ, с одной стороны, меня поразил, с другой — не удивил. Он сказал, что выдающихся было всего 5–6 произведений. Понимаете?

Скажите, для вас писали какие-то произведения?

Да, конечно, были такие произведения.

А вам они нравились?

Я вообще никогда не играю то, что мне не нравится. Мстислав Леопольдович был человек-универсал, а я — нет. Он играл и то, что ему нравилось, и то, что не нравилось. Я бы точно не стал учить столько произведений. Я даже должен признаться, что очень много раз отказывал современным композиторам в исполнении — они, наверное, до сих пор на меня обижены. Но несколько произведений я все же сыграл, они были написаны специально для меня. Например, знаменитейший композитор Алексей Рыбников, больше известный по мюзиклам, музыке к кино. Вы знаете, что он написал шесть симфоний? Но они не приобрели такой известности, как его мюзикл «Юнона и Авось» или музыка к кинофильму «Тот самый Мюнхгаузен». Его музыка подняла эти фильмы на невероятную высоту, потому что она гениальна. Алексей Львович Рыбников — абсолютный гений, потому что у него есть самое главное — мелодический дар. А для современной музыки это такая редкость. Вот его концерт я сыграл! Это была премьера где-то в 2014 году и прошла с огромным успехом. Потрясающая музыка невероятной красоты!

Еще для меня написал концерт потрясающий французский органист Жан Гийю. Сначала он создал концертную фантазию для виолончели и органа, а потом переделал ее в концерт для виолончели с оркестром. Также для меня писал наш замечательный русский композитор Игорь Райхельсон. Он написал очень много произведений для виолончели: несколько концертов, сонату, камерную музыку. Концерт был премьерой и был посвящен мне.

Между вами и Мстиславом Ростроповичем очень много общего и в жизни, и в творческой биографии. Но вы себя в качестве дирижера еще не пробовали? Есть ли у вас такие планы?

Нет, таких планов нет и уже не будет — я уже не успею. Понимаете, какая штука, дирижер — это отдельная профессия, нельзя просто встать за пульт и махать руками. Нет. Это отдельная профессия, ей надо учиться. Если бы я раньше к этому обратился, может быть, что-то бы и получилось, но у меня были другие увлечения. Я еще играю на органе и на рояле. Дирижерство мне уже точно не грозит, если только в глубокой старости, когда я уже не смогу ни на чем играть. Ростропович, кстати, прекрасно играл на рояле, не сказать, что он много играл, но то, что играл, было здорово! У него было очень много энергии, его хватило еще и на дирижерство. Он стал главным дирижером Вашингтонского Национального симфонического оркестра и поднял этот оркестр на невероятную величину. Но все-таки мы будем помнить его как величайшего виолончелиста!

Вас называют учеником Ростроповича, хотя, когда вы учились, он был в эмиграции. Получается, вы с ним в прямом преподавании не пересекались, а учились по его записям?

Да, все верно. Он уехал из Советского Союза в 1974 году, мне тогда было 13 лет, поэтому учиться у него у меня не было никакой возможности. Но я маленьким, когда мне было 10 лет, попал на несколько его концертов, которые оказали на меня невероятное влияние. Я помню их до сих пор, представляете? В 1974 году в мае, перед конкурсом П. И. Чайковского, было прослушивание для этого конкурса, Ростропович возглавлял жюри. Я пришел на это прослушивание просто послушать, потому что мне это все было интересно. Я очень хорошо помню, как его все ждали, он сильно опаздывал. Тогда я впервые увидел его так близко, а буквально через несколько дней он покинул Советский Союз и сделал большую карьеру на Западе. Я изучил множество его записей уже после того, как мы уже познакомились. Однажды он сказал мне, что считает меня своим учеником, потому что я много учился на его записях — и мне это было очень приятно. Было ощущение, что когда он уехал, у него открылось второе дыхание — лучшие его записи были сделаны в период его эмиграции. Потом пришла Перестройка, страна изменилась, Ростропович стал очень много приезжать и выступать. Был случай, когда одно издание в Москве написало какую-то нехорошую рецензию, он обиделся страшно, в Москву приезжать перестал, выступал только в Петербурге. Он был великим человеком, все это понимали не только на его концертах, но даже в общении он излучал флюиды гениальности. Он был очень легким, приятным и демократичным, просил называть его на «ты», что у меня так и не получилось. Я был воспитанным, интеллигентным молодым человеком и не мог обращаться к нему на «ты», только: «Слава, вы».

Случались ли необычные истории, когда вы играли с ним в одном концерте?

