В Театре наций под закрытие сезона сыграли премьеру «Васса» по пьесе Максима Горького. Это новый взгляд на известное произведение, где упоминается не только описываемая Горьким эпоха, но и появляются период советского прошлого и современность. Все события умещаются в один день — канун Нового года, а многие страшные эпизоды из жизни Вассы Железновой, роль которой исполнила Юлия Пересильд, прослеживаются ретроспективно.
После спектакля «Сноб» поговорил с актрисой Юлией Хлыниной, исполнившей роль снохи Вассы, об этой работе, дуэте с Юлией Пересильд, творческом кризисе и выходе из него.
В спектакле «Васса» соединены две редакции пьесы Горького (1910 и 1935 гг.), инсценировку написал белорусский драматург Константин Стешик, получилась совершенно новая история, в которой историческое время весьма условно. Тут есть отсылки и к началу прошлого века, и к советским реалиям, и к современности. Как для вас Горький «вписывается» в наши дни?
Это вопрос о наболевшем. Когда мы были уже на выпуске спектакля, то столкнулись с сопротивлением текста — как будто он «не хочет вставать на сцену». Очевидна разница в двух редакциях пьесы. Вторая — гораздо более социальная. Проблемы человеческой психологии, нюансы взаимоотношений героев стали меньше интересовать Горького, фундаментального советского автора. Он стал рассматривать человека как единицу большого целого, а не как отдельную личность.
Можно, конечно, и сейчас под таким углом посмотреть на общество. Но все же проблема классового неравенства — не про нас сегодняшних. Мы все так или иначе находимся плюс-минус в одном экономическом поле, если не брать во внимание олигархию. А Горького как раз волновало классовое неравенство, что сейчас неактуально.
Но проблемы человека, противостоящего суровым обстоятельствам жизни, безусловно, откликаются и сегодня. При этом мы сейчас часто вынуждены переживать жизненные перипетии в одиночку, а не в кругу единомышленников, которых искал и, наверное, нашел Горький.
Мне кажется, нам удалось максимально «подтянуть» Горького к сегодняшнему дню, к тому, что волнует меня, моих коллег, творческих людей и людей любых профессий в целом. Это история о человеке, взвалившем на себя непосильную ношу, старающемся что-то поменять в мироустройстве, но горько и больно надорвавшемся.
Что для вас главное в вашем образе — революционерка, противопоставляющая себя капиталистам, или несчастная женщина, жаждущая забрать своего ребенка из лап Вассы?
Обычно Рашель играют крепкой, идейно-целостной, достаточно внятной и холодной особой. В нашем случае она другая, не такая рациональная, а ранимая и гиперчувствительная. Воспаленная, что ли. Нам действительно нужно было понять, какое же место в ее мировоззрении занимает ребенок, Коленька, вокруг которого де-юре происходит весь спор между Рашель и Вассой. Но де-факто, конечно, этот спор гораздо сложнее и глубже. Коля — это только вершина айсберга.
Рашель на новогоднем карнавале надевает маску волка и пытается найти своего «волчонка» — оставленного в этом доме сына Колю. В финале спектакля, когда на сцену ненадолго выходит сам Коля, он тоже в маске волка. И мы понимаем, что мама-волчица пришла забирать своего волчонка. Рашель у нас даже воет от происходящего. Я этот эмоциональный окрас специально внедряла: она стонет и ищет своего «зверька».
Возможно, сто лет назад какие-то социальные взгляды на взаимоотношения «мать и ребенок» были другими. Но сегодня, безусловно, ребенок должен быть при маме. Мы с жалостью смотрим на женщину, у которой умирает муж за границей, она приезжает на Родину за единственным сыном, а ей его не отдают. Но мне бы не хотелось вызывать жалость к своей героине таким достаточно манипулятивным способом. Что я имею в виду под словом «манипуляция»? Все сострадают больным, детям, животным — это уже рефлекс. Мне бы хотелось, чтобы моей героине Рашель сострадали иначе, видели в ней проблематику личности. Чтобы то сложное состояние, в котором она пребывает, задевало зрителя, чтобы он чувствовал ее неопределенность, растерянность перед жизнью, и это состояние ему передавалось.
