«Сноб» публикует фрагмент из нового фантастического романа Эдуарда Веркина, выходящего в издательстве «Эксмо». Автор рассматривает цену, которую человечество заплатило за покорение космоса.
В этот раз кают-компания не пустовала — на диване, обложившись подушками, сидел человек в шортах и в футболке с изображением зеленого попугая, человек читал книгу.
— Не думала, что он здесь, — продолжила шептать Мария. — Он же на Иокасте...
— Кто?
— Уистлер! — Мария указала на диван. — Это ведь он? Я плохо сейчас... плохо вижу...
Это был Уистлер.
— Кажется, да, — сказал я.
Действительно Уистлер. Я знал, что столпу и надежде синхронной физики около тридцати, но выглядел он, пожалуй, на двадцать с небольшим. Наверное, из-за худобы и роста — Уистлер был явно ниже меня и в полтора раза тощее и выглядел...
Как синхронный физик. Именно так их изображали в юмористических альманахах, а сейчас я вдруг подумал, что карикатуры рисовали непосредственно с Уистлера — типичный синхронист, остроносый, лохматый, не хватало сандалий и завитых усов. Или косичек. На лбу царапина. Наверное, Уистлер состоит в Большом Жюри...
Я в Большом Жюри с Уистлером, кто бы мог подумать...
Определенно не зря согласился.
Уистлер оторвался от книги, заметил нас и помахал подушкой.
— Эй! — позвал он. — Эй, человеки, идите, сюда!
Мы приблизились. Читал он «Кипящую соль», читал и карандашиком на полях отчеркивал.
— Наконец-то! — Уистлер улыбнулся. — А я уж думал, я тут один нормальный...
Уистлер вскочил, столкнул с дивана подушки, освободил место.
— Три дня никого человеческого не видел, вокруг одни вивисекторы... — он пожал нам руки. — Садитесь, я сейчас все расскажу!
Мы с Марией устроились на диване.
— Я терпеть не могу головоломки, — объявил Уистлер. — Это я на всякий случай, упреждающе.
Мария взглянула на него с удивлением.
— Принято считать, что все синхронные физики обожают головоломки, — пояснил Уистлер. — Головоломки, ребусы, шарады, все, что связано с загадками и фокусами, это не так.
— Стереотипы, — вздохнул я.
— Не совсем стереотипы, — возразил Уистлер. — Я весьма любил головоломки, особенно в детстве... но потом я решил тысячи головоломок и... немного устал.
— А я как раз хотела предложить...
Мария достала из кармана три проволочных узла.
— Совершенно случайно взяла, — пояснила Мария. — На Регене много физиков, вот, думала пригодится... Пыталась сама развязать — бесполезно, тут нужен настоящий синхронист.
Уистлер усмехнулся.
В кают-компанию заглянул доктор Уэзерс, увидел нас, пересчитал, исчез.
— Нет, только не сейчас! — притворно ужаснулся Уистлер. — Теперь я не успокоюсь, пока не разгадаю, Мария, ты сокрушила мой день!
Уистлер приставил к виску палец и сделал вид, что застрелился.
Мария смутилась.
— Кстати, вы знаете, как возникли подобные вещицы? — Уистлер взял самый сложный на вид узел. — предназначение. Иногда презабавное. Вот эта головоломка... «пастушья петля» возникла в Северной Италии предположительно в двенадцатом веке. Пастухи, уходя с отарами в горы, всегда брали с собой хитроумно завязанный узел.
— Для чего? — спросила Мария.
Я заглянул в «Кипящую соль», слышал об этой книге, но это оказался не роман. Или особенный такой роман, из формул и схем, и знаков вопроса.
— О, это чудесное мракобесие, я сейчас объясню! Мы, синхронные физики, обожаем все всем объяснять, так что готовьтесь... Так вот, дело в том, что по народным поверьям севера Италии вампиры, как и прочая нечисть, не переносят узлов...
Наверное, услышав про вампиров, я не смог сдержать удивления, Уистлер принялся объяснять.
— Вампиры — это такие мифические существа, они питаются кровью... ну не важно. Когда вампиры видят узел, то не могут пройти мимо, пока не развяжут, компульсивное поведение, это непреодолимо. И этим пользовались находчивые крестьяне — если они чувствовали, что за ними крадется вурдалак, они бросали на землю такой узел и спокойно уходили. На сезонных ярмарках продавали и готовые узлы, изготовленные умельцами. На этих же ярмарках проводились состязания по развязыванию, имелись целые школы.
Уистлер разглядывал головоломку.
— Ум утончался в преньях о вампире... — романтично произнесла Мария. — Поэтичные были времена.Библиотекарям лишь бы о вурдалаках.
