В Театре «Моссовета» идут премьерные показы спектакля «Щастье!», в основе которого пьеса Маяковского «Клоп», либретто Юлия Кима и музыка Владимира Дашкевича. Режиссер и хореограф спектакля Алла Сигалова рассказала «Снобу» о «Щастье!», театральном долгожительстве, молодых актерах, внутренних переменах и бессмертных письмах Маяковского.
Как вы принимаете решение о том, что будете ставить пьесу? Что заставляет вас начать думать и представлять спектакль?
Мне важны три импульса: тема, люди, которые могут быть участниками постановки, и музыкальный материал. Три составляющие, которые на меня очень сильно действуют и могут быть этим толчком, началом.
И как часто вы ощущаете эти три импульса?
Теперь реже, чем прежде. Потому что я поставила уже больше двухсот спектаклей, это очень много. Кажется, что вроде бы можно и остановиться, но что-то вдруг начинает волновать — и появляется необходимость в высказывании. Тогда ты не можешь сопротивляться и просто это делаешь.
Как оставаться актуальным режиссером? Вы были востребованы в 1990-е, нулевые. И сейчас ваши спектакли по-прежнему называют «событием».
Я сама все время думаю на эту тему. В профессии долгожителей действительно немного. Мало тех, кто остается на волне, кто транслирует тренды, ведет за собой. Думаю, это результат какого-то беспокойства и желания постоянно что-то делать. Еще мне кажется, имеет значение то, что я меняю территории, меняю площадки, людей, материал. Не застываю, все время двигаюсь. Последние 15 лет я очень мало занимаюсь хореографией, я ушла в сторону режиссуры. Но когда я возвращаюсь к хореографии и делаю что-то на этом поле, это дает мне такой бешеный рывок и профессиональный импульс!
В чем еще я точно уверена — и в жизни, и в работе нужно сохранять возбуждение, желание. Если у тебя есть желание бежать на репетицию, добиваться, ставить себе новые задачи, если у тебя горит сердце, если ты не унимаешься, если ты не двигаешься по накатанному, вот тогда эта бурлящая материя не теряется. Но сохранять запал, вероятно, людям непросто, у меня такой проблемы нет.
Стала ли публика в последние годы более требовательной или, наоборот, более лояльной? Какой теперь запрос у аудитории?
Публике нужен эмоциональный, чувственный выстрел прямо в сердце. Прямое попадание. Вот что стало действительно необходимым требованием. Раньше можно было приманить, заинтересовать зрителя какой-то особенной формой, какими-то изысками визуальными, но сейчас именно потому, что все столько всего уже видели и удивить какими-то визуальными образами очень сложно, нужно бить только в цель! А наша цель — возбудить биение сердца. Не биение мысли, а именно биение сердца. Именно это сейчас максимально востребовано, этого катастрофически не хватает, и публика хочет этого, ждет. И в то же время люди стали дико этого бояться. А мы, делающие театр, в свою очередь, совершенно разучились возбуждать страсть и биение сердца и в себе самих, и провоцировать эти чувства в зрителе. Сейчас попадание в эмоцию, в сердце зрителя имеет невероятную ценность.
Вы преподаете студентам 40 лет. Как вам кажется, изменились люди, которые идут в актеры? Какие они теперь?
Они такие же воодушевленные, они такие же желающие, жаждущие. Они, может быть, больше знают, чем раньше, поскольку они очень много читают и смотрят, более погружены в профессию. Информационное поле вокруг них такое густое, что иногда они выплыть из него не могут.
Я их обожаю всех, и мне все поколения молодых артистов интересны. Поскольку у меня за спиной 40 лет педагогики, я уверенно могу сказать, что студенты совершенно не меняются по своей сути. Да, они меняются в связи с предлагаемыми обстоятельствами, но суть неизменна: это жажда, желание, это желание познать, это желание сожрать все знания, которые только можно забрать. Желание находиться рядом с большим лидером. Для них очень важно, чтобы с ними говорили откровенно. Они не любят фальши, отодвигаются от всего, где чувствуют, что есть какое-то выгадывание «два пишем, три в уме», какое-то манипулирование. Молодые люди это все не принимают. Они все видят. Их не обманешь.
Потом они меняются?