У Горького есть замечательная фраза про «человеческую женщину» — так Вассу называет ее младшая дочь Людмила. Мне кажется, что наша постановка интересна, потому что она не про одну «человеческую женщину», а про нескольких, в том числе Рашель.
Ваша героиня, на мой взгляд, главная антагонистка Вассы, которая держит в узде весь дом и всю свою семью. Она властная, не терпящая возражений женщина. Вы же тонкая, надломленная, ищущая новые идеалы. Как вам кажется, вы проигрываете Вассе в этом противостоянии? Или все же именно ваш приезд заставляет весь дом взбунтоваться, пойти на неповиновение Вассе?
Мне кажется, что, несмотря на то что у Горького Рашель и Васса антагонисты, в спектакле мы не делаем их в буквальном смысле врагами. Диалог здесь более глубокий и более тематически разнообразный. Моя Рашель — это скорее взгляд сбоку, со стороны. Она — свидетель и активный наблюдатель происходящего. Рашель понятны мысли и принципы Вассы, но она не согласна с ними. Она выбирает другой путь. Но сама все еще в поиске его...
С точки зрения психологии, это называется «кризис развития». Каждый человек проходит определенный этап развития, потом наступает конфликт, когда по-старому уже невозможно, а по-новому еще не знаешь как. Вот в этой точке находится Рашель. И поэтому она в таком эмоциональном раздрае. И возможно, это заставляет не взбунтоваться всех членов дома Вассы, а, скорее, побуждает их вздрогнуть, как от удара электрошокера, и тоже задуматься, как жить дальше. То ли отправиться на встречу с неизведанными истинами и, возможно, оказаться бессильными перед ними, то ли быть по-прежнему уверенными во всем, навешивать ярлыки и жить по старому укладу, где все черно-белое.
У нас даже в визуальном решении спектакля (художник Николай Симонов. — Прим. ред.) все выполнено в черно-белой гамме. Над костюмами работала Надежда Васильева, вдова режиссера Алексея Балабанова: герои получились очень четкие, выпуклые, они выделяются на кристально-белом фоне этого идеального, на первый взгляд, дома. И вот что ты выберешь? Выйти отсюда или остаться внутри? Но самое удивительное, что эта черно-белая история заканчивается у нас серой, монументальной, бесконечной плитой.
Складывается такое ощущение, что Рашель и Васса — единственные живые персонажи в спектакле, все остальные похожи на зверей, у них и костюмы соответствующие. И только Васса и Рашель могут говорить друг с другом на равных.
Кажется, что Рашель не могла бы сформироваться без Вассы. Как и Васса была бы не настолько многогранной без приезда Рашель. У нас всего две совместных сцены с ней, две схватки: между этими двумя битвами героини проходят глубокие внутренние трансформации и выходят на новый уровень диалога. Есть ощущение, что это единство и борьба противоположностей. Инь и Ян, когда обе нуждаются друг в друге, но при этом так и не могут соединиться. Так что это точно диалог равных по энергии и силе духа персонажей, на самом деле даже любящих друг друга. Но обстоятельства жизни разворачивают их в разные стороны.
Юля — одна из моих самых любимых театральных и кинопартнерш. Мы с ней прошли огонь, воду и медные трубы. Моя первая большая работа в кино, когда мне было восемнадцать лет, — фильм Станислава Сергеевича Говорухина «Уик-энд», где мы с Юлей встретились на площадке. Но было много и других встреч. Мне кажется, что ощущение родства и сестринства, которое само собой сложилось между нами, оно есть и в нашей профессиональной деятельности, и сильно отражается на совместных работах. Это подарок.
Для меня самой важной смысловой нотой стал эпизод, когда вы читаете отрывок из поэмы Блока «Возмездие» — и вас буквально на полуслове обрывает телефонный звонок Вассе, вы застываете с рюмкой в руке, и она начинает решать свои бытовые проблемы. Как будто внутри вас в этом момент что-то ломается?