Я помню эпизод, когда мы однажды играли вместе в Петербурге. Репетиция закончилась, в перерыве все побежали в буфет перекусить — я тоже пошел, и Ростропович пошел. Там огромная очередь, перерыв небольшой, около 20 минут, и все хотят успеть поесть. Естественно, когда увидели Ростроповича, его все пропускали вперед и говорили: «Мстислав Леопольдович, проходите». А он встал в конец очереди и сказал: «Мы тут все уважаемые люди». Он не считал себя исключением, не пользовался известностью. Меня это поразило! Честно говоря, я не такой: когда мне нужно пойти в буфет, перекусить в антракте моего концерта, я говорю: «Извините, пожалуйста, но мне сейчас выходить на сцену, вы не могли бы меня пропустить?». Я, конечно, не стою в очереди, а он стоял как все. С ним всегда общались, всем хотелось немножко прикоснуться к его гениальной ауре. Я его обожал как человека не меньше, чем как музыканта.

Скажите, когда Мстислав Ростропович вернулся в Россию, он больше не преподавал в консерватории. Я знаю, что вы тоже преподавали до двухтысячных годов и снова к преподаванию уже не вернулись. Как вы относитесь к передаче виолончельной традиции? Может быть, у вас есть ученики вне консерватории?

Вы совершенно правы, я преподавал в 90-х годах, почти 10 лет — с 1995 по 2004. Последние несколько лет я тоже преподавал, но очень мало, у меня было буквально 2 ученика. Сейчас вообще один ученик, он заканчивает обучение, и я думаю, что уже к этому не вернусь. Это не самое мое любимое занятие. Я с удовольствием иногда провожу мастер-классы, но в очень ограниченных количествах.

Значит, вы как Чайковский, он тоже не любил преподавать, больше любил творчество.

Да, я тоже больше люблю творчество. Я всегда думал, что в этот момент я мог бы лучше что-нибудь выучить, например, фугу Баха на рояле или на органе, но дело не в этом. В общем, преподавание — не мое любимое занятие.

Возвращаясь к программе концерта, ведь эти два виолончельных концерта — одни из самых исполняемых и самых лучших для виолончели. Наверное, вы их играете очень часто. Скажите, как каждый раз проживать заново ту же любовь к музыке, с одинаковой значимостью к ней относиться?

Знаете, это происходит само собой, я ничего специально для этого не делаю — это гениальная музыка. Свойство гениальной музыки в том, что чем больше вы ее играете, тем больше она вам нравится. Тут никакой проблемы для меня нет. Я понимаю Ваш вопрос, вы хотите понять, не устаю ли я от этих произведений. Нет, не устаю, потому что это гениальная музыка, каждый раз ее играешь и чувствуешь эту гениальность, может быть, даже еще больше чувствуешь. Произведения Дворжака я играю со школы. Элгара я попозже выучил, но тоже исполнил его много раз. Оба эти концерта, конечно, очень сложные, но как бы часто я их ни исполнял, я все равно продолжаю ими наслаждаться, и сложность уходит на второй план. Поэтому у меня не возникает никаких трудностей, даже если я играю что-то много раз.

С Ростроповичем вы, кажется, играли Второй концерт Шостаковича. Расскажите об этом исполнении, какие это были для вас впечатления?

Я очень сильно волновался, потому что этот концерт был написан как раз для Ростроповича, оба концерта были посвящены ему. Они достаточно трудные, и это новый вид техники, поэтому в тот момент, кроме Ростроповича, никто бы их не сыграл. Эта музыка была написана для него! Конечно, под его руководством, под его дирижерскую палочку я играл немного волнуясь. Я играл во многом в его стиле, я понимал, что особенно его ничего раздражать не будет, но какие-то вещи я все же добавил от себя. Но ему все понравилось, на всех репетициях он мне вообще ничего не говорил, и когда я его сам спросил, он ответил, что все прекрасно. Он был легким человеком, смотрел на все в целом, и какие-то мелочи, может быть, и были, но на них он почти не обращал внимания.

А после этого вы играли еще это произведение?

Да, очень много раз исполнял. Я потом Второй концерт Шостаковича играл с Максимом Шостаковичем (сыном Дмитрия Шостаковича). Оба концерта Шостаковича — мои любимые произведения! В последние годы, честно сказать, у меня есть один недостаток: я меньше люблю музыку Прокофьева, чем Шостаковича. Я считал, что раз я меньше люблю Прокофьева, я не имею права его играть — почему-то с молодости так сложилось. Мне нужно было раньше выучить его, я выучил его где-то лет 10 назад. Концерт Прокофьева считается самым трудным, труднее Шостаковича. Я играл его во Франции, в Польше, несколько дней назад в Москве — очень успешно. И я понял, что теперь полностью овладел этим концертом. Этот концерт тоже стал частью моего репертуара, гениальная музыка, абсолютно другая, чем у Шостаковича.

Какой это огромный труд длиной в 10 лет. И только сейчас вы говорите, что наконец-то вы пришли к тому, что до конца овладели произведением — это же гигантское количество времени.

