30 августа 1797-го родилась Мэри Шелли – «мать» Франкенштейна. Рассказываем об истории создания самого известного литературного монстра, архетипе, в который он вписывается, и вечном конфликте между созданием и создателем.
Апокалипсис, страшилки и вилла разврата
История Франкенштейна началась страшным летом 1816-го – этот год позже назовут «тысяча восемьсот насмерть замерзшим» из-за аномально низких температур. Виной тому – извержение островного вулкана Тамбора в Индонезии, которое признали сильнейшим и самым смертоносным за всю историю наблюдений – погибла 71 тысяча человек.
Небо несколько месяцев подряд застилало апокалиптическое желтое марево – в атмосферу тогда попало слишком много пепла, это искажало привычные цвета (и очень вдохновляло пейзажистов, например, Уильяма Тернера).
Особенно несладко приходилось крестьянам, но и изнеженная аристократия переживала климатические сюрпризы с трудом. Те, кто мог себе это позволить, уезжали в более теплые места, остальные уединялись в своих имениях и пережидали непогоду у каминов. Лето было безнадежно испорчено, а привычная жизнь парализована.
Но для мировой культуры катастрофы бывают полезны. 16 июня на вилле Диодати неподалеку от Женевского озера собралась выдающаяся компания: не нуждающийся в представлении Джордж Гордон Байрон, его приятель, писатель и врач Джон Полидори, поэт Перси Шелли и его гражданская жена Мэри Годвин, 18-летняя писательница, исповедующая принципы либертинизма.
Скучающие литераторы буквально воспроизвели сюжет «Декамерона» – они изолировались от внешнего мира и климатического безумия, занимая себя любовными утехами и чтением немецких страшных историй из сборника «Фантасмагориана». Такой досуг быстро им приелся, и тогда Байрон – энергетический центр компании – предложил каждому сочинить собственную страшилку в перерывах между совокуплениями.
Промискуитет – важная часть всей этой истории. Лорд Джордж Гордон, чья биография изобилует спонтанными сексуальными связями буквально со всеми, кто встречался ему на пути, арендовал виллу Диодати не просто так. Весной 1816-го он был вынужден уехать из Англии из-за скандала, которым сопровождалась его размолвка с законной супругой, и слухов о преступных отношениях со сводной сестрой. В глазах современников он был не просто ловеласом, а настоящим развратником. К тому же на родине у романтика-аристократа накопилась масса долгов.
Ему надо было временно залечь на дно – но таким образом, чтобы не слишком скучать. Благо, рядом в нужный момент оказался Полидори, личный врач страстного поэта. В итоге Байрон удовлетворился и такой компанией. Пара товарищей решила не разлучаться и уехать в путешествие вдвоем. Мэри и Перси Шелли присоединились к ним чуть позже.
Малышка Мэри: феминистка, анархистка и фанатка игр с трупами
На этом месте необходимо еще одно отступление от главной темы, истории создания Франкенштейна, – в детские годы Мэри Годвин. Девочка и две ее сестры росли в очень необычной семье: и мать, и отец их были философами, людьми радикальных взглядов. Им нравилось шокировать пуританское общество тех лет. Мэри Уолстонкрафт, эмансипированная мать будущей писательницы, умершая от «родильной горячки» после появления малышки на свет, изучала историю французской революции, писала книги о воспитании детей, отстаивала гендерный паритет и формировала основы феминистской теории. А до встречи с отцом Мэри ухлестывала за женатым художником Генри Фюсли, предлагая ему и его супруге тройственный союз, пока тот не начал скрываться от назойливой любовницы.
Папаша, Уильям Годвин, ни в чем не уступал почившей супруге: написал анархистский трактат «Исследование о политической справедливости», в котором призывал к свержению любых форм принуждения (например, государственности), культивировал абсолютную независимость личности от общества и свободу секса. Атеизм, разумеется, шел в комплекте.
Девочка росла упрямой, строптивой, склонной к рефлексии и не по годам развитой. Страсть к писательству появилась у нее очень рано – видимо, благодаря отцовскому влиянию, который сознательно растил девочку «философом» и «циником», а в 15 лет отправил ее на учебу в Шотландию — читай, в самостоятельную жизнь.
Нервная, как все самоуглубленные дети, Мэри была болезненной. Отец часто показывал ее докторам из среды своих знакомых интеллектуалов. В 1814-м он привел ее к доктору Генри Клайну, который прославился «оживлением» матроса. Моряк несколько месяцев не выходил из комы, пока медик не поставил над ним свои чудотворные эксперименты.