Да, отрывок из поэмы Блока — тоже важный для меня, пронзительный момент. Изначально спектакль задумывался как новогодний капустник, полный музыкальных номеров, такой пир во время чумы. В доме решаются важные, сложные вопросы, с одной стороны, с другой — надо праздновать, ведь так заведено. Но, поскольку ваша покорная слуга не обладает музыкальными талантами, режиссер решил, что Рашель петь не будет и танцевать тоже (ей это не близко). А чувственная декламация, помноженная на тему стихотворения и личность Блока, — все это вместе как раз очень совпадает с характером героини, с ее гипервоспаленной натурой. И когда чтение стихотворения прерывается телефонным звонком, Рашель злится не потому, что «родитель не дослушал ребенка на утреннике», а из-за того, что опять в мир смыслов и образов, в мир истинного искусства вдруг так бесцеремонно, так грубо врывается быт, жизнь с ее насущными проблемами, какие-то дела, бизнес-вопросы, суматоха. Вот от этого столкновения с реальностью в такой высокой, красивой точке экзальтации становится больно, и действительно внутри что-то ломается.
Я вас с первого раза, хотя сидела близко к сцене, просто не узнала. Удивительный грим. А еще линза очков перерезана кровавым следом. Расскажите, как создавался этот образ?
Это один из моих любимых этапов в работе над ролью, когда ты уже проходишь 40–50 процентов пути знакомства с «аркой персонажа» и начинаешь предчувствовать облик, который должен у него быть.
Конечно, экстремальный грим — в целом история не новая, она связана с попыткой отойти от бытового существования, создать иную реальность. В спектакле участвует много учеников педагога и профессора Школы-студии МХАТ Виктора Анатольевича Рыжакова. И еще в институте мы изучали такую форму выразительности и много времени взаимодействовали с подобной эстетикой: масочный театр, выбеленные лица, ярко проявленная мимика, будь то нарисованные скулы, губы, шрамы, брови и так далее. В общем, это очень выпуклая форма, но не шаржированная.
Изначально мы предполагали, что Рашель должна быть коротко стриженной «под мальчика». Я сходила в гримцех в Театре наций, и там, не поверите, в ящиках с уже списанными спектаклями, с постижем (парики, усы, бакенбарды, все, что связано с волосами, которые используются на сцене. — Прим. ред.), я увидела именно такой парик, как хотелось. Очень коротко стриженный ершик, но выглядящий при этом натурально. С проплешинами — даже скальп просвечивал. Но самое удивительное, что парик подошел мне по размеру, а такое случается нечасто. Я спросила, откуда он, на что старожилы ответили, что это парик Ингеборги Дапкунайте из спектакля «Разбитый кувшин». Вот она — преемственность поколений в театре. Это удивительное стечение обстоятельств, что мне идеально подошел парик большой артистки, которая как будто его уже энергетически зарядила. Так появилась невероятная голова у моей Рашель: странная, почти лысая, с белой, седой прядью, которая подчеркивает пережитые испытания и страдания. Она ведь юная еще совсем, а клок седины уже есть.
Что касается очков, то это самый последний штрих и очень смешная история. Во время репетиций мы заняли аудиторию, в которой обычно репетируют все постановки для большой сцены в Театре наций: большое пространство с зеркалами, станками и стеллажом, на котором лежит реквизит для репетиций других постановок. До нас, прямо накануне, в этом зале Антон Федоров репетировал «Дон Кихота». Валялись какие-то распечатки на листах, рисунки персонажей — что-то, что им не понадобилось. И когда я почувствовала, что мне надо еще как-то дополнить образ Рашель, сделать ее еще более сосредоточенной, но при этом беспомощной, я принесла из дома очки. Прямо перед началом репетиции я схватила какой-то листок из «Дон Кихота» с нарисованным персонажем в красном костюме и просто пальцами вырвала из середины этой картинки кружочек, взяла пластырь из своей сумочки и прикрепила этот кружок на одну из линз очков. Так «родилась» простреленная одноглазая Рашель.
Каким вы видите будущее своей героини?
Я не фантазировала насчет будущего своей героини. Для Горького важно самопожертвование, к которому стремились все революционеры того времени. Бросить себя на амбразуру и разорваться на кусочки ради идеи.
