Поэт, историк литературы Валерий Шубинский – о том, как в Бродском сочетались андеграундность и мейнстримность, почему он обожествлял язык, но прохладно относился к американской «языковой школе» и концептуалистам, и как правильно читать его стихи «На независимость Украины».
Был ли Бродский как автор сознательно запрограммирован на мейнстримность, или это стечение обстоятельств?
«Мэйнстримом» в социокультурном смысле в момент дебюта Бродского были Евтушенко и Вознесенский, Бродский же был альтернативой, андеграундом. Это была сложная, метафизическая поэзия для (относительно общего необычайно широкого в то время круга читателей стихов) меньшинства. Другое дело, что у Бродского, конечно, были (пусть скрытые) амбиции «первого поэта». И по самому складу дарования он действительно был «мэйнстримен» в том смысле, что постулировал материал и язык своей поэзии как центральное явление, ну, если угодно, в онтологическом смысле. Но косвенно — и в социальном. При этом его поэзия объективно была, повторяю, принадлежностью андеграунда. Но она давала своим читателям возможность ощущать себя частью мира «большой культуры», не быть аутсайдерами.
Но это вызывало и отторжение, потому что такое позиционирование казалось иногда слишком «пафосным», что ли. И вызывало стремление акцентировать в противовес этому частный, «странный», в чем-то даже «подпольный» опыт. Не говоря уж о том, что сама модель отношений с миром, присутствующая в стихах Бродского, не всеми принималась как универсальный образец для подражания.
Насколько вредным оказалось влияние Бродского на поэзию 1990-2000-х? И возможно ли в принципе как-то наследовать той линии, которую он наметил, и иметь при этом самостоятельную интонацию?
Если в чем-то влияние прекрасной поэзии может быть «вредным», то лишь в том, что она порождает эпигонов. В случае Бродского предметом тиражирования стали не столько сущностные стороны его поэзии, сколько формально-стиховые и интонационные ходы. Примерно такая же история с Цветаевой. Очевидно, что этими ходами в том виде, в каком они существуют у Бродского, лучше не пользоваться, просто потому, что это общее место. Но это не значит, что они не могут быть отправной точкой для новой системы, как для Бродского стала цветаевская просодия.
Бродский развивался очень неравномерно и оставил множество, мягко говоря, несовершенных текстов. В каких случаях поэту полезен не самоконтроль, а потворство своей графомании?
Бродский просто писал много, и все это напечатано. Плохих стихов у него после 1960 года я почти не знаю, но есть большое количество таких, которые мне кажутся необязательными. Многие из них, кстати, и в книги его не входили. Это определенный способ работы. Возьмите Блока — сколько у него сравнительно слабого и необязательного. Есть поэты, у которых отбор происходит уже в голове, и они пишут скупо, с гораздо меньшим удельным количеством «шлака». Например, Ходасевич. Но это не лучше и не хуже. Тут нет универсальных рецептов. Важен итоговый выход. У Бродского многие десятки шедевров, и даже менее удачные его стихи часто чем-то да интересны, незаурядны.
Есть ли определенный возраст (скажем, 30 лет), к которому достойный поэт точно должен написать что-то значимое, а иначе разговора о его состоятельности не получится?
Этот вопрос странный. Державин первое «настоящее» стихотворение написал в 36 лет, Кузмин, Анненский дебютировали как поэты после тридцати. Нелли Закс вообще состоялась как большой поэт только в старости. Здесь тоже нет правил, поэзия не спорт, в котором важна чистая физиология.
А сам феномен Бродского – это в первую очередь усилие воли и работоспособность или «моцартовская» гениальность, которая временами отключалась?
И то и другое, конечно. Это и не бывает совсем отдельно одно от другого, у Пушкина в «Моцарте и Сальери» — обострение, поляризация. Но Бродский — как раз пример поэта, находящегося где-то на полпути между этими воображаемыми полюсами. Для меня «Письма римскому другу» или «Осенний крик ястреба» — пример сочетания мощнейшего природного дыхания с головокружительным мастерством.
Бродский давно стал неприкасаемой фигурой, не ассоциирующейся с литературным контекстом, в котором он формировался. Я говорю, конечно, о Ленинграде и о среде тех поэтов, которые в 1960-1980-х творили в нем «вторую культуру». Кто из них (если такие, конечно, были) сделал более интересные для поэзии вещи, но остался в его тени просто в силу меньшего биографического везения?
Ну для кого это он не ассоциируется с литературным контекстом? Все говорят про «ахматовских сирот», про Рейна и других. Другое дело, что контекст оказывается шире, и наряду с теми поэтами, которых сам Бродский ценил, например, Красовицким, Уфляндом или Ереминым, он включает в первую очередь совершенно незамеченного и не ценимого ленинградскими шестидесятниками Леонида Аронзона. Он включает и Виктора Соснору — это совсем другая линия. Это если говорить только о Ленинграде. А так были и лианозовцы, и Айги...