Наука того времени в принципе была озадачена метафизическими вопросами в гораздо большей мере, чем сегодня или даже век назад. В первую очередь – тайной жизни как таковой, способами создавать ее из ничего и поддерживать. Эксперименты с «воскрешениями» начались в 1803 году, когда врач Джованни Альдини, приятель Уильяма Годвина и племянник ученого Луиджи Гальвани, шокировал лондонскую коллегию хирургов опытом на теле казненного убийцы. С помощью электричества он заставил конечности трупа сгибаться, а лицо несчастного в этот момент корчилось в гримасах.
Мэри все это жутко интересовало, особенно практика ее лечащего врача Клайна.
Банда аутсайдеров
Такой она и росла – открытой ко всему новому, мечтательной и пытливой, пока не встретила своего будущего супруга Перси Шелли (ученика ее отца) – поэта, человека прогрессивных взглядов, вегетарианца, атеиста… Самоуверенный, похотливый, высокий и стройный голубоглазый брюнет, исключенный из Оксфорда за наглые атеистические высказывания, он сразу понравился литературоцентричной девушке. Ей было 16, ему – 22. Перси ради Мэри бросил свою беременную жену Харриет (которой тоже было 16). Сцена их взаимного признания в чувствах сама по себе – достойный сюжет готической новеллы: действие происходило на кладбище, прямо на могиле матери Мэри, где после объяснений молодые решили еще и совокупиться.
Отцу девушки, когда тот про все узнал, это не понравилось. Ему вообще не нравился ученик, хоть Перси и обещал помогать материально (увы, обманул: не верь словам поэта). В итоге пара без благословения и достаточного количества денег отправилась в путешествие по Европе, взяв с собой сестру Мэри – Клер Клермон, которую Перси тоже соблазнил, не скрывая этого от любимой. Веселье длилось чуть меньше пары месяцев: Мэри поняла, что беременна, и троице пришлось вернуться под крыло папаши в Лондон, который наотрез отказался пускать их к себе – хотя сам и воспитал в отпрысках и ученике дух авантюризма и свободной любви.
Почти одномоментно Перси стал отцом двух детей – родила и его прежняя молоденькая жена, и нынешняя невеста. Дочь Мэри умерла спустя несколько дней, и тогда поэт предложил великолепную мысль: а не развлечься ли его возлюбленной романом с его другом? Но эта идея показалась из ряда вон даже ей. Перси пришлось смириться со скучной семейной жизнью и кое-как сводить концы с концами до следующего года. За это время у них с Мэри появился второй ребенок, сын.
«Семейная» жизнь продлилась после этого еще несколько месяцев – до момента, пока сестра Мэри, Клер, не сблизилась с Байроном, переключившись с жениха своей ближайшей родственницы. Она и надоумила пару приехать к нему на арендованную виллу бороться со скукой и пережидать природные катаклизмы.
Кошмар, обернувшийся бессмертием
Все вышло по задуманному плану, но от скуки это никого надолго не спасло. Мэри вспоминала: «Лорд Байрон и Шелли часто и подолгу беседовали… Однажды они обсуждали различные философские вопросы, в том числе секрет зарождения жизни и возможность когда-нибудь открыть его и воспроизвести. Они говорили об опытах доктора Дарвина (деда Чарльза Дарвина, – Прим. ред.) он будто бы хранил в пробирке кусок вермишели, пока тот каким-то образом не обрел способности двигаться. Решили, что оживление материи пойдет иным путем. Быть может, удастся оживить труп; явление гальванизма, казалось, позволяло на это надеяться; быть может, ученые научатся создавать отдельные органы, соединять их и вдыхать в них жизнь».
Лишь когда Байрон предложил написать каждому из его гостей страшную историю, все оживились. Сам Джордж Гордон придумал сюжет о двух путешествующих друзьях, один из которых умирает, а затем таинственным образом оживает и преследует друга, соблазняя его жену. Личный врач Байрона Полидори сочинил повесть «Вампир» – первую в мире литературную историю об этих ночных существах, в которой метафорически отразил не самые здоровые отношения со своим пациентом и временным сожителем. Шелли безуспешно пытался в стихах рассказать о некоем мистическом опыте, пережитом в юности, пока ему это вконец не надоело.