— Это весело... на первый взгляд, — заметил Уистлер. — Средневековым крестьянам было не до шуток, особенно в гористых уголках Италии. Дикие места, до сих пор дикие...
«Кипящая соль» служила, похоже, и записной книжкой, в которую Уистлер заносил внезапные мысли.
— Ты же не веришь в существование вурдалаков? — осторожно спросила Мария.
— Мир меняется. — Уистлер почесал головоломкой подбородок. — В шестнадцатом веке началось очередное вымирание видов, продолжавшееся до двадцать второго. Сумчатые волки, стеллерова корова, дронты, электрические рыбы, птицы, летучие мыши, вымерло огромное количество существ, вурдалаки вполне могли быть среди них. Никакой мистики — один из исчезающих подвидов хомо, окончательно вытесненный более удачливым конкурентом.
— Да здравствует эволюция! — объявила Мария. — Не хотелось бы встретиться с вампиром.
— Эволюция — капризная особа... — задумчиво произнес Уистлер. — Кстати, некоторые считают, что эволюция — исключительно планетарный феномен... Но сам я так не думаю, я не сомневаюсь, что и пространство формирует нас, перекраивает под себя. Кстати, физиологи утверждают, что смерть имеет накопительный эффект.
— Что значит накопительный... эффект? — спросил я. — Смерть накапливается?
Уистлер не ответил.
— Обнадежил, однако, — сказала Мария. — Накопительный эффект... Возгонка количества в качество, анабасис Леты...
Слишком частая смерть становится слишком настоящей.
— Говорят, что есть экипажи, у которых набраны тысячи смертей, — сообщила Мария. — Представляете? Тысячи!
Я попытался представить, тут же закружилась голова.
— Ничего удивительного, — сказал Уистлер. — В первые годы экспансии за этим не очень следили, эйфория, энтузиазм, люди закрывали по несколько тысяч эвтаназий... а потом... Одним словом, побочные эффекты заметили не сразу...
Сейчас расскажет про память.
— Некоторые приобретали весьма странные качества. — Уистлер сделал смешное и странное лицо.
— Да-да, начинали говорить на чужих языках, — подхватила Мария. — У меня с подружкой такое приключилось. Она медик, ей частенько приходилось летать… ходить то есть. Воскресла — а в голове целый словарь...
— Ей повезло, — заметил Уистлер. — У многих проявления... серьезнее. Размывание личности, not exconscious transmission, пространственные психозы... Весьма причудливые, кстати... Вот...
Уистлер растерянно выложил на столик части проволочного узла.
— Я же говорил, нечистая сила не может пройти мимо завязанного узла, ей обязательно надо его развязать.
Мария взяла головоломку, принялась разглядывать части. Чего разглядывать, и так видно, что сложная.
— Кстати, насчет перекусить, сегодня в столовой пироги, — предложил Уистлер. — Могу заверить — они грандиозные. На Земле таких решительно нет!
Мы отправились перекусить, хотя голода я до сих не испытывал.
— ...А все потому, что самые искусные люди давно в пространстве! Лучшие ученые, лучшие практики, лучшие пирожники!
Уистлер оказался большим знатоком и ценителем пирогов и космического фольклора, рассказав про пироги с груздями и со сметаной, стал рассказывать про погрузившихся в войды и не вернувшихся в порты приписки.
— За годы экспансии в пространстве бесследно исчезли восемьдесят девять кораблей, — рассказывал Уистлер по пути. — Аналитики предполагают, что в подавляющем большинстве случаев это ошибка навигационных систем. То есть эти корабли не погибли сразу, а попросту сбились с пути, потерялись и до сих пор идут через пространство. Так что «Летучие Голландцы» — это не легенда, а вполне себе реальность, и печальная...
— Хоть кто-то вернулся? — спросила Мария.
— Нет, — ответил Уистлер. — Сошедший с тропы не вернется обратно.
В столовой, как всегда, никого. Мы набрали пирогов, воды и морса, устроились в дальнем углу.
— Поэтому перед посадкой никогда нельзя оглядываться, — сказал Уистлер. — Ни в коем случае. И лучше ничего не есть...
— И три дня не мыться, — вставила Мария. — И не чистить зубы.
— Мыться можно, нельзя причесываться. Про зубы есть разные школы, подходы отличаются... Но стричься действительно нельзя, как и обрезать ногти во время вектора. Всегда ходить по левой стороне коридора, но посередине лестницы.
— И ты во все это веришь? — спросил я.
Уистлер улыбнулся.
— Синхронные физики — самая суеверная раса ученых. Например, ни один уважающий себя синхронист не пройдет под деревом, на котором сидит сорока.
— И репу они не едят, — поморщилась Мария. — И редис.
— Совершенно верно! — подтвердил Уистлер. — Репу, капусту, сельдерей. А редис исключительно весенний. Кстати, о капусте...