Как известно, главным литературным «соперником» Бродского был Леонид Аронзон. Кого из них вы считаете более тонким и интересным автором – и почему?
А кто лучше — Лермонтов или Тютчев, Некрасов или Фет? Слава Богу, русская поэзия богата. Аронзона, рано погибшего, подняло на щит следующее поколение, семидесятники. Он действительно выглядит как антитеза Бродскому. У Бродского — монологические отношения с миром, эпическое сознание, рациональная метафизика, богатство лексики и жесткий «книжный» синтаксис. У Аронзона — визионерство, растворение в диалоге с миром, тонкое постообэриутское остранение, минимализм. Но и то, и другое прекрасно и важно. Бродский в большей степени жил в своем времени, Аронзон дал больше плодотворных импульсов последующей поэзии. Как (еще одна аналогия) Блок и Анненский.
Однажды вы сказали, что душа Бродского родом из восемнадцатого века, а душа Елены Шварц – из шестнадцатого. Можете раскрыть? Если речь идет о «барочности», то неужели мы не найдем ее в избытке и в стихах Бродского?
Это не я сказал, эта мысль мне приснилась, я за нее не отвечаю. Конечно, связь с барокко у Бродского очевидна, в том числе и прямая (через Донна). Шварц же про себя говорила, что у нее «бессознательное — как у человека дородового общества, сознание — средневековое, а глаз — барочный». Шварц, кстати — еще одна альтернатива Бродскому, просто по масштабу и значимости самоосуществления, при противоположном складе дара.
Бродский обожествлял язык. А как он относился к представителям американской «языковой школы», к концептуалистам и лингвистическим экспериментам различных авангардистов? Насколько я помню, без симпатии, но ведь это противоречит его тезисам о языке…
Я не знаю, что Бродский думал о языковой школе и о концептуалистах. Думаю, ему это было чуждо, потому что это разрушало концепцию авторства. Для Бродского язык — сотворец, но для него важна и лирическая субъектность. Поэт-демиург, использующий личную биографию как материал, организующий мир по своим законам... Он не был готов ни раствориться в языковой стихии, ни играть с культурными масками и ролями.
Под конец жизни Бродский, кажется, нащупал какой-то новый стиль, говорил своим друзьям, что наконец понял, как нужно писать. Стал смотреть в сторону минимализма, захотел отойти от избыточности «языка» к чему-то тихому, малому. Он достиг вершины своих способностей к моменту смерти, или все-таки мог удивить нас еще чем-то?
На мой взгляд, лучшим периодом в творчестве Бродского были 1962-1982 годы. Потом он стал во многом имитировать себя, необязательных стихов стало гораздо больше, великих меньше. Смог бы он вынырнуть во что-то совсем другое? Может быть, в последней книге есть намеки на это, но все-таки скорее нет, чем да. Он сделал свое дело.
Не могу не коснуться темы, чрезвычайно волнующей многих. Леволиберальная среда очень любит клеймить Бродского за его «На независимость Украины». Насколько всерьез его занимали геополитические дела?
Про это стихотворение я писал сто раз, но скажу сто первый. В нем есть две мысли. Первая — что все народы Российской империи несут ответственность за советскую катастрофу и пытаются от этой ответственности уйти. Вторая — что нас навсегда объединяет великая имперская сверхкультура, которая выше национальных культур. С первой мыслью лично я согласен, со второй скорее нет, но преступной ее не считаю. Про независимость Украины в политическом смысле Бродский ничего не говорит, разумеется, он принимал ее. Политикой он интересовался и при всех неизбежных заносах и завихрениях, несомненно, был либералом и гуманистом, но он был человеком своего поколения, склонным к неполиткорректной брутальности.
А влияет ли неоднозначная позиция художника по тем или иным вопросам непосредственно на его художественное дарование, на уровень производимого им искусства? Есть мнение, что как только поэт пытается выразить такую позицию в стихах, художественное чутье моментально его подводит.
Наивным людям, рассуждающим так, советую прочитать, например, статьи Гаспарова про гражданскую поэзию Мандельштама. Есть множество великих текстов, вдохновленных дикими, с моей точки зрения, мыслями. Но есть одно условие: эти мысли должны быть сложны и, как бы это сказать… крылаты. Плоский садизм и грубый империализм ни на что не вдохновит. А мечта о мировой революции, к примеру — может.
Беседовал Алексей Черников
Одиночество
Иосиф Бродский. 1959
Свежие комментарии