Взгляд на мир русского балета американки корейского происхождения Чухе Ким. Здесь много личной драмы, слёз, достоинства, подлинной дружбы и преодоления. «Сноб» публикует отрывок из книги, выходящей в издательстве Inspiria в переводе Кирилла Батыгина.
У Веры Игоревны была привычка задерживать после звонка. Из-за этого её ученицы постоянно опаздывали на следующий урок, а Вера Игоревна не одно десятилетие воевала с педагогами общеобразовательных предметов. В раздевалке у меня едва оставалось время взглянуть на кровоточащие пальцы, прежде чем я совала их в кроссовки. Пальцы потом нещадно болели и пульсировали на уроках математики, русского, французского и естествознания, а я сидела и думала, не просочилась ли кровь сквозь носки, не запачкала ли подошву кроссовок. Такое происходило шесть дней в неделю без исключения.
Как-то во время обеда я пыталась найти Соню в столовой. Обычно её было легко заметить: светлая голова в окружении двух-трех голов потемнее и мерцании похожей на мираж атмосферы смеха. Мои глаза быстро её отыскали, только Соня впервые за всё время нашего знакомства сидела напротив Нины и — человека, рядом с которым мне хотелось сидеть ещё меньше, — Серёжи.
Я застыла в неуверенности, не стоило ли мне поискать другое место, но Соня задрала руку, облаченную в свитер «Гришко», и отчетливо пропищала:
— Наташа, мы здесь! — Нина и Серёжа повернулись с растерянными улыбками, будто они ещё не решили, что про меня думать, и это меня, разумеется, задело — не отношение Нины, у которой не было причин меня любить, а отношение Серёжи.
Я обошла стол и села рядом с Соней, напротив Нины и Серёжи, который больше не заливался пунцовой краской в моём присутствии. Я не видела его вблизи несколько месяцев — с того самого времени, как он готовился к просмотру и переезду в интернат. Он завёл много новых друзей и, похоже, больше не нуждался в какой-то соседской девчонке. И хотя Серёжа сидел, было заметно, что он вытянулся еще на несколько сантиметров. Из мягкотелого мальчика превратился в крепкого юношу. Однако его глаза со сверкающими звёздочками остались прежними: цвета глубокого льда под снегом. Я услышала, как произношу:
— Привет, Серёжа.
Его удивительно знакомое лицо смягчилось улыбкой.
— Наташа, даже не знаю, как это мы раньше здесь не пересеклись, — сказал он, выпрямляясь в белой форменной майке.
— Стоп. Вы знакомы? — спросила Соня, и Серёжа поведал историю о наших общих доме и школе, не упоминая новогодний вечер у Резниковых. Соню, которая умела ценить друзей по конкретным заслугам, осенило, что я могу быть ей полезна не только как соседка по комнате. В своём окружении Соня искала не талант и не искренность, а связи с другими интересными людьми — особенно такими парнями, как Серёжа. Ведь это упрощало задачу формирования вокруг себя группы друзей. Если бы эти мысли столь очевидно не проявились в неожиданно потеплевшем отношении Сони ко мне, то я бы списала всё на собственную циничность. Впрочем, стоит признать, что Соня даже не пыталась скрывать чувства и намерения, и её честность даже как-то бодрила.
Как и Серёжа, Нина пользовалась популярностью, и, соответственно, Соня проявляла к ней активный интерес. Мы с Ниной обе разучивали партию маленькой Маши в «Щелкунчике». Было запланировано пять спектаклей, и только одна из нас могла попасть в первый состав, который должен был выступать и на премьере, и на заключительном представлении. Естественно, ситуация нас не сблизила.
Пока мы ели, я узнала про Нину больше, чем за прошедшие несколько недель репетиций. Отец у нее был инженером, а мать — учительницей, и она выросла в простой семье без связей в искусстве, с её же слов.
— Но я хочу добиться успеха. Нет, я добьюсь успеха, — сказала она с поразительной решительностью, сжимая в кулачки полупрозрачные ручки.
Я заметила, что, хотя Нина и была постоянно окружена друзьями, она не извлекала из общения с другими столь много радости, как Соня. Это было очевидно по тому, как она ушла от разговора, вместо того чтобы искать одобрения или согласия, безучастно глядя на нас с видом прислушивающегося к детской болтовне взрослого человека.
После занятий мы с Ниной пошли в зал разминаться перед назначенной на семнадцать тридцать репетицией. В отсутствие вечно шумной Сони мы молчали, но при этом не испытывали дискомфорта. Я села на пол и медленно стянула носки с засохшей кровью. Пальцы ног покрылись волдырями, кровоточили, шелушились и заново открывали раны каждый день на протяжении многих недель. Чтобы ноги зажили, мне бы хватило двух дней без пуантов — по крайней мере, я так думала. Но у нас был единственный выходной — воскресенье. От мысли о том, что так будет продолжаться вечно, я едва слышно застонала.
— У тебя ноги в порядке? — спросила Нина, сидевшая в поперечном шпагате. Я кивнула — видимо, малоубедительно, потому что Нина вытянула шею и поморщилась. Она стала копаться в спортивной сумке и вытащила белый пластырь.
— Заклей пальцы. От волдырей он не поможет, но болеть будет меньше. Забирай, у меня в комнате есть ещё один, — сказала Нина, протягивая мне пластырь. Я и не думала, что Нина — ангелочек не только внешне. Мне хотелось надеяться, что за таким милым и симпатичным личиком скрывается уродливая душонка, но у Нины такой не оказалось.