Мне кажется, что в нашем прочтении важнее другое — не то, куда она уходит, а то, от чего она уходит, с чем она не согласна. Даже при большой любви к Вассе она покидает этот дом с прямой спиной. И еще важный момент, я за него долго боролась, и мне удалось «внедрить» его в спектакль. Когда в финале бежит мой «волчонок», сын Коленька, мне необходимо было появиться хоть на долю секунды на сцене, схватить его на руки и забрать за кулису. Секундное появление Рашель, которая забирает своего ребенка в неизвестное будущее, но главное, не оставляет его в этом «умирающем» доме. Хочется, конечно, всего самого светлого пожелать этим персонажам. Но опять же как я могу выдумывать за Горького? Кто я такая, чтобы дописывать за великих русских авторов?
У вас очень интересный театральный путь: учеба в Школе-студии МХАТ, работа в «Сатириконе», потом Театр Моссовета, затем Театр им. Федора Волкова в Ярославле, собственные проекты, спектакли в Театре наций. Вы сейчас учитесь на режиссера в ГИТИСе. Кого вы считаете своим главным учителем в жизни?
Моя насыщенная театральная жизнь началась с театра «Сатирикон» и с обучения в Школе-студии МХАТ у великого мастера, народного артиста Константина Аркадьевича Райкина. Еще у меня были великолепные педагоги, которые определили вектор моего творческого пути: Алла Михайловна Сигалова, Виктор Анатольевич Рыжаков, Марина Станиславовна Брусникина, Алла Борисовна Покровская, Юлия Георгиевна Жженова, Алексей Геннадьевич Гуськов, Сергей Иванович Земцов, Сергей Витальевич Шенталинский, Ренат Мамин, Видмантас Юргевич Силюнас (курс по зарубежной литературе), Дмитрий Петрович Бак (курс русской литературы) и другие. Я так могу перечислять еще очень-очень долго. Почему мне важно упомянуть всех этих людей? Потому что каждая встреча для меня имеет значение. Это люди, которые определили мое становление как актрисы и как человека — своим талантом, энергией, небезразличием. Конечно, значимым было знакомство с Евгением Витальевичем Мироновым: он приходил к нам, студийцам, во МХАТ на творческую встречу. Я хорошо это помню, как будто у меня есть внутри такое «хранилище», склад, ангар, где все по «полочкам воспоминаний» четко разложено. На этом складе хранятся драгоценности: воспоминания о случаях, сотрудничестве, встречах, разговорах — они могут быть вербальными, невербальными, визуальными. Оттуда я черпаю вдохновение для творчества, для диалога со своим «я» и со зрителем, конечно же.
Что сейчас для вас на первом месте: кино, театр, учеба, другие проекты, собственные режиссерские планы?
Сейчас мне сложно выделить, что у меня на первом месте. Начиная, наверное, с 2020 года я стала «выгорать». Наверное, это проблема, связанная с кризисом среднего возраста или очередного витка развития. Я пытаюсь понять, куда двигаться дальше: старые потребности, честно признаться, уже удовлетворены — и в киносфере, и в театре. А новые задачи я пока не могу нащупать.
Что касается учебы, во время получения второго высшего образования с меня спал синдром отличницы, так что я не стремлюсь получить одни пятерки и кайфую, развиваюсь, удивляюсь.
Беру много новых проектов, среди них есть и светские мероприятия, где я выступаю как режиссер. Еще в мае у меня был прекрасный новый опыт. Я была куратором образовательной программы на кинофестивале дебютов «Новое движение» в Великом Новгороде. Огромный объем работы, который, к счастью, мне удалось реализовать: все получилось именно так, как я хотела. Эти альтернативные проекты меня будоражат, и, возможно, через них я пытаюсь найти «новую себя» и поставить для себя новые задачи. Я ищу выход, ищу мотивацию, вдохновляюсь своими прекрасными коллегами, хожу в музеи, езжу в путешествия. В общем, живу активной жизнью творческого человека, которому слегка за 30.
Не хотели бы вернуться в репертуарный театр?