Они очень меняются в течение четырех лет учебы, очень. Они приходят одними, а уходят совершенно другими. Не обязательно все уходят мудрецами и большими профессионалами. По-всякому бывает. Как правило, к третьему курсу ты уже понимаешь, кто из ребят этой профессией заниматься не должен и не будет.
А какие перемены произошли с вами за эти годы?
Я боюсь, что я не сильно поменялась. Я, конечно, пытаюсь над собой работать, потому что во мне есть масса качеств, которые мне не нравятся. Работаю-работаю, а потом думаю: «Ну что ж я буду гасить свой темперамент. Может, в связи с этим темпераментом существует во мне вся моя энергоемкость, о которой говорил Олег Павлович Табаков? Может, все на ней только и держится?!» Табаков всегда говорил, что для артиста, для режиссера, для человека, занимающегося театром, необходимы две составляющие: энергоемкость и обаяние. Знаю, что во мне и то, и то очень даже присутствует. Энергоемкость важна. И она, конечно, производная от темперамента. Я со своим темпераментом как-то, в принципе, научилась договариваться, но не совсем так, как бы мне хотелось в идеале. И вот всю жизнь с ним договариваюсь, а потом думаю, что, может, пускай бурлит. Возможно, это и есть главный генератор всего, что я делаю.
Раньше вы говорили, что вы человек жесткий и требовательный. Стали мягче?
С одной стороны, да. Значительно мягче, терпимее. Но стала и сложнее относиться к фальши, я стала ее лучше чувствовать. Моя интуиция работает на много шагов вперед. Я просчитываю человека дальше и дальше, и я понимаю, что нам с ним не по пути, даже если он очень талантлив. Если другие могли бы простить, я не прощаю. Я просто тихо закрываю за собой дверь. Я ухожу. В этом смысле я очень стараюсь сохранять то поле людей, которое есть вокруг меня. Я не хочу, чтобы появлялись фальшивые ноты, я их очень боюсь, я их не терплю.
Все ли можно простить за талант? В театре ведь говорят так.
Да, в театре так говорят. И раньше я тоже так говорила. Я тоже была уверена, что за талант можно претерпеть все, что угодно. Но нет. Это не так. Я поменяла свое мнение — и это именно то, что во мне изменилось.
Расскажите о новом проекте, о спектакле «Щастье!» в Театре «Моссовета». Ким и Дашкевич актуальны сейчас?
Мы же не передовицами в газете занимаемся, а театром. Причем здесь актуальность? Актуальность не всегда театру нужна. Это не всегда необходимость. Но есть контексты, которые могут волновать во все времена.
Можете подробнее рассказать именно о самой пьесе? Почему вы выбрали ее?
Я выбрала ее, потому что это потрясающий текст на основе произведений Владимира Маяковского, который не может нас не волновать. Когда бы мы ни жили, какие бы радости или горести с нами ни случались, есть поэты, на которых можно опираться. Я, например, всегда обращаюсь к поэзии Маяковского и, конечно же, к его письмам. Мне кажется, что это настолько мощный автор, что обращение к нему всегда нас будет волновать. И мне очень грустно, что эти тексты вообще перестали звучать. И в данной ситуации эти тексты, скомпонованные, обработанные Юлием Черсановичем Кимом и положенные на фантастическую музыку Владимира Сергеевича Дашкевича, звучат очень мощно, очень. И я думаю, что не будет времени, не будет каких-то годов, когда это не будет откликаться.
Кроме музыки и песен, есть еще и ваш собственный почерк, ваш стиль. Можете немного рассказать, на что вы делаете ставку?
Конечно же, все основано на конструктивизме, на совершенно фантастических произведениях Лентулова, Кандинского, Родченко. Все это для меня референсы. Поскольку в спектакле очень большой музыкальный материал, то мы начали работу именно с его изучения. Позже я подключилась непосредственно к репетициям, но с самого начала актеры пытались понять музыкальный материал Владимира Дашкевича. Это большой путь, сложный, и, конечно, главная роль в этом спектакле — это такой абсолютно уникальный подарок для артиста, который будет это исполнять. И в то же время это испытание и физических сил, и эмоциональных. Премьера и дальнейшие спектакли покажут, насколько артисты взяли материал. Посмотрим.
Беседовала Мария Маханова
Свежие комментарии