И только Мэри ничего не приходило в голову – до того вечера, пока ее благоверный не разговорился с Байроном о трупах. Тогда она и вспомнила свое лечение у доктора Клайна, его потрясающие и отвратительные опыты, блестящие искрящиеся машины и голубые молнии тока, вырывающиеся из них. А потом девушка легла спать – и пережила подлинный катарсис, навсегда изменивший ее жизнь.
Дадим слово самой Мэри: «Положив голову на подушки, я не заснула, но и не просто задумалась. Воображение властно завладело мной, наделяя являвшиеся мне картины яркостью, какой не обладают обычные сны. Глаза мои были закрыты, но я каким-то внутренним взором необычайно ясно увидала бледного адепта тайных наук, склонившегося над созданным им существом. Я увидела, как это отвратительное существо сперва лежало недвижно, а потом, повинуясь некоей силе, подало признаки жизни и неуклюже задвигалось…»
Белые туманные Альпы за окном, сводящий с ума непрекращающийся ливень, гусиное перышко в стеклянной чернильнице и бумага – вот и все, что было нужно Мэри в те дни для обретения писательского бессмертия. Девушка (ей не было и двадцати!) уединялась и записывала великую повесть, «которая обращалась бы к нашим тайным страхам и вызывала нервную дрожь».
К страхам перед чем? Конечно, перед смертью и забвением, перед собственной неполноценностью на фоне неведомого нам Творца, полновластного, прихотливого и самодовольного.
Кровавая месть архетипа
Первый в истории научно-фантастический роман, первая книга о монстрах, породившая целый жанр, самый ранний образ, подхваченный массовой культурой… «Франкенштейна, или Современного Прометея» любить стоит не только за это. В первую очередь эта история интересна темой, поднятой в ней: темой преодоления смерти (буквальным оживлением трупа) и конфликта между создателем и созданием.
Мысли об этих вещах преследовали человечество всегда. К XV-XVI веку доктор Парацельс и его ученики-алхимики якобы научились создавать жизнь из ниоткуда – ну, почти ниоткуда: все-таки для этого требовалась человеческая сперма, особая емкость и конский навоз. Из этой гремучей смеси, если верить Парацельсу, вырастал маленький человечек – в те времена даже ученые думали, что в сперматозоиде уже содержится полностью сформированный, пусть и микроскопический ребенок.
Средневековый гомункул – в каком-то смысле «прадедушка» Франкенштейна, порождения эпохи романтизма. Но создание жизни из ничего, из хаоса и праха, – очень древний, если не самый древний сюжет. Он есть в мифах и верованиях всех народов. Человек на всех континентах и во все времена мыслил себя тварью в руках демиурга или демиургов. В разных культурах этой твари отводится разная роль: одни народы представляют себя игрушкой или куклой Бога, другие – его спасением от вселенского одиночества, третьи полагают, что Бог хочет от них эволюции до его уровня... Перечислять варианты и их комбинации можно долго.
Почти одномоментно с этими представлениями родился другой вечный сюжет: обиженная тварь, восставшая на своего творца. В старой доброй Библии таких сюжетов огромное множество: тут и вкушение запретного плода, и убийство Авеля, и Вавилонская башня, и, наконец, распятие Христа. Фрейд все это объяснял необходимостью человека в ритуальном отцеубийстве.
Люди всегда хотели вознестись над своим создателем, бросали ему вызов, ревновали и завидовали – всему виной страх перед жизнью. В такой же растерянности перед бытием, в состоянии предельного одиночества оказался и Франкенштейн – чудовище, состоящее из лоскутов мертвой плоти, которое призвал к жизни и сразу же бросил любопытный ученый.
По сути, Мэри Шелли рассказывает о том, как чувствует себя человек в мире, куда его привел создатель. Мы не знаем тайны своей природы, не понимаем, ради чего нас выбросили в эту жизнь и почему наш Отец от нас отворачивается, когда мы так отчаянно нуждаемся в нем. Людям остается только одно: просто жить и жить, длить свое присутствие, не находя ответов (отсюда рукой подать до экзистенциализма – а ведь Франкенштейн был придуман в первой четверти XIX века!). Когда нам надоест мучиться, мы пойдем убивать своих создателей, как книжный монстр – своего папочку-маньяка. А потом, удовлетворенные кровавой жатвой, растворимся где-то в размытых заснеженных пустынях… Виноват ли Франкенштейн в том, что он получился не таким, каким был задуман создателем? – вот главный вопрос.
