Новая глава отцовского дневника Игоря Порошина повествует о вальдорфской школе им. Св. Георгия Победоносца, где похожие на фрески учителя не ставят оценок, учат вести неспешную беседу и метать ножи.
Я никогда не изучаю пользовательских комментариев, приобретая что-нибудь. Не смотрю в инструкции, уже владея вещью, если эта вещь не предусматривает сложной сборки. Да, я, кажется, никогда не выбирал гостиницу с рейтингом ниже «восьмерки» на booking.com. Потому что опрометчиво верить «фоточкам в интернете». Но если есть возможность рассмотреть образ вещи или явления, я ориентируюсь на этот образ, а не чужие описания или рейтинги.
И мне понравился образ вальдорфской школы им. Св. Георгия Победоносца, куда Антона взяли без собеседования за три дня до начала учебного года. Этот образ проявился уже в телефонном разговоре с директором. А потом я в течение двух часов любовался им на общем первом собрании. Этот образ жил, как свет. Он исходил от педагогического кружка школы. В тесной комнате учителя разместились не кружком даже, а облаком.
Родителям много и подробно объясняли, почему школа переехала. Но в обсуждении этих земных хлопот проступала и парила как бы над ним общая торжественность — высокое, небесное единство. Очевидно было, что здесь нет людей случайных. Это можно было сказать не только о педагогах, но и родителях. Тот, кому доводилось проводить на ногах хотя бы половину службы в храме, поймет, о чем я, и не будет искать в моих словах иронии.
Я скользил рассеянным взглядом по этому собранию, как по фреске, иногда останавливался, очарованный тем или другим образом педагога. Женщины-педагога, наверное, следует уточнить. Потом, на первом звонке выяснилось, что я не разглядел лица классной руководительницы Антона. Что, скорее всего, нужно было отнести к тому, что в этой общинной, почти религиозной тесноте она была заслонена другой фигурой.
В стартовом построении на дворе старого московского особняка, подсвеченном лучшим светом лучшей в истории московской осени, открылась уже полная картина новой школы Антона. Детей было мало, не больше сотни, так что каждого можно было разглядеть отдельно. И в каждом лице, каждой фигуре наблюдалось какое-то смещение той самой центральной оси, которую человечество пытается объявить «нормой», чтобы не запутаться в хитросплетениях мира и не сойти с ума от его многообразия. В сущности, в каждом ребенке на этом плацу выступало что-то запоминающееся, отдельное, что заставило меня, возможно, впервые в жизни посмотреть на Антона как на самого обычного ребенка. За что я уже очень благодарен вальдорфской школе им. Святого Георгия Победоносца.
Я мог бы, наверное, уже кое-что рассказать о вальдорфской педагогике, ее пророке и учредителе Рудольфе Штайнере, но, боюсь, я все равно окажусь где-то неподалеку от Википедии.
Вместо многого я скажу одно. Что, возможно, прозвучит обманчиво просто, но в чем точно не будет заведомой путаницы.
Сегодняшняя средняя государственная школа, несмотря на все попытки последних двух-трех десятилетий скорректировать ее методы, является изобретением дисциплинарного общества. Она по-настоящему учит только одному, но учит крепко — безопасно жить в социуме или, во всяком случае, жить с мыслью, что жизнь вне социума полна опасностей. То есть буквально тому, что мы понимаем под дисциплиной и что имеет в своем истоке латинский глагол discere — учиться.
В свою очередь дисциплина подразумевает следование дисциплинам, то есть разделам знаний и приложения сил. Это служит вечным истоком раздраженных вопрошаний — зачем моей дочери знать химию и т. д.? На самом деле, школа преподает не химию или географию, а образ мира, разделенного на секции и ячейки, где каждому человеку предлагается найти свою, выражаясь высоким слогом, — призвание в этом уже кем-то придуманном и расчерченном порядке.
Средняя школа учит человека вставать по будильнику и жить по часам. Вальдорфская система не выключает будильники, но кладет их под подушку и представляет знание не тяжелыми мешками «программы», а пыльцой, которую ребенок свободно (и радостно) собирает, не оглядываясь на других, то есть буквально — здесь не ставят оценок.
