Балетный эксперимент: Тимур Зангиев о соединении музыки Стравинского и театра кукол

В МАМТ им. Станиславского и Немировича‑Данченко вместе с Театром кукол Образцова готовят премьеру вечера балетов «Стравинский. Куклы. Танцы». Дирижер‑постановщик Тимур Зангиев — о постановке и музыке Стравинского.

Вы уже работали со Стравинским в «Похождениях повесы». Чем для вас интересен этот композитор?

Мне всегда было как-то грустно, что пласт балетной музыки Стравинского, Шостаковича, Прокофьева идет в театрах в небольших объемах и чаще исполняется на симфонической сцене в виде сюит. Я мечтал, чтобы в нашем театре Станиславского и Немировича-Данченко шли балеты Стравинского — «Жар-птица», «Петрушка», «Весна священная». Более поздняя, замечательная балетная музыка. Я много дирижировал сюиты «Жар-птица» и «Петрушка» в концертах и думал, как можно без них жить в театре. Настолько живописующий сюжет, яркая, полная красок, юмора, сказочности музыка. И когда некоторое время назад в театре заговорили о Стравинском, я подумал: «Ну, наконец-то, это случится!»

Почему же балеты Стравинского так редко ставят? Публика требует «Лебединое озеро» и «Корсара»?

Что касается балетов Стравинского, здесь нужен хореограф, который сможет с этой музыкой справиться. Это требовательные партитуры. Музыка настолько выразительная и самостоятельная, что хореография должна быть ей равна. Например, в сезоне 2021/2022 у нас был замечательный проект — «Ромео и Джульетта» Прокофьева в постановке Максима Севагина. Он трепетно работал с партитурой, и получился спектакль, где музыка и танец действительно созданы «по любви».

Здесь, в «Куклах», вы также плотно сотрудничали с хореографом?

Должен отметить наших хореографов Константина Семенова и Кирилла Радева. Они прекрасно понимали, что имеют дело не с классическими «подножными» балетами, а с музыкой, требующей уважения к оркестру и видению дирижера. Мы также использовали редкие редакции: взяли полную версию «Жар-птицы» с большим оркестром, а для «Петрушки» — первую редакцию Стравинского, которая тоже написана для масштабного состава. Обычно играют вторую.

В этом спектакле задействованы артисты балета и куклы Театра Образцова. Как музыка взаимодействует с таким необычным визуальным решением?

По моему ощущению, это едва ли не лучший выбор произведений для такой коллаборации. «Петрушка» сам просится в этот формат — это же история о кукле, которая оживает! А что касается «Жар-птицы» — здесь мы сталкиваемся с новой авторской историей, но сказочность и выразительность музыки дают полную свободу для любых визуальных решений. У нас будут и ростовые куклы, и огромные куклы-декорации — целые колонны, которые оживают. Сначала были опасения: большие куклы достаточно сложны в управлении, а музыка Стравинского очень динамичная, иногда буквально вихрем несущаяся, и этот радиус «заноса» может быть любой. Но хореографы прекрасно понимали, с какой музыкой имеют дело, и искали решения, которые не ставили бы меня в слишком жесткие рамки, потому что любому дирижеру хочется иметь какой-то запас творческой свободы.

То есть куклы будут двигаться под музыку?

Они не просто будут двигаться — они будут танцевать! И поверьте, наши куклы очень внимательно слушают оркестр.

Эта свобода, наверное, отличает молодое поколение дирижеров. Старшие коллеги обычно говорят: «Не нужно выдумывать — следуй тому, что написано в нотах».

Да, хотя мы все знаем, что даже строго следуя партитуре, дирижеры прошлого добивались разного звучания.

Если раньше дирижер — это была «профессия второй половины жизни», то сейчас как будто бы отношение к ней меняется. Вы и ваши коллеги это демонстрируют. Тимур Зангиев, Иван Никифорчин, Филипп Чижевский, Федор Безносиков, Алексей Рубин — все больше молодых людей дирижируют коллективами с большой историей. Как будто бы профессия молодеет и становится даже модной.

Это трудно не заметить. Я занимаюсь дирижированием с 7 лет, и эту фразу, что дирижер — это «профессия второй половины жизни», я слышал очень часто и не придавал ей значения. Но с каждым годом я все больше и больше соглашаюсь с той формулировкой.

Вот как! Но у вас карьера сложилась прекрасно. В семь лет — первый выход к оркестру, на первом курсе консерватории — работа в МАМТ...