Уистлер уставился на пироги. Пирогов с репой я не встречал, а вот с капустой... Уистлер, похоже, подумал так же.
Мария стала надламывать пироги с целью проверки содержимого.
— Сегодня с репой нет... И с капустой...
— Почему нельзя капусту? — спросил я.
— Дель Рей отравился капустой, — тут же ответила Мария.
— Нет, Дель Рей не травился капустой, — поправил Уистлер. — Но сама структура капусты... она многослойна, что напоминает о теории струн, а любой синхронный физик решительно отрицает любые намеки на множественность измерений… Множественность антинаучна.
— А репа? — спросила Мария. — Репа, насколько я помню, однородна. Чем квазинаучна репа?
Я подумал, что Уистлеру понадобится хотя бы пара секунд, чтобы сочинить ответ, но он ответил не задумываясь:
— Репа однородна исключительно внешне. На самом деле во многих репах встречаются ... каверны... полости. А полость — прямой намек на темную материю. За темную материю синхронные физики спускают с лестницы и выбрасывают в окно. К свидетелям темной материи мы тотально безжалостны!
Уистлер сломал пирог, он оказался с яблоками.
— От темной материи один шаг до запрещенных планет. — Уистлер откусил от пирога. — А запрещенные планеты... Единственная причина, по которой сведения о планете могут быть закрыты от общественности, — это наличие разумной жизни. Не думаю, что такую тайну возможно сохранить. К тому же... Мы возмутительно одиноки, что, как вы знаете, противоречит и теории, и практике...
Я не люблю находить в столовых надломанные пироги, но есть хотелось, так что я взял с курицей и грибами. И со вкусной рыбой.
— А правда, что Реген тоже... непростая планета? — шепотом спросила Мария. — Что ее координаты никто не знает?
Мария сделала заинтересованное лицо, так что мне стало немного неудобно. Нет, понятно, Уистлер — надежда науки и прочее-прочее, но как-то она излишне, подумаешь, гений синхронной физики...
— Совершенно точно, — подтвердил Уистлер. — В сущности, мы вообще не знаем координаты экзопланет, каждый раз они рассчитываются заново. Можно с уверенностью говорить о принадлежности к определенному квадранту и системе в рукаве Ориона. Реген… Реген находится в системе Реи, однако где он будет действительно находиться в секунду нашего финиша...
Уистлер посмотрел в потолок. Я подумал, что сейчас он укажет пальцем, куда мы летим, но Уистлер воздержался.
— Кстати, сейчас происходит коррекция курса, — сказал он. — Чувствуете?
Я ничего не чувствовал, но некоторое время мы прислушивались, я ничего не услышал.
— Дифференциальные машины работают на пределе. Смотрите!
Уистлер налил в стакан газировки, поставил на стол и указал — по поверхности жидкости пробегала мелкая рябь.
— Это охладительная система, — пояснил Уистлер. — Запущена на полную мощность.
— Это имитация, — возразил я. — Успокаивает нервы пассажиров.
— Отнюдь, — возразил Уистлер. — Ничуть не имитация. На «Тощем» установлены кластерные вычислители, а они выделяют катастрофическое количество тепла, его приходится отводить посредством теплообменников перед каждым прыжком. Видели, как собака отряхивается после купания? Примерно так «Тощий дрозд» сбрасывает в вакуум избыточное тепло и воду...
Вибрация усилилась, стакан медленно пополз по столу. Уистлер остановил его пальцем.
— На самом деле звездоплавание — по-прежнему достаточно рискованное занятие, — рассуждал Уистлер. — Каждый раз, пересекая границу гелиосферы, мы рискуем почти так же, как Магеллан. Чуть поменьше, но все же рискуем...
Уистлер, похоже, любил поговорить. Раньше я не был знаком с синхронными физиками, представлял их людьми серьезными, Уистлер от моих представлений отличался.
— Да, пространство расчерчено тропами, с них лучше не сходить, шаг в сторону — и срыв. Пятьдесят световых лет — это максимум для бортовых компьютеров, — говорил Уистлер. — Гиперпривод корабля работает в диапазоне от трех до восьмисот лет, однако с каждым световым годом объем вычислений увеличивается по экспоненте. Даже машины земного Института Пространства способны вычислить лишь условное положение точки финиша. А в бортовые навигаторы закладываются приблизительные координаты, каждые пятьдесят лет «Тощий дрозд» прерывает вектор для того, чтобы навигаторы скорректировали курс и сверили время, поскольку опоздание в точку финиша на десятую долю секунды означает риск никогда не вернуться домой...
Пироги на самом деле выдающиеся, рыбные, а с капустой не было.
— Полет смерти — в прямом и переносном смысле...
Свежие комментарии