Это не значит, что я учил его все эти 10 лет. В сезон вы играете несколько концертов определенного автора. Самый популярный концерт в мире — концерт Дворжака. Куда бы вы ни приехали, первым делом вы играете Дворжака. В Японии, например, сколько бы я им ни предлагал сыграть Шостаковича, они говорили: “О, как это интересно, но давайте сначала Дворжака”. В Европе, конечно, по-другому, там я играл очень много русской музыки. Во Франции, например, русская музыка популярнее, чем музыка французских композиторов, таких как Дебюсси, Равель. Когда я играл Чайковского, Рахманинова, Шостаковича — это всегда вызывало бешеный восторг у французов. Все-таки наши культуры, мне кажется, очень близки. Но я с ужасом осознаю, что Франция сейчас так далека от России. Русская культура тесно связана с европейской культурой, никуда от этого не деться. Конечно, постепенно связи культурные восстановятся. Достоевский сказал: «Красота спасет мир», но я бы добавил: “Красота и искусство”. Федор Достоевский — мой любимейший автор, я доверяю тому, что он сказал. Поэтому я очень надеюсь, что скоро будет снова единое культурное пространство, где музыка — его огромная часть. Когда выхожу на сцену, я думаю о музыке, о том, чтобы сыграть ее как можно лучше. Когда концерт уже сыгран, я думаю, что если я внес хоть маленькую, микронную частицу в дело культурного объединения людей — я этому рад. Каждый концерт вносит в людей что-то хорошее. Я уверен, что человек, который прослушал сюиты Баха хотя бы раз в жизни, уже не сделает ничего плохого. Это моя такая идеалистическая точка зрения.

Мстислав Леопольдович славился своим замечательным чувством юмора, было ли в вашем профессиональном общении место шуткам? Была у вас с ним общая смешная история или, может быть, он что-то про себя рассказывал, что вам особенно запомнилось?

Он мне рассказывал миллион всяких историй. Помню один вечер, который мы с ним провели. Эта история началась шутливо, потому что он просто дал мне свой номер телефона. Тогда еще не было мобильных телефонов, он дал свой номер в Париже и сказал: «Старик, будешь в Париже — звони». Вот так просто. Я тогда часто ездил в Париж, и я действительно через какое-то время приехал, думаю: дай позвоню. В аэропорту пошел в телефонный автомат, опустил несколько франков, позвонил — и, удивительно, он тут же взял трубку, прямо в ту же секунду. И знаете, он искренне был рад моему звонку, наверное, у него было настроение хорошее. Он говорит: «Ой, как здорово, что ты позвонил, так удачно! Я только что прилетел. Меня не было в Париже 3 месяца и завтра снова улетаю. У меня одна ночь». Дальше он еще со смехом сказал: «Да, и Гали нет, приходи — хорошенько посидим». Я уже понял, что нас ждет. Тогда мне было около 36 лет, и я мог много выпить. В тот вечер мы выпили очень много! После этого я три дня лежал у своих друзей с головной болью. А он выпил гораздо больше — и в тот же вечер улетел на гастроли в Испанию, чтобы играть концерт! Вот какой невероятной силы был человек!

Когда мы с ним общались, он рассказывал очень много интересных историй. Я помню, как он однажды разыграл свою жену, Галину Павловну Вишневскую. У нее был день рождения, и Ростропович сказал: «Конечно, я приготовил ей шикарный подарок». Уже точно не помню — то ли колье с бриллиантами, то ли кольцо, но что-то действительно ценное. Но, говорит: «Я ее разыграл. Когда пришло время ее поздравлять, я специально купил самую дешевую брошку. Я ей ее подарил и говорю: “Галенька, смотри, какая чудная брошка, ведь тебе нравится, правда?”». Конечно, она всем своим видом показала, как ей “нравится” эта брошка (смеется). А потом говорит: «Я открыл заветную шкатулочку с настоящим подарком». Он рассказал это с таким шармом — гораздо интереснее, чем я сейчас. Это была замечательная история. Мстислав Леопольдович любил разыгрывать людей, но это было всегда из-за любви к ним и хорошего настроения. Он был огромным жизнелюбом, обладал невероятной жизненной энергией. Знаете, у него было то, что Шопенгауэр называл «волей к жизни». Это самое главное в человеке. Люди, у которых есть воля к жизни, — они все побеждают. Люди, у которых этого нет, могут быть даже очень талантливыми, но они не побеждают в жизни. А у него это было в таком большом количестве, что он одаривал других людей. От него люди заряжались, как аккумуляторы — я в том числе. Я помню, что после общения со Славой я каждый раз чувствовал, что даже мой шаг ускорялся, потому что энергии было невероятно много.

Беседовали Мария Акишина, Арина Рябцева, Ксения Романова