— Спасибо, — крякнула я и принялась обклеивать пальцы, дополнив пластырь ватой. Ногам уже было гораздо приятнее находиться в пуантах, и я поднялась, полная энтузиазма. Тут дверь открылась, и вошла Вера Игоревна в сопровождении ректора академии Афанасия Кобаладзе.
Как и многие успешные художественные руководители, Афанасий Семенович был человеком невысокого роста, невыразительной внешности и неопределённого возраста, мужчиной, который всегда выглядит где-то на сорок — шестьдесят лет. Как и Баланчин задолго до него, Афанасий Семенович скорее был характерным, а не благородным танцовщиком. Величайшей его ролью была Голубая птица в «Спящей красавице», а не какой-нибудь принц или воин, на котором держится весь балет. По прошествии энного числа десятилетий с той поры Афанасий Семенович производил впечатление не бывшего небожителя, а бюрократа средней руки на отдыхе или чьего-то папы, отличавшегося пристрастием к рубашкам поло. По привычке он быстро прошёл вперед нижней половиной тела, сохраняя верхнюю часть непринужденной и спокойной, и задержался перед нами, ухватив себя одной рукой за локоть, а второй глубокомысленно поглаживая аккуратно подстриженную бородку. Вера Игоревна, которая была ненамного ниже Афанасия Семеновича, следовала за начальником с нетипично почтительным видом и остановилась чуть позади и немного сбоку от него.
— Девочки, вы усердно работали последние недели, — заявил слегка гнусавым голосом Афанасий Семенович. Нина и я пробормотали слова благодарности, и он нам нетерпеливо кивнул. — Вы обе знаете, как важна партия маленькой Маши. Она практически столь же важна, как и роль большой Маши. Если не все, то большинство солистов, премьеров и балерин Мариинского театра когда-то исполняли ведущие партии в нашем «Щелкунчике». Я сам танцевал Щелкунчика. А Вера Игоревна исполняла маленькую Машу — я не ошибаюсь, вы же выступали за несколько лет до моего поступления?
Он бросил взгляд на коллегу, которая с гордостью кивнула и заметила:
— И большую Машу в мой последний год на сцене.
Афанасий Семенович начал что-то бессвязно бормотать — к этому склонны все добрые люди, когда чувствуют, что вынуждены поступить жестко. Наконец он объявил:
— Мы определились с исполнителями. Премьеру станцует Березина. Три выступления в общей сложности. — Кровь отхлынула от моей головы. — Леонова, ты выступишь остальные два раза.
Нахмуренный лоб Афанасия Семеновича облегченно обмяк, и я поняла, что он ожидал от нас признательности. Покорное «спасибо» вылетело у меня изо рта; остаток вечера смазался. Когда ко мне вернулось сознание, я обнаружила себя в постели. Соня либо делала домашку, либо смотрела балетные записи в комнате с телевизором, и меня окружал приятный сумрак. Я лежала, свернувшись калачиком, под одеялом, всматриваясь в золотистую полосу света под дверью. Каждый раз, когда кто-то проходил по коридору, его тень рассекала тоненький прямоугольник. Приглушённый шум разговоров и смех подчёркивали моё одиночество. Одна или одинока? Граница между этими двумя состояниями была дверью без порога, которую я пересекала по многу раз за день.
Тень скользнула через пропасть света и остановилась. В дверь постучали. Когда я не ответила, ручка медленно повернулась. Комнату заполнило настырное свечение лампы в коридоре, которое очертило силуэт Нины. Она приняла душ и переоделась в чистую майку и треники. К груди Нина прижимала бутылку — в таких продавали крепкий алкоголь — и миску.
— Эй, Наташа. Спишь? — спросила Нина, хотя я была уверена, что она увидела мои открытые глаза. — Я тебе кое-что принесла.
Не в силах перебороть любопытство, я села в кровати.
— Что там? Водка?
Нина рассмеялась.
— Да, но она не для того, о чем ты думаешь. — Нина жестом предложила мне вытянуть ноги из-под одеяла и налила водку в миску. — Лучше всего делать это до того, как у тебя появятся волдыри. Водка поможет закалить кожу. Немного пощиплет, но повторяй несколько раз в неделю — и полегчает. — Она поставила миску у кровати и с нетерпением посмотрела на меня. Я глубоко вдохнула и погрузила пальцы в жидкость — мгновение было так больно, что казалось, душа покинула тело. Когда худшее миновало, я вытащила ногу, открыла глаза и увидела, что сжимаю руку Нины, словно роженица. И тут уж мы обе ощутили всю нелепость ситуации и захихикали.
— Ну что, по маленькой? — спросила я, и Нина прикинулась, что собирается выпить содержимое миски. Мы смеялись, пока у нас у обеих не выступили слезы и нам не стало тяжело дышать.
Балет — явление бескрайнее, но балетный мир — место камерное. Люди, с которыми мы ходили на занятия, ели и соревновались, были теми же самыми людьми, в которых мы влюблялись, за которых выходили замуж, которых делали друзьями или врагами на всю жизнь. Из нас двоих Нина первой решила, что лучше уж нам стать подругами, по причинам, которые мне до сих пор неочевидны. Возможно, она думала, что всегда будет чуточку впереди меня, — успокаивающая мысль в нашем замкнутом мирке. А может быть, она действительно не могла плохо относиться к людям — проблема, которой у меня никогда не было.
Я же приняла Нину, потому что она была единственным человеком, который решился постучаться в мою дверь. Тогда я была слишком молода, чтобы понимать, что вынуждает людей тянуться друг к другу. Только время открыло мне правду: мы можем подбирать себе второстепенных друзей и случайных возлюбленных, но у нас совсем не остаётся выбора, когда дело касается людей, которых мы любим по-настоящему.
Свежие комментарии