Мне грех жаловаться, все идет своим чередом. Меня спрашивали, о чем я мечтаю, но у меня никогда нет ответа — настолько все развивается плавно. Дирижирование — это не просто «размахивание руками». Чем дальше, тем больше я понимаю: важны не только музыкальные навыки, но и психология, умение работать с коллективом. Неважно, главный ты дирижер или приглашенный, все равно ты руководитель определенного количества людей. И со временем приходит другое восприятие проблем, контроль эмоций, внутреннее спокойствие. Ты иногда репетируешь, репетируешь, репетируешь, и тебе кажется, что ты делаешь что-то очень важное и необходимое. А потом понимаешь, что в этой ситуации можно было просто улыбнуться человеку — он сыграет лучше. Я на каком-то подсознательном уровне стал чувствовать, что эта фраза, про профессию второй половины жизни, не просто имеет смысл, а за ней стоит больше, чем кажется. Сейчас немножко меняется менталитет взаимодействия дирижера с оркестром. У оркестра больше руководителей. Сейчас оркестр в принципе имеет какую-то свою жизнь еще и с другими дирижерами тоже. Соответственно, уже нет дирижерской монархии. Мне кажется, сейчас все идет к сотворчеству, нежели авторитарности. Это больше обмен — что может дирижер дать оркестру, а оркестр предложить дирижеру. Как в педагогике: если раньше был незыблемый авторитет учителя и слово «надо», то сейчас педагогика больше строится на том, чтобы вдохновить, а не заставить. Поэтому, мне кажется, многим оркестрам интересна эта молодая энергия.

Но даже в демократичной системе должны быть рамки. Как вы работаете с оркестром? Жесткий контроль или доверие?

Я предпочитаю дружеский тон и открытый диалог, потому что музыка — это всегда совместное творчество. Однако все зависит от коллектива и традиций внутри него. Есть оркестры, в которых дирижеров выбирают голосованием, и там приветствуется более открытый подход, другие привыкли к «жесткой руке», третьи настолько ценят свое время, что приходят на репетицию уже подготовленными. Все варианты взаимоотношений возможны. Мне ближе вариант сотворчества — когда дирижер и оркестр движутся навстречу друг другу.

В музыкальном мире еще помнят вас как вундеркинда, который начал дирижировать очень рано. Как вы сейчас относитесь к этому статусу? Помогало ли это в карьере или, наоборот, создавало лишние ожидания?

Я сам долго сомневался — разве в семь лет можно по-настоящему дирижировать? Позже, пересмотрев записи, понял: да, я не просто махал руками под музыку, я понимал, что мне делать, я знал, что дальше произойдет. Я знал партитуру наизусть. Но статус «вундеркинда» скорее привлекал внимание, чем что-то решал, у меня по этому поводу не было никаких эмоций. Я просто занимался музыкой и все. Мой педагог и вся семья гордились мной, но и спрос был еще выше. Звездить было некогда. Раз уж ты у нас вундеркинд, то работать надо больше и соответствовать этой планке.

Мама тут сыграла большую роль?

Да, мама вложила все, что только можно. А заодно и бабушка — они у меня музыканты.

А потом интервью постепенно перестали выходить. Что для вас значит медийность? Вы не так часто взаимодействуете с прессой — не считаете это нужным?

Я прекрасно понимаю ценность прессы, но сопротивляюсь мысли, что медийность — это обязательная часть профессии. Да, не давать интервью несколько лет — это тоже крайность. Но мой педагог меня учил, что самый лучший дирижер — тот, который молчит. Если не можешь творить музыку руками, кого ты тогда обманываешь, рассказывая о том, что ты хотел выразить в этом произведении? А личная жизнь должна оставаться личной. Одна из проблем этого «вундеркинства» — что в какой-то момент приходилось каждому рассказывать о том, как я первый раз вышел за пульт, и мне уже эта история настолько надоела, что я был в шаге от того, чтобы начать в каждом интервью выдумывать разные небылицы.

Я так и делаю, когда у меня про имя и фамилию спрашивают. Каждый раз несу отсебятину и очень забавляюсь, наблюдая за реакцией.

Да, и мне говорят: «Невозможно построить карьеру без социальных медиа». Но я настолько тихо счастлив от того, что все шаг за шагом медленно развивается. Я дирижирую ту музыку, которая мне очень нравится. Я дирижирую в прекрасном театре и в других интересных местах. Я общаюсь с замечательными певцами, музыкантами, танцорами и так далее. Значит, я вроде как и никуда не опаздываю. И мне уже даже в какой-то момент стало интересно: можно ли без этой «медийности»? Пока можно. Пока получается.

А когда последнее интервью у вас было?

Я не помню. Лет пять-шесть назад.

У вас бывает выгорание?

Нет. Никогда. Для меня выгорание — это когда слишком много свободного времени. Если я много работаю, то только заряжаюсь энергией. Не понимаю, как можно устать от любимого дела.

Исследования показывают, что самая тяжелая форма выгорания — как раз у тех, кто занимается тем, что любит.

Мне кажется, сейчас в моду входят болезни. Люди их себе сами и внушают. Надо просто делать свое дело. И не думать о том, что ты можешь от этого «заболеть».

Беседовала Дженнет Арльт