Я была счастлива служить в течение почти 10 лет в Театре Моссовета. У меня там сложилась абсолютная идеальная актерская судьба в плане больших ролей и работы с замечательными режиссерами: Нина Чусова, Виктор Шамиров, Юрий Еремин, Андрей Кончаловский и другие. Я не чувствовала, что попала в театральную кабалу, меня уважали, ценили, давали свободу, чтобы творчески расти как в театре, так и в кино. Это, конечно, благодаря бывшему директору Валентине Тихоновне Панфиловой.
Я считаю, что быть театральным артистом — это прекрасно, но артист, совмещающий и кинокарьеру, и театральную, обладает большей профессиональной полифонией. Я рада, что мне посчастливилось все это успеть. Еще и в Волковском театре поработать, и оказаться в прекрасном крепком и живом Театре наций, который, кстати, не имеет постоянной труппы, артисты работают по контрактам.
Честно сказать, сегодня я не вижу себя в репертуарном театре. Хотя само «служение» в театре мне необходимо. Считаю удачей, что сейчас я свободный художник. Это дает мне возможность играть у большого количества разных режиссеров, быть в своем графике и в своем режиме.
В интервью «Aфише Daily» вы рассказали о ваших будущих премьерах в кино, среди которых комедия «Чудо», сериал «Арсеньев» про исследователя Дальнего Востока, роуд-муви «Волчок». Какого релиза вы ждете больше всего?
Сложно сказать, лучше я расскажу про фильм, о котором не упомянула в «Афише». Я снялась у режиссера Светланы Самошиной в полнометражной картине «Трудные папы». Моя героиня внезапно встречает родного отца: она совершенно не знает, как он выглядит, а у нее есть еще и отчим. В итоге ее окружают несколько пап, зрелых, взрослых мужчин. Их играют замечательный артист Александр Лыков и Гарик Сукачев, тоже уникальная творческая личность. Мне кажется, получилась интересная история о взрослении, казалось бы, уже взрослой девушки, и о семье в таком нетривиальном, нетрадиционном плане. Семья — это ведь не всегда папа и мама, понятие шире. Например, это про близость и доверие между некровными родственниками. В общем, на все эти глубокие вопросы о семье и о том, как ее обрести, мы вместе с авторами пытались найти ответы. Эту премьеру я, наверное, жду особенно.
Кого для вас интереснее или сложнее играть — современных героинь или исторических персонажей, таких как цесаревна Елизавета Петровна?
Наверное, сложнее создавать современных героинь. Когда играешь в историческом кино, всегда есть база и «художественный допуск». Это значит, что никто из ныне живущих зрителей, критиков, искусствоведов, историков не видел воочию императрицу Елизавету Петровну. Поэтому допускается, что она может выглядеть вариативно, может быть вот с такой ямочкой на щеке, вот с таким локоном, вот с таким взглядом. Этот художественный допуск мне интересно формировать уже на крепком базисе, на историческом материале.
Что касается современных героинь, должна признаться, что наблюдаю дефицит хороших сценариев, а героинь подчас прописывают очень «в лоб». Просто какая-то женщина, у нее есть проблема, она как-то ее решает или не решает. А все-таки это про кого? Какой характер у этой женщины? В какой парадигме она существует? Да все равно. Как на таком материале создать героя? Куда его оживлять, в каком направлении? А в любом! И ты летишь вместе с этой героиней, вместе с этим сюжетом и не успеваешь придумать «вертикаль», детализировать, потому что это якобы неважно и вторично. Я говорю не про внешнюю выразительность, я говорю про внутренний мир.
С кем из современных режиссеров театра и кино вам мечталось бы поработать?
У меня сейчас нет мечты. Что в кино, что в театре сейчас создается впечатление, что все процессы очень ускоряются и облегчаются, от этого проигрывает качество. Как будто происходят откат и стагнация форм, смыслов и языка диалога со зрителем.
Но, может быть, есть заветная роль, которую хочется воплотить?
Может быть, мне нужно сыграть что-то контрапунктное мне «кризисной» и сегодняшней — растерянной перед будущим 33-летней женщине. Это могла бы быть убежденная, крепкая, внятная и до одури решительная героиня. Чтобы у нее было чему поучиться. Может, это что-то из древнегреческой трагедии: Антигона, Медея, Электра?..
Беседовала Дарья Андреева
Свежие комментарии