Вальдорфская школа создает для ребенка режим активного ожидания, когда его таланты и способности проявляются без нажима, мягкими, насколько это возможно, провокациями новых знаний, подающимися в универсальной форме на стыке дисциплин. Например — это задание по литературе, философии или истории религии? Напишите сочинение о происхождении Земли.
Кратко изложенная доктрина вальдорфской системы выглядит заведомо выигрышно. Она представляется решением слишком старых претензий к школе. Но эти старые претензии, как и сама средняя школа, все равно моложе того источника, который питает вальдорфскую систему. Это чистейший, прекраснейший источник — идеализм Гете. Рудольф Штайнер воздвиг на нем свою образовательную доктрину. В ее центр он поставил универсального, самодостаточного человека в противовес человеку-функции века модерна.
Служение этой идее в эпоху, когда зависимость человека от социума стала уже технически тотальной, требует очень твердой и трезвой веры. Это довольно редкое сочетание.
Я зашел в маленький класс с шестью детьми. Антон первым делом спросил, почему в углу стоят иконы. Классная руководительница стала говорить. Она говорила с волнением. Причем источником ее волнения были ее же слова. Она разжигала и даже как-то подхлестывала себя этими словами. Так что к десятой минуте первого урока ее голос задрожал от избытка чувств. Я разволновался вместе с ней. Невозможно было себе представить более легкую жертву для Антона. Таких самовоспламеняющихся дам Антон разбирает на раз-два. Ок — на раз-два-три. Уже на третий день из школы пошли плохие новости.
Я не хочу, чтобы она прочла эти строки. Но если придется, я вынужден буду повторить: Антон попал в самое слабое звено вальдорфской школы. Я увидел, что дама всерьез обижается на Антона. А Антон умеет обижать обидчивых взрослых.
Довольно быстро Антон вошел в клинч с одним из одноклассников. Все начиналось с препирательств и заканчивалось схваткой в партере. Это нормальная адаптация друг к другу двух молодых ребят сходного типа поведения. Эти удушающие объятия оборачиваются взаимным признанием, разграничением сфер влияния и часто — большой дружбой. Увы, эту житейскую арифметику педагог Антона использовала для возмещения своих обид на него. Очередная жестокая схватка была использована как повод для ультиматума в сторону Антона. И здесь мне снова стоит сказать, что в споре системного образования с кастомизированным нет и не может быть ни одного решающего аргумента в чью-то пользу. Можно сказать, что в камерной школе заметнее роль педагога и оттого в ней меньше терпения. Во всяком случае, невозможно себе представить, чтобы в государственной школе учитель выходил на педсовет с открытым ультиматумом — либо я, либо он. Поразительным образом ультиматум был удовлетворен. Но и Антон остался в школе. Часть занятий он проводил в 7-м классе. Часть — со своим новым другом — преподавателем музыки и немецкого. Старший друг учил его шахматам, пранаяме и, возможно, самому важному из всех искусств сегодня — неспешной беседе.
Однако этот опыт существования всюду и нигде закономерно закончился бунтом 7-го класса. Антон часто не понимал, о чем говорят на уроках, и это он, как обычно, без сомнений относил к упущениям преподавателя. Зато Антон сблизился с пятиклассником Гришей. Даже несмотря на чувствительное поражение от него в битбокс-батле на уроке музыки.
Антон стал чаще прибиваться к 5-му классу. Здесь 15 детей, а классная руководительница ведет секцию спортивного метания ножей и ни на кого не обижается. В общем, Антон опять пошел в 5-й класс. По-хорошему он плохо усвоил его программу.
Никогда в моей жизни я не сталкивался со второгодниками. Ни в моей школьной жизни. Ни в отцовском уже опыте взаимодействия со школами. Я даже не слышал, не помню рассказов о том, как кто-то остался на второй год. И вот теперь я такую историю знаю. Мой сын — второгодник.
— Да вы не волнуйтесь. Эти перемещения из класса в класс — нормально для нашей школы. Мы ищем оптимальные сочетания для детей.
Да я и не волнуюсь. Все понятно.
Свежие комментарии