В средневековье человека не посещали мысли об ответственности за свои эксперименты: разве можно чувствовать вину за что-либо перед гомункулом? Да и никакой угрозы гомункул для человека не представлял. Другое дело Франкенштейн – сублимация наших страхов, апофеоз искусственности, в которой нет уже никакой магии и алхимии. Он олицетворяет собой все то, что в общем смысле можно назвать «культурой». В какой-то момент она обособляется от нас, выходит из-под контроля и начинает влиять на наши жизни совершенно непредсказуемым образом. Или, может быть, мы изначально не контролируем собственную культурную деятельность. Ведь и скучающая Мэри просто писала страшилку, чтобы впечатлить друзей-любовников, а получился вечный сюжет с огромным количеством смысловых пластов.
После открытий классиков семиотической школы, (пост)структуралистов и постмодернистов роман девушки из XIX века внезапным образом наталкивает на мысль: в какой мере наша культура делает нас лучше, а в какой – портит? Лев Толстой, например, «человеком культуры» себя не считал, не любил стихи, стеснялся порой прорывающегося из себя эстетства, отрекался от своих художественных опусов. Он вообще был уверен, что цивилизация растлевает человека. Вернее, что человек растлевает сам себя, строя цивилизацию и пребывая в согласии с ней. ХХ век постарался доказать правоту графа: кто проектировал газовые камеры и крематории в концлагерях, если не утонченные интеллектуалы, вдохновленные Вагнером и Ницше?
Может быть, и этот текст – монстр, скроенный из тысячи вредных интерпретаций и нездоровых писательских амбиций автора. Кто знает, как и в ком он отзовется.
«Мое уродливое детище»
В 1831-м для переиздания своего главного романа Мэри Шелли написала предисловие: «И вот я снова посылаю в мир свое уродливое детище. Я питаю к нему нежность, ибо оно родилось в счастливые дни, когда смерть и горе были для меня лишь словами, не находившими отклика в сердце». Она была уже совсем не той беззаботной девушкой, которая много мечтала под шум ливней на фоне Альп. Монстр, созданный ей, отнял у нее что-то очень важное. Отомстил за свое появление на свет – и не только ей одной, а всем, кто присутствовал при этом.
Перси Шелли погиб в 1822-м в 29 лет – он не умел держаться на воде, но отчаянно любил море и вышел в плавание на яхте в шторм. Труп, прибитый к берегу с обломками судна, обнаружили через день и тут же кремировали. Еще одна сестра Мэри, но не Клер, влюбленная в него, утопилась, как и оставленная им с ребенком первая жена.
Байрон ушел на тот свет спустя два года после него: опять заскучал, распродал все имущество в Англии и поехал в Грецию поддерживать восстание местных повстанцев. В одной из экспедиций подхватил лихорадку, в другой – попал под ливень и простыл, из-за чего и умер в бреду в 36 лет. Из тела главного романтика мировой истории извлекли все органы, а сам труп забальзамировали. Легкие Байрона отправили в церковь Святого Спиридона. Их оттуда вскоре кто-то украл… Джон Полидори умер в 1821-м. Доктор решил уйти добровольно. Дочь Клер Клермон от Байрона скончалась четырех лет от роду, в 1822-м.
Клер, кстати, посчастливилось стать современницей импрессионистов и Достоевского, она дожила до 1879-го. Накануне смерти некогда сладострастная дама вспоминала: «Я видела, как под влиянием доктрины и веры в Свободную Любовь два первых поэта Англии, возможно, Европы, два человека высокого происхождения, прекрасного образования, которых считали наиболее утонченными и достойными представителями своего века, стали чудовищами лжи, низости, жестокости и предательства. лорд Б. стал человеком-тигром, утоляющим жажду в причинении боли тем беззащитным женщинам, которые любили его; заключил собственного ребенка четырех лет в монастырь в отдаленном месте, где никто не мог присматривать за ней, охранять ее от пренебрежения и чужих рук, без единого родственника или друга рядом».
Мэри была беременна пять раз. Трое детей умерли, еще одна беременность закончилась выкидышем, сама писательница чуть не погибла при родах, как когда-то ее мать. Лишь одного ее ребенка ждала относительно благополучная судьба. Но и его пережил Франкенштейн – уродливое, рожденное в муках и самое любимое дитя, от которого Мэри Шелли все-таки не отказалась. И пока милостивый Бог не отвернется от своих тварей, история об ожившем мертвеце будет будоражить их смертное коллективное сознание.
Свежие комментарии